[1039], а остальных 9 человек яицких казаков, содействовавших выдаче самозванца, простить[1040]. Приговор привести в исполнение 10 января.
«Как же небезызвестно собранию, – сказано в сентенции, – что по определению Святейшего Синода не токмо бунтовщик и самозванец Емелька Пугачев, но и все его злодейские сообщники преданы вечному проклятью», то чтобы не лишить их «при последнем конце своем законного покаяния во всех содеянных ими злодеяниях, предоставить преосвященному Самуилу, епископу Крутицкому, поступить в том по данному на сей случай наставлению от Святейшего Синода».
Святейший правительствующий Синод, говорилось в этом наставлении[1041], уповая, что осужденные, «восчувствовав приближенную уже к себе толь ужасную судьбу, возбудятся к истинному о своих злодействах раскаянию и сокрушению; также ведая премилосердого Бога, преклоняющегося к помилованию приносящих оное в сей жизни, а притом зная и беспримерное человеколюбие ее императорского величества нашей всемилостивейшей государыни, почитает за долг свой воззреть на них при последних часах их жизни и по расположению сердец их сделать решение согласно слову Бога глаголющего: «не хощу смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему». На каковом основании Святейший правительствующий Синод и определил вашему преосвященству предписать, чтобы вы, избрав искуснейшего из протопопов или священников, который бы притом был жития честного и незазорного, поручили ему при исповеди помянутых злодеев, с довольными увещаниями испытать совесть каждого, и которых увидит прямо раскаивающихся в своих преступлениях о тех бы, не разрешая еще, представил вам. А вы тогда, в силу сего определения, объявите им, что Святейший Синод, убеждаем принесенным от них милосердому Богу в своих злодеяниях покаянием, освобождает их по данной от Бога власти от проклятия, почему и духовнику дозвольте сделать им уже разрешение и сподобить их причастия святых тайн».
Самуил избрал московского Архангельского собора протоиерея Петра Алексеева, который заявил, что все осужденные на смертную казнь, кроме Афанасия Перфильева, выказали ему истинное во всех своих преступлениях раскаяние. Всем им дано разрешение и причастие, а «злодея Перфильева за его упорство и ожесточение в своих злодеяниях, яко сущего раскольника, и до самой последней минуты жизни своей в своем окаменении пребывшего и все спасительные средства, ему предоставленные, отвергшего, оставить связанного вечной анафемой»[1042].
В тот же день, 9 января, в Москве появилось объявление полицеймейстера Архарова, в котором было сказано, что завтра, в одиннадцать часов утра, «на Болоте главные преступники будут наказаны смертью, а прочие по мере преступления наказаны. На другой же день, т. е. 11-го числа сего месяца, в десять часов пополуночи, на Ивановской площади перед Красным крыльцом будет объявлено всемилостивейшее ее императорского величества помилование тем преступникам, кои добровольно явились с повинной, а некоторые из них предали и самого злодея законному правосудию»[1043].
С утра 10 января Москва пришла в движение. Вся площадь на Болоте и дорога от Каменного моста были усыпаны народом. В назначенное время появились на улице сани с высоким помостом, на котором сидели Пугачев и Перфильев, а против них священник в ризах и с крестом в руках и чиновник Тайной экспедиции. По свидетельству очевидца, Пугачев держал в руках «две толстые восковые свечи из желтого воска, который, от движения оплывая, залеплял ему руки»[1044]. Самозванец все время кланялся на обе стороны народу. «Все смотрели на него с пожирающими глазами, – говорит Болотов[1045], – и тихий шепот и гул оттого раздавались в народе».
Посреди места, оцепленного сплошь войсками, стоял эшафот аршина в четыре высотой, с довольно обширным помостом, окруженным балюстрадой. Посреди помоста воздвигнут был столб, с воздетым на него колесом, а на конце утверждена на нем железная острая спица. В расстоянии сажен двадцати против каждой из трех сторон были поставлены виселицы, у которых стояли палачи и преступники, обреченные на повешение; у подножия эшафота лежало несколько скованных преступников, сообщников самозванца, приведенных для присутствия при казни.
Возведенные на эшафот, Пугачев и Перфильев должны были выслушать длинную сентенцию, чтение которой продолжалось весьма долго.
При произнесении чтецом имени самозванца и станицы, где он родился, находившийся у эшафота верхом на лошади московский обер-полицмейстер Архаров громко спросил его:
– Ты ли донской казак Емелька Пугачев?
– Так, государь, – отвечал спрошенный, – я донской казак Зимовейской станицы Емелька Пугачев.
Пугачев был в длинном нагольном овчинном тулупе, стоял почти в онемении и только крестился и молился. «Вид и образ его, – замечает Болотов, – показался мне совсем не соответствующим таким деяниям, какие производил сей изверг. Он походил не столько на зверообразного какого-нибудь лютого разбойника, как на какого-либо маркитантишку или харчевника плюгавого. Бородка небольшая, волосы всклокоченные и весь вид ничего не значащий»[1046].
Сподвижник его, Афанасий Перфильев, стоял все время молча, неподвижно и потупя глаза в землю. Это был человек небольшого роста, сутулый, рябой и «свиреповидный».
«По прочтении манифеста, – говорит И.И. Дмитриев[1047], – духовник сказал им несколько слов, благословил их и пошел с эшафота. Читавший манифест [сентенцию] последовал за ним. Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам; потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны, говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ православный, отпусти мне, в чем я согрубил перед тобой; прости, народ православный». При этом слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его: сорвали белый бараний тулуп, стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья. Тогда он, всплеснув руками, опрокинулся навзничь, и вмиг окровавленная голова уже висела в воздухе».
По приговору, Пугачеву должны были отрубить сначала руки и ноги, а потом голову, но палач отрубил ему прежде всего голову, и «Богу уже известно, каким образом это сделалось»[1048]. Среди толпы зрителей раздался глухой шум и слышались отдельные голоса: «Вот тебе корона, вот и престол»[1049]. Части тела четвертованных преступников разнесены были по четырем частям города и, положенные на колеса, оставались в таком положении в течение двух суток. 12 января колеса вместе с телами, сани, на которых везли преступников, и эшафот были сожжены[1050].
На другой день после казни, т. е. 11 января, на Красном крыльце, в присутствии генерал-прокурора князя Вяземского, было объявлено прощение девяти лицам. Им прочитали «Объявление прощаемым преступникам»[1051], в котором в кратких словах была изложена картина их преступлений и высказано, что только неслыханное и неизреченное милосердие императрицы избавляет их не только от смерти, но и от всякого наказания. «Да снимутся с вас оковы! – сказано в заключении. – Приобщитесь к верноподданным, впечатлейте сие милосердие в сердца ваши, внедрите потомкам своим, и над пред Всевышним Господом Богом воссылайте моление за спасающую вас Его помазанницу. Благодарите искренно и дарованной вам жизнью жертвуйте ей и отечеству, дабы достойно восприять имя ее верноподданных и истинных сынов отечества».
Оковы были сняты, и освобожденные выражали видимое довольство. Насколько велика была толпа, собравшаяся посмотреть на казнь Пугачева, настолько же, по словам князя Вяземского, «при объявлении милости было мало: доказывает сей случай, каковы еще мы!».
Прощенные не были, однако, возвращены в свои дома. Их приказано было отправить на поселение в Новороссийскую губернию, с тем чтобы удалить от прежних жительств и доставить лучший присмотр. Управлявший в то время Новороссийской губернией Г.А. Потемкин нашел неудобным принять их к себе, и они были отправлены для поселения к рижскому губернатору, с тем «чтобы они внутрь России ни для чего отпускаемы, до будущего указа, не были, да и яицкими казаками себя во всю жизнь свою не называли, а именовались бы переведенцами. В подушный оклад их не писать, так и оброков с них никаких не брать»[1052].
Так окончились беспорядки, охватившие почти половину России и продолжавшиеся целый год. Спустя несколько дней после казни императрица Екатерина II приехала в Москву и рядом блестящих праздников, по случаю заключения мира с Турцией, заглушила впечатление, произведенное наказанием преступников.