в генерал-адъютанты вашего императорского величества. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего счастия, тем паче, что, находясь под особливым покровительством вашего императорского величества, удостоюсь принимать премудрые ваши повеления и, вникая в оные, сделаюсь вящще способным к службе вашего императорского величества и отечества».
«Я просьбу вашу нашла столь умеренной, – отвечала Екатерина, – в рассуждении заслуг ваших, мне и отечеству учиненных, что я приказала заготовить указ о пожаловании вас генерал-адъютантом. Признаюсь, что и сие мне весьма приятно, что вы просьбу вашу адресовали прямо письмом ко мне, а не искали побочными дорогами».
1 марта 1774 г. генерал-поручик Потемкин был назначен генерал-адъютантом.
«Во-первых, скажу вам весть новую, – писала Екатерина Александру Ильичу Бибикову[365]. – Я прошедшего марта 1-го числа Григорья Александровича Потемкина, по его просьбе и желанию, к себе взяла в генерал-адъютанты; а как он думает, что вы, любя его, тем обрадуетеся, то сие к вам и пишу. А кажется мне, что по его ко мне верности и заслугам немного для него сделала, но его о том удовольствии трудно описать; а я, глядя на него, веселюсь, что хотя одного человека совершенно довольного около себя вижу».
«При дворе, – писал граф Сольмс в депеше королю прусскому, – начинает разыгрываться новая сцена интриг и заговоров. Императрица назначила генерала Потемкина, недавно вернувшегося из армии, своим генерал-адъютантом, а это необыкновенное отличие служит вместе с тем признаком величайшей благосклонности, которую он должен наследовать от Орлова и Васильчикова. Потемкин высок ростом, хорошо сложен, но имеет неприятную наружность, так как сильно косит. Он известен за человека хитрого и злого, и потому новый выбор императрицы не может встретить одобрения».
Прибытие Потемкина в Петербург и быстрое его возвышение было совершенно неожиданно для многих, и даже для родных. Никто не подозревал о существовании переписки между им и императрицею, и когда Григорий Александрович заявил, что в армию больше не поедет, то первое время никто не мог объяснить причины тому. «На другой день рано (т. е. 1 марта) был у матушки вашей Дарьи Васильевны, – писал Потемкину Иосиф Сатин[366], – и что вы мне изволили приказывать, что ваше превосходительство в армию не поедете и скоро пришлете за обозом курьера, докладывал. И как матушка, так зять ваш и сестрица сему случаю недомыслятся основания, к чему ваше удержание в Санкт-Петербурге назначено, то и меня о том с великим прошением спрашивали, чтоб я сказал, ежели знаю; но мне, не зная, сказать было нечего».
Скоро недоразумения разъяснились, и товарищи по армии спешили поздравить его с новым назначением. Одни ограничивались простым поздравлением, а другие присоединяли и просьбицу. «Так как все сказывают, – писал В. Левашев[367], – что вы пожалованы генерал-адъютантом, то я вас с тем и имею честь поздравствовать от искреннего сердца и притом сказать, что я этому не очень рад, по причине того, что я вас не буду видеть, живучи так далеко и имев так редкие способы ездить в Петербург. Я же скоро еду в армию: рассудите, каково ехать из Москвы мне, которому здесь очень весело и ехать не хочется; одним словом, ехать приходится. Однако, может быть, я уже так долго пишу, что вас и беспокою; для того и конец письму, желая только, чтоб вы меня любили по-старому и знали, что я, не шутя, ваш верный слуга».
На том же самом письме находилась приписка от Матвея Муромцева:
«Что я не пишу особливого письма, то простишь, а присоединяю и мое поздравление при сем же письме от господина обер-повесы. Ты можешь себе представить, Григорий Александрович, сколько преданнейшие твои, между коими и аз многогрешный, обрадован твоему благополучию и сколько усердно поздравляю. Правда, что и я скажу вместе с Левашевым, что жаль, что не будем вместе. Вот, голубчик, ты и достиг к тихому пристанищу, да только наше дитятко неуживчиво, чтобы опять военная кровь не взыграла!..»
На этот раз предположения Муромцева не оправдались, и Потемкин не думал о возвращении в армию. Новый любимец становился твердою ногою между интригующими партиями и постепенно приобретал все большую силу и значение. Две недели спустя после пожалования звания генерал-адъютанта Григорий Александрович Потемкин, 15 марта, был назначен подполковником лейб-гвардии Преображенского полка[368]. Императрица была настолько занята возвышением своего фаворита, что в тот же день писала Бибикову[369]: «Друга вашего, Потемкина, весь город определяет быть подполковником в полку Преображенском. Весь город часто лжет, но сей раз я весь город во лжи не оставлю и вероятие есть, что тому быть так. Но спросишь: какая нужда мне сие к тебе писать, на что ответствую – для забавы. Если бы здесь был, не сказала бы, но прежде нежели получишь сие письмо, дело уже сделано будет. Так не замай же: я первая вам скажу; меня уверяют, что оно вам не противно, а кто уверяет, не скажу».
Назначение подполковником ясно указывало всем на прочность положения Г.А. Потемкина, и искателей его покровительства явилось еще более. М. Муромцев просил дать ему место и избавить от службы в Генеральном штабе[370]; Иосиф Сатин – исходатайствовать пожалование ему в Полоцкой провинции староства Сыцкова; князь Юрий Трубецкой – устроить его так, «чтоб я жил с тобою поближе; сделай сие скорее и знай, что я, почтя и полюбя тебя безо всякой твоей степени, навсегда уже, конечно, чтить и любить тебя буду»[371].
«Всеусердно, – писал князь Алексей Волконский[372], – имею честь поздравить господина подполковника Преображенского полка, а притом от искреннего сердца желаю, чтобы господин полковник [императрица] к вам милостив был.
При сем прилагаю письмо, а притом и достойное вам в похвалу сочинение от общего нашего приятеля Н.Н. Папафило, который от радости вашего благополучия столь восхищен и весел, чтоб я желал, чтоб вы самолично его видеть изволили, тем паче, как он вас много любит.
Мыза моя Каменный Нос стоит праздно, а ежели ваше превосходительство в свободное время и иногда рассудите от дел успокоиться, то б я охотно тем служить вашему удовольствию почел бы за милость вашего ко мне благодеяния, о чем от меня и писано в Петербург».
Так искали расположения нового любимца не только бывшие его друзья, но и многие лица совершенно ему незнакомые. Потемкин получил несколько хвалебных стихов, прославлявших его подвиги и заслуги, и императрица была права, говоря, что город был занят новым подполковником. Говор в столице еще более усилился, когда узнали, что прежний фаворит А.С. Васильчиков выехал из дворца.
«Г. Васильчиков, – писал Роберт Ганин[373], – любимец, способности которого были слишком ограничены для приобретения влияния в делах и доверия своей государыни, теперь заменен человеком, обладающим всеми задатками для того, чтобы овладеть тем и другим в высочайшей степени».
Обе партии: великого князя Павла Петровича, во главе которой стоял граф Никита Панин, и партия Орловых – были поражены и недовольны новым выбором. Зная, с одной стороны, энергию и самостоятельный характер Г.А. Потемкина, а с другой – «нерадение к делам тех лиц, с которыми ему придется встречаться», они предвидели, что дела пойдут иным путем, и предчувствия их скоро оправдались.
Понимая, что граф Н. Панин, по своей преданности и любви к великому князю, но защите его наследственных прав никогда не будет близок императрице, Потемкин счел для себя удобным перейти временно на сторону этой партии. «Перемена любимца, – писал граф Сольмс[374], – по-видимому, не тревожит Панина. Напротив того, мне кажется, он доволен ею и надеется извлечь из нее некоторые выгоды. Более всего он рассчитывает на то, что это событие повлечет за собою падение Орловых и уменьшит влияние князя Григория Григорьевича на императрицу. Генералу Потемкину, при его молодости и уме, будет легко занять в сердце императрицы место Орлова, после коего она чувствует пустоту, которую не умел пополнить Васильчиков. Пока еще Потемкин не имеет ни доверия, ни партии, ни друзей. Если для приобретения тех и других он будет придерживаться графа Панина, то скорее будет хорошо, чем дурно. Очевидно, что с некоторого времени граф Панин имеет вид более довольный, чем прежде. Он стал смелее говорить о тех предложениях, которые намерен сделать императрице, и чаще бывает на ее частных беседах».
Оказывая более, чем прежде, внимания великому князю, Екатерина также льстила тем графу Никите Панину, довольному всем тем, что способствовало уменьшению власти Орловых.
«Не думаю, – писал Гуннинг[375], – чтобы граф Захар Чернышев испытал подобное же удовольствие, увидя в таком положении человека, настолько превосходящего его в хитрости и ловкости».
Неудовольствие графа Чернышева усилилось, когда, 5 мая, Потемкину повелено было заседать в Государственном совете[376]; 30 мая он был назначен помощником графу 3. Чернышеву в звании вице-президента Военной коллегии[377], а 31 мая – генерал-губернатором Новороссийской губернии и войск там поселенных главным командиром[378].
Быстрота, с которою возвышался Потемкин, и милость к нему императрицы вызвали протест со стороны князя Г. Г. Орлова и его партии. По поводу последних назначений между Екатериной II и князем Орловым «произошло нечто более простого объяснения, а скорее горячее столкновение», после которого Орлов был так расстроен, «как еще никогда не видали»