[304]. Припасы прибывали в город ежедневно, и цены на все продукты быстро понизились. Пуд ржаной муки, стоивший 22 и 23 марта 13 руб., продавался 24-го числа от 80 до 50 коп.; фунт печеного хлеба вместо 40 коп. по 5 коп. и т. д.[305]
Утром 24 марта прибыл в Оренбург посланный князем Голицыным с известием о победе под Татищевой крепостью, а вслед за тем привезли одного из главных пособников Пугачева, ссыльно-каторжного Хлопушу[306]. Городское население собралось в собор для слушания благодарственного молебствия об освобождении города от осады. «La victoire, – писал Рейнсдорп князю Голицыну[307], – que Votre Altesse vient de remporter sur les rebelles rend la vie aux habitants d’Orenbourg. Cette ville bloquée depuis six mois et réduite à une famine affreuse, retentit d’allégresse et les habitants font des voeux pour la prospérité de leur illustre libérateur».
Называя князя Голицина избавителем Оренбурга, генерал Рейнсдорп не мог удержаться от того, чтобы не приписать и себе некоторой заслуги. Он писал в том же письме, что Пугачев «чрез высланную от меня команду будучи приведен в крайнее замешательство (?), единственно с верными ему, забрав лучшее имущество и десять пушек, бежал через Общий Сырт, по-видимому, на Переволоцкую крепость».
Мы знаем, когда бежал Пугачев и когда прибыл в Берду посланный Рейнсдорпом отряд секунд-майора Зубова, и потому не можем согласиться с последними словами оренбургского губернатора. Тем не менее, вспоминая все происходившее под Оренбургом, мы должны сказать, что со стороны Рейнсдорпа нужно было много энергии, чтоб удержать в порядке полуголодное население, страдавшее цинготной и другими болезнями и не видевшее конца своим бедствиям. Заслуга эта была велика, и Рейнсдорп был щедро награжден императрицей. «Желая всегда отличать, – писала она[308], – и награждать важные государству и нам оказанные услуги, по случаю усердного, ревностного и твердого вашего поведения, во время несчастного притеснения города Оренбурга клятвопреступниками, ворами и разбойниками, в знак нашего удовольствия посылаем к вам знаки нашего ордена Святого Александра Невского, повелеваем вам оные на себя возложить и носить. К сему еще присовокупляем пятнадцать тысяч рублей на покупку лент и звезд, из принадлежащих нашей статс-конторе доходов». Все жители Оренбурга были уволены на два года от подушного сбора, и в пользу города оставлена на один год вся прибыль от откупа[309].
Так кончилась шестимесячная осада города Оренбурга: мятежники были рассеяны, многие тысячи их содержались арестованными, но прошло несколько дней, прежде чем Рейнсдорп и князь Голицын узнали, куда скрылся Пугачев после бегства из Берды.
На другой день после сражения под Татищевой князь Голицын узнал, что Пугачев ушел в Берду, а вслед за тем получил известие, что он двигается к Переволоцкой крепости, с намерением пробраться на Яик. Желая преградить ему путь в этом направлении, князь Голицын приказал подполковнику Бедряге, с двумя батальонами пехоты, двумя эскадронами гусар и карабинеров и десятью орудиями, занять Переволоцкую крепость и выслать разъезды к Ново-Сергиевской. Через эту последнюю проходили дороги из Яицкого и Илецкого городков, и потому прочное занятие этой крепости имело весьма важное значение. «Пылая усердием и ревностью к службе и несмотря на свои лета и слабость здоровья», подполковник Милкович, по собственному почину, выступил из Сорочинска, с 240 человеками пехоты и шестью орудиями и в шестом часу вечера 26 марта занял Ново-Сергиевскую крепость[310].
Обеспечив себя в этом отношении, князь Голицын просил генерал-поручика Рейнсдорпа наблюдать за всем течением Яика и занять войсками слободы: Бердинскую, Каргалинскую и Сакмарский городок[311]. Оренбургский губернатор поручил коменданту, генерал-майору Валленштерну, осмотреть окрестности города, разослал повсюду гонцов с известием о победе и освобождении Оренбурга, сделал распоряжение о восстановлении почт, но ни Каргалы, ни Сакмары не занял солидными отрядами, а ограничился выставкой пред ними одних наблюдательных постов. Сакмарск он занял 50 казаками, под начальством атамана Донского; Каргалу оставил вовсе без наблюдения, а для получения сведений о мятежниках командировал несколько казаков и каргалинских татар на губернаторский хутор (от города только 12 верст) для примечания на тамошних высоких местах[312]. Даже Берда не была занята войсками, а ежедневно посылались туда очень небольшие команды за провиантом, которые приходили и уходили, оставляя слободу без всякой защиты. Под впечатлением неудач во время осады Рейнсдорп весьма долгое время оставался в пассивном положении и опасался взять на себя инициативу действий. Посты, выставленные им в тех пунктах, о занятии которых просил князь Голицын, были так слабы, что не могли задержать самозванца, и он успел воспользоваться оплошностью оренбургского губернатора.
Отойдя верст сорок от Берды, Пугачев, в ночь на 24 марта, остановился на хуторе Репина, а на следующее утро двинулся на хутор Углицкого, подходя к коему встретил человек тридцать лыжников, высланных подполковником Бедрягой для разведывания о неприятеле. Появление их испугало самозванца.
– Нет, детушки, – сказал он, – нельзя нам тут прорваться; видно и тут много войска; опасно, чтобы не пропасть нам всем.
Повернув назад, Пугачев пошел так быстро, что бросил на дороге три пушки и, видя пасмурные лица своих спутников, старался их утешить.
– Когда нам в здешнем краю не удастся, – говорил он, – то мы пойдем прямо в Петербург, и я надеюсь, что Павел Петрович нас встретит.
К вечеру 24 марта самозванец и его толпа пришли обратно на хутор Репина: дела их в это время были очень плохи. «Остановившись между гор и в снежных местах», как доносил подполковник Милкович, и имея с собою весьма малые запасы продовольствия, Пугачев и его сообщники были обложены лыжниками подполковника Бедряги, за которыми в крепостях Татищевой, Переволоцкой и Ново-Сергиевской находились более или менее значительные отряды. Если бы генерал Рейнсдорп занял Каргалу и Сакмарск, то Пугачев был бы окружен со всех сторон и прорваться сквозь такое обложение ему было бы трудно. Естественный вопрос: что делать? – был на устах каждого из беглецов.
– Теперь куда пойдем? – спрашивал Пугачев Шигаева и других ближайших своих сподвижников.
– Пойдем в Каргалу, – отвечали они, – а из Каргалы в Сакмару.
– Ну хорошо, а из Сакмары-то куда?
– Пойдем на Яик, а с Яика на Гурьев городок и там возьмем провианта.
– Да можно ли отсидеться в Гурьеве, когда придут войска?
– Отсидеться долго нельзя, – отвечали сообщники.
– Мы из Гурьева городка пойдем к Золотой мечети, – говорил казак Яков Антипов.
– Кто же нас туда проведет? – спрашивал Пугачев.
– У нас есть такой человек, – отвечал Антипов, – который там бывал.
– Я бы вас провел на Кубань, – заметил самозванец, – да теперь как пройдешь? Крепости, мимо коих идти надобно, заняты, в степи снега, то как пройти!
Все эти совещания ясно свидетельствуют, что ни Пугачев, ни его сообщники не знали, на что решиться, и не имели никакого определенного плана действий. Присутствовавший на совещании башкирский главный атаман Кинзя решился вмешаться в разговор. Не говоря по-русски, он просил татарина, яицкого казака Идорку, быть переводчиком.
– Куда вы, государь, нас теперь ведете и что намерены предпринять? – спрашивал Кинзя Пугачева. – Для чего вы не спрашиваете у нас совета?
– Я намерен, – отвечал самозванец, – идти теперь в Каргалу или в Сакмарский городок, пробыть там до весны, а как хорошее время наступит, то пойду на Воскресенские Твердышева заводы.
– Если вы туда придете, – заметил Кинзя, – так я вам там чрез десять дней хоть десять тысяч своих башкирцев поставлю.
– Очень хорошо, – отвечал Пугачев.
Итак, решено было идти сначала на Каргалу, а потом в Сакмару[313]. Пугачев отправил воззвание к башкирцам и письмо к князю Голицыну, в котором просил его подумать, с кем воюет, напоминал ему отца и деда, верно служивших его мнимым предкам. Не ожидая, конечно, ответа на это письмо и посылая его только для ободрения своих сообщников и большего их убеждения в том, что он истинный царь, Пугачев пошел обратно в Каргалу и 26 марта занял ее без сопротивления и совершенно неожиданно. Передовые из шайки самозванца вступили в слободу в то время, когда там находился брат атамана Донского, высланный из Сакмарска, всего с одним казаком для разведывания о неприятеле. Пугачевцы захватили и ранили этого казака, а брат Донского, повязав себе лицо платком, чтоб его не узнали, успел уехать и дать знать о случившемся в Сакмарский городок[314].
Все сообщники самозванца, связанные каргалинскими старшинами и рассаженные по погребам, были выпущены. Старшины, которые их сажали, были переколоты, и большая часть слободы, преимущественно дома старшин, выжжена.
Пробыв в Каргале около часа и оставив здесь Тимофея Мясникова с 500 человек, Пугачев пошел в Сакмарский городок и занял его. Узнав от брата о появлении мятежников в Каргале и не говоря об этом своей команде, атаман Донской объявил, что едет навстречу князю Голицыну, и поскакал на Чернореченскую крепость, а оттуда по Яику в Оренбург[315]. Пугачев повесил отца атамана и присоединил к себе человек сто сакмарских казаков, бывших прежде в его толпе и не последовавших за ним при уходе его из Берды.