о одного Суворова.
Вместе с тем решено было сосредоточить небольшой отряд в Касимове, как в пункте, из которого было весьма удобно действовать на Москву и Нижний Новгород[686]. С этой целью главнокомандующему 2-ю армией предписано было командировать из Воронежа в Касимов два гусарских и два пикинерных полка, под общим начальством генерал-майора Аполлона Волкова[687], а из Новгорода отправить в Москву на подводах Лейб-кирасирский полк[688] и Смоленский конный ландмилицкий полк[689].
«Сверх того, советую вам, – писала императрица князю Волконскому[690], – призвать к себе московских дворян или, по крайней мере, таковых из них, кои надежны быть могут на своих людей или же вооруженных имеют, и предложите им от себя, чтобы они, по примеру предков своих, вооружили колико могут надежных людей, для общей от злодеев обороны. Можайские дворяне, во время последнего московского мятежа, готовы были во время язвы идти к Москве. Я чаю, они и ныне не откажутся от сей службы. На Москве, чаю, найдется много и таковых, кои служат и служили: ваше дело разбудить ревность везде тут, где она быть может, и, чаю, никто не откажется ее в сем случае оказать. Употребите всех тех, кои способны быть могут, где б употреблены ни были для общей обороны. С моей стороны же ничего не оставлю, чтоб злу сему сделать конец. Неужели, чтоб с семью полками вы не в состоянии найдетесь Пугачева словить и прекратить беспокойствие? Я надеюсь, что Чорба к вам приехал. Я фельдмаршалу приказала генерал-поручика Суворова прислать к вам наискорее. Боже дай, чтоб все сие в скором времени прекратилось, в чем и надежду имей на святую Его волю.
Я надежду имею на Петра Дмитриевича Еропкина, что он вам весьма хороший и усердный помощник будет в сем случае. Скажите ему сие от меня. Я уверена, что делом и советом он вас не покинет».
Уставив орудиями всю площадь перед своим домом[691], князь Волконский усилил разъезды по городу, приказал полиции зорко следить за всеми сборищами и предполагал, в случае опасности, разделить город на части и поручить каждую одному сенатору, а для содержания внутренней тишины вооружить дворян с их людьми. 25 июля московский главнокомандующий объявил московским департаментам Правительствующего сената, что Пугачев двинулся на Курмыш и намерен сделать покушение на Москву. Сенат постановил разослать приказание по всем городам Московской губернии, чтобы денежные суммы были отправлены в Первопрестольную столицу и все сведения о действиях самозванца были сообщаемы в тот же день с нарочными. Сенат призывал к самозащите как дворян, так и мещан, присовокупляя, что всего «пространно предписать не можно, но благоразумный воевода найдет случай и способы показать тем знаменитую отечеству услугу»[692].
Получивши это распоряжение, провинциальные канцелярии просили прислать им порох, ружья, орудия и войска. Князь Волконский отвечал, что пока не предвидится в этом надобности, и как вся злодейская толпа «состоит из одной сволочи невооруженных крестьян без артиллерии и ружей, то всякий градоначальник, с содействием дворянства и мещан, все его [Пугачева] стремление без дальнего вооружения отразить может».
Между тем через день после собрания Сената было получено письмо нижегородского губернатора Ступишина, в котором он сообщал, что мятежники вступили уже в Нижегородский уезд и разделились на две части: одна направилась к селу Лыскову, а другая – к Мурашкину. Оба селения отстояли от Нижнего не далее 80 верст, на двух больших дорогах: первое – на нижегородской, а второе – на алатырской. 23 июля нижегородский губернатор еще не знал, куда направится сам Пугачев, и, считая себя не в силах предпринять что-либо к умиротворению губернии, решил защищать только крепость и просил помощи.
«Ваше сиятельство, – писал он князю Волконскому[693], – примите труд в таковом опаснейшем случае защитить и избавить многих невинных от его варварства». Московский главнокомандующий тотчас же отправил в Нижний 200 человек донских казаков с подполковником Архаровым, вызвавшимся добровольно командовать этой летучей командой, и сформировал отряд из 300 человек Нарвского пехотного полка, всего Владимирского драгунского и донского казачьего Краснощекова полков, с несколькими орудиями. Поручив этот отряд генерал-майору Чорбе, князь Волконский приказал ему выступить из Москвы и, остановившись в 50 верстах от нее, выслать разъезды по владимирской, коломенской и касимовской дорогам. В таком положении Чорба должен был дождаться прибытия к нему Великолуцкого полка и тогда возвратить команду Нарвского полка обратно в Москву, а с остальными войсками перейти в наступление для истребления мятежников и усмирения края[694].
Независимо от этого тотчас после получения вышеприведенного нами письма императрицы князь Волконский собрал к себе 3 августа всех дворян, живших в Москве и, объявив им о появлении мятежнических шаек в Нижегородской губернии, предложил сформировать на свой счет гусарский корпус и выбрать шефа. Дворяне приняли предложения единодушно и избрали шефом графа Петра Борисовича Шереметева. Собрание постановило, чтобы каждый дворянин поставил столько гусаров, сколько может, но из людей вполне надежных, хорошо вооруженных и доброконных. Гусары должны были жить в домах своих господ и собираться для обучения по приказанию шефа, на обязанность которого возложено разделить их на эскадроны, обучить их и снабдить офицерами и унтер-офицерами[695]. При этом князь Алексей Хованский, имевший суконную фабрику, пожертвовал на обмундирование гусар 6 тысяч аршин сукна безденежно[696].
«Здесь, – писал князь Волконский[697], – за раскольниками недреманным оком через полицию смотрю, но еще никакого подозрения найти не могу; впрочем, всемилостивейшая государыня, здесь все тихо и страх у слабых духом уменьшается».
Не так смотрел на спокойствие Первопрестольной столицы граф Петр Иванович Панин, уже предваренный братом, что императрица имеет в виду назначить его главнокомандующим всеми войсками, употребленными для усмирения восстания. В его интересах было представить состояние дел в более печальном положении, чтобы получить более обширные полномочия и усилить свои заслуги. Граф П.И. Панин уверял своего брата, что жители Москвы и «весь род всего дворянства терзаются внутренне и обливаются слезами, ужасаясь и ожидая с собой жребия, случившегося в Казанском форштадте; что они, видя обширный город обнаженным от войск, не знают, что делать, куда и когда отправлять свои семейства»[698]. Граф П.И. Панин просил брата пасть к ногам государыни, вместо него, омыть их слезами благодарности за возобновление доверенности и уверить ее, «что никто никогда в ненарушимой моей верности и усердии собственно к ее величеству и к отечеству не превосходил и не превзойдет, потому что я не притворством, но существом службы на оное готов был и есмь всегда посвящать мой живот».
«Повелевайте, всемилостивейшая государыня, – писал он в тот же день Екатерине[699], – и употребляйте в сем случае всеподданнейшего и верного раба своего по вашей благоугодности. Я теперь мысленно пав только к стопам вашим с орошением слез приношу мою всенижайшую благодарность за всемилостивейшее меня к тому избрание, и дерзаю всеподданнейше испрашивать той полной ко мне императорской доверенности и власти, в снабжениях и пособиях, которых требует настоящее положение сего важного дела и столь далеко распространившегося весьма несчастливого приключения».
Доверенность и власть, о которых мечтал граф П.И. Панин, были весьма обширны. Он желал, чтобы ему были подчинены не только войска, но все гражданское население, судебные места, правительственные учреждения, городское управление и чтобы над всем подчиненным ему населением он имел власть живота и смерти; чтобы он имел право избирать себе сотрудников, ставить правителей и удалять их; чтобы он, не испрашивая каждый раз повеление, мог по своему произволу и усмотрению распоряжаться всеми войсками, находящимися внутри империи; чтобы к нему было прислано тотчас же из каждого полка гвардии по 8 человек обер– и унтер-офицеров и по 50 человек из каждого гренадерского полка. Из них он намерен был составить себе конвой, как доказательство «строгого попечения о злодейском пресечении ее императорского величества». Сверх того, граф П.И. Панин просил, чтобы ему была отпущена достаточная сумма денег, но не ассигнациями, а золотом и серебром; чтобы ему было прислано подробное расписание войск, употребленных для усмирения бунта, и список генералов.
«Вот, любезнейший друг, – прибавлял он в письме брату[700], – по первым моим соображением все те пункты, которые мне теперь предсказывали единственные истинные верность и усердие к возлагаемому на меня делу, без помещение отнюдь ни в чем никакого собственного вида и прихоти, в том будьте вы за меня порукой и предстателем в исходатайствовании мне оных, так как и вперед лучшим нежели прежде о защищении меня и подчиненных моих от завистников и клеветников, дышащих и живущих в своих званиях не прямыми действиями службы, но единственными ухищрениями происков, на превозмножение власти своей над истинными заслугами».
Ревностный защитник интересов брата, граф Н.И. Панин с своей стороны представил императрице полученное письмо и записку, в которой предлагал сообщить графу Петру Панину все сведения о секретных комиссиях и подчинить их ему, а также разрешить вопрос о содержании как самому главнокомандующему, так и находящимся при нем лицам