, граф Меллин 16-го числа прибыл в Казань и соединился с Михельсоном. Силы прибывшего были незначительны, а в отряде Михельсона лошади были до того истомлены, что о быстром и безотлагательном движении нечего было думать.
В таком положении генерал Брандт снова обратился к главнокомандующему с просьбой прислать подкрепление, в особенности кавалерии, «дабы в дальнейшую внутренность помянутый тиран ворваться не мог»[611]. С своей стороны П.С. Потемкин отправил по Волге на лодках небольшую команду для воспрепятствования самозванцу переправиться через реку и просил свияжского воеводу Чирикова взять все суда и лодки на левый берег Волги[612].
Рассыпавшись по Казанской и Нижегородской губерниям, сообщники Пугачева бродили партиями, сначала человека по два, по три и не более шести, но затем, встретив громадное сочувствие среди крестьянского населения, быстро увеличивали свои шайки, выбирали себе атаманов и под их предводительством вешали дворян, помещиков, приказчиков и грабили имения.
«Проклятый филин, – писал из Хлынова Платон Любарский[613], – 12-го числа перепугал Казань и хотя, как эхо народное уверяет, крылья ему там и подщипали, однако, видно, нетопыри его, во все околичности казанские разлетевшиеся, все пути преградили, так что в нынешнем месяце из Казани сюда ни ездоков, ни почты не бывало».
Для восстановления сообщения и спокойствия были высланы по разным направлением небольшие команды, которые успели захватить нескольких важных сообщников Пугачева. Таким образом, были пойманы и доставлены в Казань: 18 июля татары Алиев и Махмутов, солдаты Яковлев и Свешников, а 19 июля ближайший сподвижник самозванца и его полковник Белобородов[614]. Все они единогласно показали, что Пугачев не более как с 400 человек 17 июля переправился через Волгу. Переправа эта совершилась в нескольких пунктах, но сам Пугачев, с небольшим числом сообщников, переправился в трех верстах ниже селения Сундыря (ныне Мариинский посад), на Кокшайском перевозе, частью на судах, частью вплавь на лошадях. Село Сундырь было сожжено за то, что жители потопили лодки и не вышли навстречу мятежникам; в нем сгорело 250 домов и церковь Казанской Богородицы, из которой мятежники увезли две ризы и два серебряных сосуда, а священника Ивана Петрова убили[615].
Показывая, что после переправы Пугачев двинулся на московскую дорогу, Махмутов и Алиев прибавляли[616], что толпа разделилась на две части; сам Пугачев с одной частью направился к Чебоксарам, а другая часть пошла в чувашские селения и помещичьи жительства. Эти сведения заставили казанского губернатора в тот же день отправить нарочных с извещением к нижегородскому и воронежскому губернаторам и в Москву к князю М.Н. Волконскому.
Нижегородский губернатор Ступишин тотчас же закрыл Макарьевскую ярмарку, распустил всех съехавшихся туда купцов и приказал наблюдать за Керженцом, не волнуются ли раскольники. «Несчастье велико в том, – писал Ступишин князю Вяземскому[617], – что рассыпанные злодеи, где они касались, все селение возмутили и уже без Пугачева делают разорение, ловят и грабят своих помещиков». Не имея в своем распоряжении никаких других, кроме гарнизонных, солдат, Ступишин отыскал пять годных чугунных орудий и прибавил к ним 12 собственных однофунтовых пушек, вооружил ими город, а из гарнизонных солдат сформировал два отряда: один, из 50 человек – рядовых с тремя пушками, отправил к Ядрину и Курмышу, а другой, из 30 человек – к Арзамасу. «Вот, милостивый государь, – прибавлял он в письме к князю Вяземскому, – все, что мне можно сделать, не имев довольного числа военных людей. Я застал гарнизон наполненный мало движущими, которые по представлению моему в Военную коллегию оставлены и укомплектовываются рекрутами недоимочными. Если бы я имел хотя до 200 человек легких войск, то бы с Божией помощью не только бы сему злу размножиться не допустил, но и усмирил бы бунтующих, не занимая от войск преследующих злодеев… Я же примечание должен иметь на великие тысячи бурлаков, кои на судах к Нижнему приходят и для сего более всего Нижний должен быть подкреплен войсками».
Пойманные мятежники единогласно показывали, что самозванец намерен идти в Нижний, так как яицкие казаки об этом неотступно его просят.
– Ваше величество, помилуйте, – говорили старшины, – долго ли нам так странствовать и проливать человеческую кровь, время вам идти в Москву и принять престол.
Пугачев обещал исполнить желание своих пособников и говорил, что пойдет на Нижний; но, отойдя верст 15 от Волги, встретил чувашей, которые уверяли, что Нижний сильно укреплен и в городе много войска, а из Свияжска на Цивильск идет отряд правительственных войск. Тогда Пугачев отказался идти по направлению к Москве[618].
– Нет, детушки, – говорил он, – потерпите, не пришло еще мое время, а когда будет, то я и сам без вашего зова пойду. Теперь же я намерен идти на Дон, там меня некоторые знают и примут с радостью.
Казаки принуждены были согласиться с мнением своего повелителя, тем более что толпа их состояла не более как из 400 человек, и необходимо было прежде всего подумать об увеличении своих сил. В это время Пугачев легко мог быть уничтожен, если бы главнокомандующий был на месте действий и не выпустил войск из своих рук. Генералы Брандт и П.С. Потемкин просили князя Щербатова поспешить прибытием в Казань, «дабы вы, – писал ему Брандт[619], – яко главный над войсками командир, будучи здесь, по обстоятельствам, часто подверженным переменам, к истреблению злого отечеству врага удобнее могли по общему совету расположить свои достаточные меры».
Князь Щербатов все еще не ехал, и в ожидании его прибытия казанские власти делали что было можно. Полковник Михельсон передал от себя 300 человек графу Меллину, довел его отряд до цифры 700 человек и отправил за Волгу для преследования самозванца. Через день были отправлены за Волгу же еще 150 человек кавалерии, и им приказано следовать на соединение с графом Меллиным.
Сам же Михельсон признавал необходимым остаться в Казани и дождаться прибытия какого-либо отряда, «ибо, – доносил он[620], – весь народ в великом колебании». В его руках было более 7 тысяч пленных, которые хотя после присяги и распускались по домам, но при отсутствии войск легко могли образовать шайки и предаться грабежам.
«Не можно представить себе, – писал Потемкин[621], – до какой крайности весь народ в здешнем краю бунтует, так что вероятия приложить, не видев оное, невозможно. Источником оного крайнее мздоимство, которое народ разорило и ожесточило».
«Вашему сиятельству предлагаю, – писал он же князю Щербатову[622], – как истинный сын отечества, поспешите сюда для подания какого учреждения вверенных вам войск от ее величества, ибо когда здесь заступит место Михельсона какой другой деташемент, тогда сей храбрый офицер может идти на поражение злодея, а здесь без вашего присутствия много удобности пропускается. D’ailleurs, mon prince, vous savez que le scélérat trouvera partout des groupes et qu’il fera beaucoup du mal, s’il passe le Volga. J’attends votre excellence avec la dernière impatience»[623].
Положение князя Щербатова в это время нельзя назвать легким. Обнажив от войск тот край, в который ворвался теперь Пугачев, главнокомандующий не имел средств быстро стянуть войска к угрожаемому пункту и потому должен был прибегать к полумерам. Получив известие о приближении Пугачева к Каме, князь Щербатов, еще из Оренбурга, послал приказание подполковнику Муфелю с легкой полевой командой и Пензенским уланским корпусом следовать с Самарской линии как можно поспешнее к Казани, а князю Голицыну, не останавливаясь в Уфе, идти туда же[624].
После беспрерывных столкновений с башкирцами и многих препятствий в пути, обусловленных характером гористой местности, князь Голицын только 12 июля пришел в Уфу[625]. Оставив полковника Шепелева с небольшим отрядом для наблюдения за Табынском, Стерлитамаком и Уфой, князь Голицын 14 июля переправился через реку Уфу и двинулся к Нагайбаку. Вторичное приказание главнокомандующего поспешить к Казани заставило его оставить Нагайбак вправо от себя, переправиться через р. Ик и двинуться к Заинску.
«Ваше сиятельство изволите требовать, – доносил он при этом князю Щербатову[626], – чтобы легкие войска вперед отправить; я не надеюсь, чтобы они могли перед взять от пехоты, потому как оная посажена, на подводах; а когда слишком форсировать марш кавалерии, то выбьется вовсе из сил – уже теперь довольно изнурены».
Письма генералов Брандта и Потемкина и первое донесение князя Голицына застали главнокомандующего в Бугульме. Там же князь Щербатов узнал, что подполковник Муфель только 16 июля выступил из Бузулука к Черемшанской крепости[627], а полковник Обернибесов с своим отрядом 18 июля занял устье реки Вятки[628]. Отряд Обернибесова был слишком мал, а Муфель далеко от Казани, и затем ближе не было ни одного отряда. Тогда князь Щербатов посадил на подводы свой малочисленный конвой, а сам на почтовых прискакал в Казань и нашел ее в весьма печальном положении.