Государственный совет согласился с мнением своего сочлена, и высочайшим указом 17 июля 1773 года повелено было Военной коллегии: генерал-аншефа Бибикова, с четырьмя пехотными, двумя карабинерными, одним гусарским полками и с пятьюстами донских казаков, командировать в первую армию под начальство генерал-фельдмаршала графа Румянцева. «При корпусе же войск наших в Польше, – писала императрица, – оставить командиром генерал-поручика Романиуса и отправить туда легион Петербургский да две легкие команды, в добавок к войскам, там находящимся. Башкирскую же тысячную команду возвратить в их жилища»[856].
Имея личные счеты и будучи в неприязненных отношениях с фельдмаршалом, А.И. Бибиков считал это назначение немилостью для себя и просил о дозволении приехать в Петербург, надеясь в столице выхлопотать себе другое назначение. «Если же и в сем мне откажут, – писал он графу Н.И. Панину [857], – то будьте уверены, что я, отслужа нынешнюю войну, не останусь ни на минуту в службе. Желания мои я ограничивать привык: прихоти, роскошь и пышность меня не удержат; возвращусь я к первобытности дворянского состояния и буду тоже капусту садить, к которой и по окончании всего в жизни течения наши братья возвращаются».
Императрица разрешила Бибикову приехать в столицу на самое короткое время и с тем, писала Военная коллегия, дабы отправляемые в первую армию полки, которые поручите вы старшему из генерал-майоров, следования своего через то не остановляли»[858].
В сентябре Бибиков приехал в Петербург, а 29 ноября был назначен командовать войсками, отправляемыми для действия против Пугачева[859].
«Чем более интересует общее империи благо, – писала императрица[860], – безопасность, да и самую целость оной, скорое и совершенное прекращение сего важного зла до последних сто источников, тем надежнее избираем мы вас к тому, яко истинного патриота, коего усердие к особе нашей, любовь и верность к отечеству, ревность к нераздельной службе оного и нашей, также и отличные качества, способности и дарования испытаны уже нами во многих случаях».
Сосредоточивая в одном лице все средства и способы для усмирения взволнованного края, императрица предоставила Бибикову обширные полномочия. Все местные начальники: духовные, военные и гражданские подчинялись главнокомандующему и обязаны были исполнять его требования, как бы приказания самой императрицы, «дабы инако в делах комиссии его, которые для общего государственного блага и для восстановления драгоценного покоя толико нужны, никакого препятствия и остановки последовать не могло»[861].
В этих последних видах императрица советовала Бибикову, не ожидая сбора войск, отправиться немедленно в Казань, чтоб иметь время ближе познакомиться с положением дел, присмотреться ко всем движениям возмутителей и «познав прямо [точно] их силы, их связь в земле, их ресурсы в пропитании, их внутреннее между собою управление, словом, физическое и моральное их положение во всех частях оного, после тем с большими выгодами поднять на них оружие и действовать наступательно с тою поверхностью, каковую мужество, просвещением и искусством руководствуемое, долженствует всегда иметь пред толпою черни, движущеюся одним бурным фанатизма духовного или политического вдохновением и помрачением».
По прибытии в Казань Бибиков должен был собрать к себе все дворянство Казанской губернии и, изобразив «тут же живыми красками настоящее бедственное состояние соседственного им края», потребовать его содействия в усмирении волнений. Содействие это могло выразиться вооружением некоторого числа людей и снабжением их всем необходимым. Имея в виду, что дворянство всегда было опорою престола, императрица выражала уверенность, что оно явится на помощь по первому требованию, тем более что в данном случае «интересованы в высшей степени собственная их и семей их личная безопасность, безопасность их имений, да и самая целость дворянского корпуса». Скрывая от большинства своих подданных все, что происходило под Оренбургом, императрица не находила нужным делать это относительно дворянства казанского, «ибо, – писала она, – не может им быть закрыто, что дворяне и чиновные люди, попадшиеся доныне, по несчастью, в руки мятежников, все без изъятия и без малейшей пощады преданы лютейшей и поносной смерти, которого жребия натурально и они все, один по другом, ожидать долженствуют, если б, от чего Боже сохрани, восстание и мятеж черни при самозванце Пугачеве, иногда собственным их нерадением и небрежением, мог переступить пределы Оренбургской губернии и заразить ядом своим Казанскую».
Что касается действий против мятежников, то Бибикову вменялось в обязанность прежде всего разослать печатный манифест, с целью открыть глаза «ослепленной черни и для испытания, не удастся ли сим способом кротости» и обещанием совершенного прощения «обратить на истинный путь если не всех, то по крайней мере некоторую часть сообщников самозванца Пугачева». Так как манифест этот решено было на первый случай публиковать в районе действий мятежников, то для большинства населения той местности он оказался совершенно непонятным и потому не имел никакого успеха. Излагая бедствия, которые испытала Россия от самозванца Лжедимитрия и возникших тогда междоусобий, говоря о том, что отечество наше едва не подпало под власть Польши и тогда греко-кафолическая вера подверглась бы «римскому стулу», Государственный совет, где составлялся манифест, упустил из виду, что он должен быть публикован почти исключительно среди раскольников, магометан и язычников. Население Казанской, Оренбургской и Астраханской губерний не имело ничего или весьма мало общего с остальной Россией, и защита православия, конечно, не входила в интересы магометан, была чужда для инородцев. К тому же написанный языком непонятным для простолюдина, манифест не мог произвести впечатления на население, не имевшее никакого понятия о политическом строе, искавшее только воли и материального обеспечения.
«Нескладный слог» воззваний самозванца, по выражению Бибикова, действовал на народ гораздо более, чем внушение о религиозном единстве и политической целости государства. Мы увидим ниже, как манифест был понят населением и какие распоряжения вызвал он со стороны Бибикова, хорошо понимавшего, что возникшие беспорядки надо на первых порах уничтожать силой и что без войск его деятельность в крае будет бесплодна. Хотя в заседании Государственного совета 28 ноября было заявлено об отправлении нескольких полков, но А.И. Бибиков признал это недостаточным, и по его настоянию Военная коллегия приказала отправить: из Кексгольма в Казань Архангелогородский карабинерный полк, из Дерпта в Новгород Лейб-Кирасирский[862] и из Могилевской губернии в город Вязьму Владимирский драгунский полки[863]. Президент Военной коллегии требовал теперь от полковых командиров «наипоспешнейшего в пути следования» и сколь возможно скорейшего прибытия к месту назначения.
«О причине, по которой вы отправлены с полком, – прибавлял граф Чернышев каждому из полковых командиров[864], – не только не имеете вы нужды скрывать от ваших подчиненных, но, напротив, сказывать им, что сей им причиненный марш происходит от того, что бездельник-самозванец около Оренбурга проявился, который, делая разбои и грабительства, причиняет вред многим, и вы посланы не только сию плутовскую шайку рассеять, разбить и привесть в той стороне, под командою генерала Бибикова, все в совершенную тишину, но доставить верным подданным то спокойствие, которое ее императорское величество оным всегда желает и которое такими разбойниками, каков есть сей самозванец и плут, отъемлется, и что потому всякого такого ненавистника покоя должно военному человеку, во что бы то ни стало, низвергать и обращать в небытие».
Для ускорения всякого рода сношений повелено было по тракту от Москвы до Казани усилить число почтовых лошадей на станциях. «Пришло на ум, – писала императрица князю Вяземскому, – не худо бы, если бы на станции от Москвы до Казани поставили лошадей по сорок до февраля месяца, ибо посылок много быть может: все же и сие самое уже сделает в людях импрессию о сильных мерах, кои берутся». Высочайшее повеление это князь Вяземский 28 ноября объявил Сенату с прибавлением, что лошади должны быть поставлены с повозками и упряжью[865]. Вместе с тем 30 ноября Сенат сделал распоряжение, чтобы ни колодников, ни назначенных на поселение в Сибирь и Оренбургскую губернию туда не отправлять, а посылать их в Александровскую крепость, в Азов и Таганрог, в Финляндию на крепостные работы и в Ригу на работы по Двине. Тех же колодников и поселенных, которые находились временно в Казанской губернии и число коих было весьма значительно, отправить в Азов и Таганрог, чрез Воронежскую губернию, небольшими партиями, человек по тридцати, и на канатах.
«А о поляках, – писал Сенат[866], – находящихся в Казани и прибываемых из Сибири, для возвращения в отечество, сделать немедленно рассмотрение и распоряжение Военной коллегии». Последняя приказала остановить всех конфедератов и сосредоточить их в двух пунктах: в Тобольске и Казани; но когда Бибиков нашел это неудобным, то приказано было тех, которые находились в Казанской губернии, отправить, через Москву и Смоленск, до границы[867].
Поручая Бибикову умиротворить край во всех отношениях и зная, что в Казани содержится «несколько разглашателей об известном самозванце Пугачеве», императрица поручила их в «полное ведомство генерал-аншефа Бибикова», и с этою целью при нем была составлена особая комиссия, получившая впоследствии название