Таким лицом был генерал-поручик Григорий Александрович Потемкин.
Участник переворота 28 июня 1762 года и будучи в то время вахмистром конной гвардии, Г.А. Потемкин быстро пошел потом вперед и скоро стал лично известен императрице, как человек умный, острый, находчивый, энергичный и обладающий весьма твердым характером. «Вы умны, – писала ему Екатерина в одном из своих писем, – вы тверды и непоколебимы в своих принятых намерениях. Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих»[354].
Пожалованный камер-юнкером вскоре после вступления Екатерины на престол, Григорий Александрович в августе 1763 года был назначен в Синод за обер-прокурорский стол, «дабы он, – сказано в указе Синоду[355], – слушанием, питанием и собственным сочинением текущих резолюций и всего того, что он к пользе своей за потребно найдет, навыкал быть искусным и способным» к занятию места обер-прокурора. С этою целью в сентябре того же года была дана Потемкину особая инструкция или наставление, которым он должен был руководствоваться в новой его должности[356].
С открытием заседаний комиссии для составления нового уложения Григорий Александрович явился представителем интересов инородцев. В семидесятом заседании, 3 декабря 1767 года, было заявлено в комиссии, что депутаты разных губерний, от татар и других иноверцев, «по той причине, что они не довольно знают русский язык, выбрали себе опекуном двора ее императорского величества камер-юнкера Григория Александровича Потемкина[357].
Последний 22 сентября 1768 года был пожалован действительным камергером[358], был частым собеседником Екатерины и настолько приятным, что возбудил ревность графа Григория Орлова и под разными предлогами был удален от двора.
По своим способностям, быстроте соображений и по природному уму Потемкин стоял выше большинства окружавших императрицу и искал себе успеха таким путем, который был непонятен для его соперников. «Судя по тому, что я о нем слышал, – писал сэр Роберт Гуннинг[359], – он кажется знаток человеческой природы и обладает большей проницательностью, чем выпадает вообще на долю его соотечественников при той же, как у них, ловкости для ведения интриг и гибкости, необходимой в его положении».
Григорий Александрович понял, что удалением от двора, наружной холодностью и равнодушием к тем лицам, вниманием которых дорожил, он скорее заслужит их расположение, и уже тогда расположение это будет гораздо прочнее, чем приобретенное лестью, поклонами и угодливостью. Почти за полвека ранее Г.А. Потемкин руководствовался тем правилом, которое высказано поэтом в стихе: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей. Решившись на время удалиться от двора и искать славы на поле брани, он, с открытием военных действий с Турциею, просил о переводе вновь в военную службу, и 23 июня 1769 года императрица писала графу З.Г. Чернышеву: «Нашего камергера Григория Потемкина извольте определить в армию»[360].
Переименованный в генерал-майоры, Потемкин тотчас же отправился в Молдавию и Валахию, под начальство фельдмаршала графа Румянцева, и при нападении турок на наш отряд при Фокшанах «был виновник одержанной тут победы». Впоследствии он принимал деятельное участие в поисках на города Браилов и Журжу, а в кампанию 1770 г., при движении армии по левому берегу реки Прут, охранял с своим отрядом «правую той реки сторону». Участвуя в сражении 17 июня близ деревни Гермишты, Г.А. Потемкин особенно отличился 7 июля в сражении при Ларге, где, командуя отдельным каре, он «был из первых в атаке укрепленного там ретраншемента и овладении оным». Награжденный за это сражение орденом Св. Георгия 3-й степени, Григорий Александрович 21 июля находился в Кагульском сражении и своими действиями весьма много содействовал поражению турецкой армии. В этот день, «по важности настоящей нужды и из лучшей надежды на его искусство», Потемкин был послан фельдмаршалом защищать обоз и провиантские транспорты от нападения многочисленных татарских орд, «которые через то удержаны были от ограбления и от всякого предприятия на тыл армии». Получив за это дело всемилостивейшее удовольствие и признательность[361], Григорий Александрович вслед за тем находился при овладении Измаилом, а при взятии крепости Килии «имел первую часть в корпусе князя Репнина, был ему во всех сих победах помощником и споспешником».
В 1771 году, находясь с отрядом в Ванате Краиовском и отразив с успехом несколько нападений турок, генерал Потемкин первым переправился через Дунай и 5 мая овладел как городом Цимброю, так и неприятельской флотилиею, там находившейся. Затем, двигаясь через крепость Турно на соединение с корпусом князя Репнина, Григорий Александрович выдержал нападение превосходного в силах неприятеля, разбил турок и соединился с князем Репниным близ Бухареста.
По истечении срока перемирия, в 1773 году, и после разрыва мирного конгресса в Бухаресте Потемкин опять-таки первый открыл кампанию. В самое суровое время года он двинулся к Дунаю, переправился через реку, произвел целый ряд поисков и удержал тем турок у Силистрии и Туртукая. Летом того же года, когда главная армия подошла к переправе через Дунай и когда на противоположном берегу турки приготовились ее встретить на Гуробальских высотах, Потемкин с отрядом переправился 7 июня через Дунай и вместе с генералом Вейсманом, обходившим турок с противоположного фланга, разбил неприятеля, овладел всем его лагерем и всей артиллериею. 12 июня, подходя к Силистрии, он содействовал победе, подоспев на поле сражения с кавалериею и легкими войсками. Опрокинув неприятеля и преследуя бегущих, Потемкин «отнял весь лагерь и артиллерию всего турецкого корпуса, выведенного из города сераскиром Осман-пашою». Оставаясь у Силистрии, Григорий Александрович командовал передовым отрядом, переносил «все наибольшие трудности и опасности», выбил турок 18 июня из передовых укреплений, и затем, когда предпринято было отступление, он, прикрывая переправу армии, последний перешел на левый берег Дуная.
Осенью 1773 года граф Румянцев, предпринимая действия за Дунаем и желая вместе с тем удержать значительную часть турок в Силистрии, избрал Потемкина начальником отряда, блокирующего эту крепость, как человека энергичного и с установившейся узко военной репутациею. «Со всей охотой, – отвечал Григорий Александрович[362], – желаю я исполнить волю вашего сиятельства, и с радостью останусь, где угодно будет меня определить. Что касается до полков, то я бы желал Орловский, Козловский и Ярославский всегда с собою иметь, а прочие три куда прикажете; они хотя числом людей и велики, только я их не желаю. Я за толикое внимание наичувствительнейше благодарен вашему сиятельству».
Таким образом, всю осень этого года Потемкин провел со своим отрядом на острове против Силистрии. Несмотря на суровость погоды и убийственные климатические условия, он почти ежедневно бомбардировал крепость[363], отражал вылазки и, «нанося туркам превеликий вред и страх, облегчал все те действия, что в глубь земли неприятельской за Дунаем, тогда посланными войсками от других частей, производимы были».
Находясь в таком положении, Григорий Александрович Потемкин совершенно неожиданно получил собственноручное письмо императрицы.
«Господин генерал-поручик и кавалер! – писала Екатерина[364]. – Вы, я чаю, столь упражнения глазеньем на Силистрию, что вам некогда письма читать; и хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, что вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному отечеству, которого службу вы любите. Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас прошу по пустому не вдаваться в опасности. Вы, читав это письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: к тому, чтобы вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас; ибо я всегда к вам весьма доброжелательна».
Зная образ мыслей императрицы, Потемкину, по свойственной ему проницательности, не трудно было понять, с какой целью было написано письмо, и он тотчас же отправился в Петербург. В январе 1774 года он прибыл в столицу, и как в то время императрица, против обыкновения, была в Царском Селе, то Потемкин и просил князя Орлова доложить ей о своем прибытии. В тот же день он получил ответ, что Екатерина желает его видеть. В пять часов пополудни следующего дня Григорий Александрович был приглашен во внутренние покои, и с этого момента началось его возвышение. Конечно, не без согласия Екатерины он 27 февраля передал Стрекалову следующее всеподданнейшее письмо:
«Всемилостивейшая государыня! Определил я жизнь мою для службы вашей; не щадил ее отнюдь, где только был случай к прославлению высочайшего имени. Сие поставя себе простым долгом, не мыслил никогда о своем состоянии, и если видел, что мое усердие соответствовало вашего императорского величества воле, почитал уже себя награжденным. Находясь почти с самого вступления в армию командиром отдельных и к неприятелю всегда близких войск, не упустил я наносить оному всевозможного вреда, в чем ссылаюсь на командующего армиею и на самих турков. Отнюдь не побуждаем я завистью к тем, кои моложе меня, но получили лишние знаки высочайшей милости, а тем единственно оскорбляюсь, что не заключаюсь ли я в мыслях вашего величества меньше против прочих достоин? Сим будучи терзаем, принял дерзновение, пав к священным стопам вашего императорского величества, просить, если служба моя достойна вашего благоволения и когда щедрота и монаршая милость ко мне не оскудевают, разрешить сие сомнение мое пожалованием меня