«Найденные в сенях и под полами, – сказано в журнале[199], – видя себя открытыми, выскакивали с копьями и ножами, чиня сопротивление».
После поражения мятежников под Чесноковкой толпа, бывшая в Красном Яру, разбежалась почти вся сама собою, но для окончательного очищения этого пункта Михельсон отправил Изюмского гусарского полка капитана Кардашевского с его эскадроном, 100 человеками лыжников и 2 орудиями. Кардашевский не застал мятежников в Красном Яру и, узнав, что они бросили пушки и отступили на завод Потехина, двинулся для преследования их. Большинство инсургентов расходилось по домам, а некоторые скрывались в густых лесах, делая вокруг себя засеки для защиты от правительственных войск.
Отправив всех своих раненых и больных, отбитую артиллерию и собственные экипажи в Уфу, подполковник Михельсон, 26 марта, выступил к Табынску, приказав и капитану Кардашевскому, не вдаваясь в далекое преследование мятежников, идти к нему на соединение. Отойдя верст тридцать от Чесноковки, Михельсон получил на дороге рапорт табынского казачьего есаула, что он, собрав народ, захватил и сковал прибывших в Табынск Зарубина (Чику), Ульянова, Губанова и всех их товарищей. Михельсон тотчас же послал вперед поручика Матиса с карабинерами и казаками принять арестованных, а затем, в первом часу дня, 28 марта, и сам вступил в Табынск со всем своим отрядом. За поимку Зарубина (Чики) и Ульянова подполковник Михельсон выдал есаулу и его помощникам 500 рублей и отправил в главную толпу самозванца надежных людей с манифестами, увещаниями и с обещанием награды за поимку Пугачева.
«Теперь, – доносил он[200], – мне в здешних местах ничего не осталось более делать, как установить старый порядок и собрать людей в их деревни, в чем мои труды и не без успеху. Многие жители с великим раскаянием приходят ко мне, встречают меня из своих деревень и просят прощения в своих проступках. Я надеюсь, что в здешней околичности, в три дня все обитатели с покоем возвратятся в свои жилища, кроме тех башкир, кои ушли в горы.
Дня через два я другою дорогой возвращусь к Уфе, и как скоро мне удастся в тамошнем уезде обывателей, коих большая часть бегает по лесам, усмирить, то пойду к Уральским горам. Из допросов некоторых пойманных я усмотрел, что они весьма опасаются уфимских жителей и дворян и многие, единственно опасаясь оных, не возвращаются в свои жилища. Я за нужное почел Уфимской провинциальной канцелярии сделать предложение, чтоб запретить к обывателям делать придирки, а хотя бы кто и имел справедливые претензии, то взял бы терпение до восстановления совершенной тишины. Не знаю, будет ли сие от оной канцелярии довольно взято в уважение».
Предложение Михельсона, к сожалению, не было исполнено, и он с грустью должен был донести, что местное интеллигентное население само препятствует водворению порядка. «Об уфимских жителях, – писал он[201], – я с крайним соболезнованием должен донести, что они, невзирая на мое предложение, в окрестных деревнях, в отмщение, делают великие разорения». Один только прокурор Зубов хлопотал более о восстановлении общего покоя, чем о возвращении потерянного своего имущества, и сознавал, что всякая месть может довести до новых кровавых столкновений[202].
Занимаясь административными распоряжениями, Михельсон оставался в Табынске более недели. Он определил комендантом прибывшего из Уфы и бывшего перед тем в Стерлитамаке гарнизонного майора Мершилова, поруча в его команду всех табынских казаков, захваченную мятежниками в Нагайбаке пехоту, отбитую в сражении у Чесноковки, и 6 пушек, найденных в Табынске. С этими силами Мершилов обязан был, охраняя порядок в городе, иметь влияние на окрестное население и содержать его в тишине и порядке. Сделать это было не трудно потому, что обыватели являлись со всех сторон не только с повинной, но и с заявлением, что в случае надобности готовы собраться и действовать против злодеев. Мещеряки в особенности отличались чистосердечием своего раскаяния, «и я через короткое время, – писал Михельсон[203], – имею надежду иметь в деташементе моем, под предводительством известных вашему высокопревосходительству старшин Мендея Тюпеева и Султан-Мурада Янышева, лучшего войска 500 человек». Примеру мещеряков следовали и башкирцы: на Стерлитамакской соляной пристани, в 40 верстах от Табынска, они устроили съезд и совещание, для выбора депутатов и отправления их к Михельсону с повинной. Поводом к тому послужило возвращение в дома пленных, захваченных в Чесноковке. На всем пространстве от города Уфы до Стерлитамакской пристани население возвратилось в свои дома, доставляло Михельсону фураж, подводы и подписывало присяжные листы, разосланные повсюду на туземных языках.
Отправив Зарубина (Чику) и Ульянова в Уфу, дождавшись прибытия на подкрепление майора Тютчева с гусарами и возвращения капитана Кардашевского с отрядом, Михельсон 3 апреля выступил из Табынска и 4 апреля вступил в Уфу, где был восторженно встречен жителями. Отряд его в это время состоял из четырех рот Томского полка, роты егерей, шести рот Санкт-Петербургского карабинерного полка, четырех рот черных гусар, четырех рот изюмских гусар, двух рот чугуевских казаков и четырех орудий.
Со вступлением Михельсона все треволнения для жителей города Уфы были окончены и спокойствие в городе более не нарушалось. «В здешней провинции, – доносил он[204], – не только о злодеях уже не слышно, но почти всякий старшина обязывается набрать войско и следовать куда ему повелено будет». Один только Торнов успел собрать себе шайку и разорял жителей в окрестностях Бакалов. Для поимки его подполковник Михельсон отправил майора Харина с 600 человек[205] и двумя орудиями, а сам с 350 человеками регулярных войск, 50 мещеряками и с тремя орудиями пошел к Бирску, чтобы отрезать мятежникам дорогу к Сарапулу. Майор Харин не дошел еще до Бакалов, когда к Михельсону были доставлены атаман Торнов и бывший депутат Бугурусланской слободы Давыдов, связанные башкирским старшиной Кидрясом[206].
Вернувшись обратно в Уфу, подполковник Михельсон отправил к Бирску майора Тютчева с небольшим отрядом, для поимки некоторых иноверческих старшин, которые, доносил он[207], «вместо того чтобы последовать примеру прочих своих товарищей, собрались человек до 500 и везде разглашают, якобы то неправда, что их граф [Зарубин] и Пугачев разбиты, а спасся единственно я с 30 человеками».
При помощи партизана Султана Мурада Янышева майор Тютчев успел захватить двух главных возмутителей: старшину Ахмета Агеева и сотника Мурзакая Роткина, а партизан Михельсона Мандей Тюпеев, с своими верными сподвижниками, связал и доставил в отряд 68 человек бунтовщиков, в числе коих было только три татарина, а остальные все русские[208].
Легкий захват пленных, почти добровольная выдача главных зачинщиков бунта и просьба о помиловании были следствием ряда поражений, нанесенных бунтовщикам правительственными войсками. Мятежным жителям этой местности некуда было деваться: с запада и юга они были окружены войсками, на востоке прилегала бедная и разоренная горная часть Пермской провинции, а с севера подходил отряд майора Гагрина, освободивший от осады Кунгур и рассеявший толпы, бродившие в его окрестностях.
Глава 7
Оборона Кунгура. – Несогласия, возникшие между мятежниками. – Движение отряда майора Гагрина на выручку Кунгура. – Поражение мятежников при селении Ординском и городе Красноуфимске. – Происшествия под Екатеринбургом. – Деятельность Белобородова на заводах. – Положение обороны Екатеринбурга. – Афиши полковника Василия Бибикова. – Приближение отряда майора Гагрина. – Поражение мятежников в Уткинском и Каслинском заводах.
После неудачи, испытанной под Кунгуром[209], мятежники расположились вокруг города и не предпринимали ничего решительного. Один из прародителей, Савалат Юлаев, был ранен, другой, Канзафар Усаев, как посланный самим Пугачевым, не хотел подчиняться Кузнецову, и между предводителями толпы произошли раздоры и весьма крупная ссора. Кузнецов приказал заковать Усаева в железа и отправился в Чесноковку с жалобою к Зарубину (Чике). Начальником над инсургентами оставался красноуфимский писарь Михаил Малцев, не мечтавший уже об овладении Кунгуром, а заботившийся только о том, чтобы удержать свою толпу под городом и не выпустить из него майора Попова, энергические действия которого наводили страх на бунтовщиков. «Сей майор, – доносил А.И. Бибиков императрице[210], – есть первый из всех поныне мне известных здешних гарнизонных офицеров, который должность свою делает как верному подданному и расторопному офицеру надлежит».
«Объявите сему достойному штаб-офицеру, – отвечала императрица[211], – что я жалую его подполковником, и отпишите ко мне, в каких он летах[212] и не можно ль от него надеяться и впредь службы». Не зная лично Попова и не находя в Казани никого, кто бы его знал, так как Попов только осенью прибыл из первой армии, А.И. Бибиков не решился сделать никакого заключения о его способностях, но был уверен, что до прибытия подкреплений Попов удержит столь важный пункт, каким был Кунгур.
Город этот находился на пути из Сибири и Екатеринбурга, был главным городом обширной провинции, и, следовательно, освобождение его от блокады являлось делом крайне необходимым. Сосредоточивая силы для нанесения удара главному скопищу мятежников под Оренбургом, главнокомандующий мог отделить к Кунгуру лишь незначительные силы. Недостаток в силах приходилось возместить достоинствами начальника отряда, и А.И. Бибиков выбрал для этой цели Нарвского пехотного полка секунд-майора Гагрина, как человека надежного и лично ему известного своей храбростью. Передав в распоряжение Гагрина всего 200 человек Владимирского полка и два орудия, главнокомандующий поручил ему не только освободить Кунгур, но очистить дороги к Екатеринбургу и, войдя в сношение с Башмаковым, находившимся на Юговском заводе, вместе с ним принять меры к уничтожению волнений в крае