Точно так же поступил самозванец с крепостями Петропавловской и Степной, редутами Подгорным и Санарским. Казнив большую часть захваченных в плен офицеров, Пугачев «храмы Божии выжег, в образа святые от богоотступников стреляно, а другие ими и кашу варили».
19 мая самозванец овладел Троицкой крепостью. Комендант бригадир де Фейервар и 4 офицера были убиты, казна и имущество жителей разграблены. Мятежники злодействовали ужасно: жену Фейервара они привязали к лошадиному хвосту и таскали по улицам; многих солдат и жителей выстроили в шеренгу и перекололи копьями. Пугачев не решился оставаться долго в крепости, а предпочел остановиться в 1½ верстах от нее, чтобы в случае атаки правительственными войсками иметь все средства к побегу. Он знал, что столкновение неизбежно и что по следам его идет Деколонг с своим отрядом. Но как самозванец, писал последний[461], «проклятые свои силы имеет конные и несказанную взял злобу, но причине полученного себе, будучи при атаке Магнитной крепости, в руку блесирование [ранение], так скоро свой марш расположил, что я не мог уже его тут [в Карагайской] застать».
Уничтожения мятежниками запасов и мостов на дорогах заставило Деколонга отказаться от следования по этому пути, и, поворотив на Уйскую крепость, он пошел через Самарский редут прямо к Троицкой крепости, где и настиг Пугачева. В Самарском редуте он нашел множество брошенных здесь пленных, захваченных Пугачевым в пройденных им крепостях. Жены и дети офицеров были в таком состоянии, «что оных отличить от деревенских самых подлых стряпушек, поутру около печей обращающихся», было невозможно. Большая часть их была босиком и покрыта рубищем. Оставленные без пищи и крова, лишившиеся мужей и отцов, повешенных самозванцем, пленные, число которых доходило до 3 тысяч человек, возбуждали такое к себе сочувствие, что тотчас же были разобраны солдатами, накормлены, напоены и по возможности прикрыты. Бедствия и лишение, испытанные ни в чем не повинными женщинами и детьми, возбуждали в солдатах ненависть к мятежникам, и, несмотря на то что отряд, со дня выступления 15 мая из Верхнеяицкой крепости, двигался форсированными маршами, делая в сутки по 60 и более верст, Деколонг решился атаковать Пугачева, стоявшего в 1½ верстах от Троицкой крепости с толпой до 10 тысяч человек.
В семь часов утра 21 мая Деколонг подошел к лагерю мятежников и был встречен сначала огнем из орудий, а затем Пугачев атаковал отряд всеми своими силами. Атака многочисленной, но нестройной толпы не имела успеха, и, лишь только Деколонг успел оправиться от первого впечатления атаки и перешел в наступление, инсургенты, по преимуществу башкирцы, тотчас же обратились в бегство. Сам Пугачев бежал с несколькими казаками и был преследован поручиками Петром Беницким и Иваном Борисовым с казаками и драгунами. Беницкий находился уже шагах в пятнадцати от самозванца, но тот ехал на свежей лошади, а лошади преследователей были измучены, и погоню пришлось прекратить[462]. Раздробившись на мелкие партии, мятежники бросались по разным дорогам. Майоры Гагрин и Жолобов преследовали их столь энергично, «что лежащих мошеннических трупов на четырех слишком верстах перечесть было невозможно». Здесь Пугачев лишился своего секретаря казака Ивана Шундеева и повытчика Григория Туманова. Самозванец потерял, по донесению Деколонга, 28 орудий, 4 тысячи убитыми и 70 человек пленными; у него отбито 3663 человека разного звания людей, в числе коих были женщины и дети, захваченные мятежниками в пройденных ими крепостях. Сверх того, был захвачен огромный обоз с награбленными вещами, «из которого войска, что кто мог захватить, сытно воспользовались за свои труды и усердность к службе ее императорского величества»[463].
Пугачев скрылся. Куда он бежал и где появится вновь – было неизвестно. Начальник Верхнеяицкой дистанции, полковник Ступишин, разослал повсюду гонцов с приказанием, чтобы коменданты подчиненных ему крепостей готовились к обороне. Он отправил к ним копию с следующего приказа, отданного им на другой день после поражения мятежников под Троицкой крепостью.
«Военнослужащие и жители Верхнеяицкой крепости! – писал полковник Ступишин[464]. – Божиим попущением и в казнь за грехи наши и наше нераскаяние посылаются велением Божиим на нас: напрасная смерть, потопы, глады и губительства, как сказано в Св. Писании, и ныне все сие над нами ясно совершается.
Небезызвестно всем верноподданным ее императорского величества всемилостивейшей государыни нашей жителям Оренбургской губернии, как то явствует из прежде распубликованных указов, объявленных всенародно в церквах и читанных публично в городах и крепостях, что злодей вероотступник, беглый колодник и раскольник донской казак Емелька Пугачев, выдав себя за блаженные и вечно достойные памяти в Бозе почившего государя Петра III, возмутил сначала яицких казаков, забывших Бога и страшного Его суда прощение и приставших к тому злодею самозванцу, вероотступнику Емельке».
Говоря, что Пугачев потерпел поражение под Оренбургом, скрылся в Башкирию, возмутил туземное население, Ступишин прибавлял, что теперь самозванец намерен идти по Уральской линии побрать крепости, «а жителей перебить, а которых вместе с землями киргизам отдать».
«Злодей Емелька манит многих обещаниями, но кто же, – спрашивал Ступишин, – помня Бога и присягу, поверит ему, опричь таких же воров, вероотступников, шельм, как он сам. В здешних, Оренбургской губернии, городах и крепостях немало есть, как от шляхетства, так и солдатства, особливо проживающих в отставке, которые служили в Петербурге в лейб-гвардии полках и блаженной памяти императора Петра III помнят, да и того вора Емельку видали и под присягой говорили, что Емелька вор и самозванец.
Если Божиим попущением он, вор, злодей Емелька, придет к Верхнеяицкой крепости, станем все от мала до велика, кто в силе поднять хоть камень, а живыми не дадимся в руки злодея, не дадим ему ругаться храмом Божиим, женами и детьми нашими.
Первый умру за веру и государыню я, комендант, и все мои подначальные офицеры; надеюсь, что не постыдят себя за начальными людьми и солдаты.
Будем живы, отразим злодея, и наградит нас Бог и ее императорское величество, а погибнем – то яко мученики обретем венец нетленный. Оружия у нас довольно, свинцу и провианту тоже, солдаты молодцы. Кто из жителей хочет оружия, требуй пороха и свинца из комендантской канцелярии. Между нами, как от солдат служащих и отставных, нет изменников и трусов, а если такие есть – я не держу, иди в вечную гибель и к злодею Емельке, только назад такого не приму и с повинной, а по власти мне данной таковой злодей будет весьма лишен живота.
Предписываю воинским начальникам и жителям вверенной мне дистанции крепко смотреть за ворами-башкирцами и киргизами, приезжающим будто бы на торг, не переметчики ли они и нет ли у них каких воровских писем? Буде каковые окажутся, то брать и представлять в комендантскую канцелярию.
Ордер сей прочитать по ротам и капральствам и объявить по Верхнеяицкой крепости и прочим крепостям с барабанным боем».
Спустя несколько дней было получено известие, что рассеянные под Троицкой толпы мятежников вновь соединились, и Пугачев с большей частью своей толпы ушел по челябинской дороге на Нижне-Увельскую слободу, которую разграбил и выжег до 90 дворов. Преследуемый майорами Гагриным и Жолобовым, отправленными по дороге к Чебаркульской крепости, Пугачев проскакал через Кичигинскую крепостцу, захватил там 50 казаков и направился к Коельской крепости, где наткнулся на отряд подполковника Михельсона[465].
Прибыв в Саткинский завод 15 мая и узнав о приближении Пугачева к Коельской крепости, Михельсон 16-го числа выступил прямой дорогой к вершинам реки Яик, желая выйти навстречу самозванцу, – и 17 мая остановился неподалеку от Уральских гор, в вершинах реки Ай, в 70 верстах от Саткинского завода. Отсюда он выслал разъезды для получения сведений о неприятеле, от которых узнал, что в семи верстах от отряда, в глубине гор, стоит толпа башкирцев до тысячи человек. Выслав авангард, Михельсон двинулся вперед и скоро заметил, что башкирцы, спешившись, расположились по высотам и намерены задержать отряд в тесном проходе. Не желая атаковать неприятеля в лоб, Михельсон отправил в обход горы 150 человек кавалерии, и лишь только она показалась в тылу неприятеля, он перешел в наступление с главными силами. Принятые в два огня, башкирцы дрались отчаянно. Под защитой кольчуг и лат, сделанных из заводской жести, мятежники бросались на отряд «с великим бешенством», но должны были уступить регулярным войскам и, потеряв до 300 человек убитыми, оставили свою позицию и рассыпались в разные стороны. Лишившись 18 человек убитыми и 45 человек ранеными[466], сам Михельсон приписывал столь значительную потерю упорству, с которым дрались башкирцы. «Живых злодеев, – доносил он[467], – я едва мог получить два человека, из забежавших в озеро. Каждый из сих варваров кричал, что лучше хочет умереть, нежели сдаться. Я не могу понять причины жестокосердия сих народов. Злодей Пугачев оных хотя и уверил, что будут все переведены [истреблены], однако, чтоб им показать противное, я не только каждого, который ко мне попадался, оставлял без всякого наказания, но и давал им несколько денег и отпущал оных с манифестами и увещаниями в их жилища».
Очистив себе путь горами, Михельсон в тот же день прибыл в Кундравинскую слободу. Здесь он узнал о разбитии Деколонгом самозванца под Троицкой и о бегстве Пугачева по линии. На другой день, пройдя верст 20, Михельсон, лишь только стал выходить из леса, близ деревни Лягушиной, как увидел, что на поляне верстах в пяти от отряда стоит толпа мятежников не менее как в 2 тысячи человек. «Я