Да и какое вы, не зная инженерного искусства, лучшее укрепление сделать хотите, то также всем благоразумным неизвестно. Церкви Божии защищать, конечно, должно; но как церковь не что иное есть, как собрание людей правоверных, следовательно, ежели вы благоразумно защитите оных, то в них защитите и церковь».
Играя дерзко словами, молодой поручик увлекся до того, что потребовал от полковника Бошняка ответа, сам не зная какого, для донесения П. Потемкину, «яко непосредственному начальнику высочайшей ее величества власти» (?!).
Что подразумевалось под последним – трудно понять потому, что П.С. Потемкин был не более как начальник секретных комиссий, сам не имевший никакой административной власти на театре действий. Полковник Бошняк знал это хорошо и не без удивления читал заявление Державина, что «мы, находящиеся здесь штаб– и обер-офицеры, приемлем всю тягость законов на себя, что [если] вы оставите свой пустой, обширный и укреплению неспособный лоскут земли, именуемый вами крепостью Саратовской».
Не обращая внимания на полученные письма, полковник Бошняк 30 июля отправился к Ладыженскому и старался доказать ему, что предполагаемое укрепление провиантских магазинов не имеет цели, что по отдаленности от города трудно перевезти и собрать в нем имущество жителей, что гораздо лучше перенести укрепление на московскую дорогу близ каменной часовни, куда и перевезти если не весь, то часть провианта. Вновь избираемое место для укрепления изобиловало водой и находилось на прямом пути наступления мятежников и, следовательно, имело более важное значение, чем построенное в стороне и вдали от города у провиантских магазинов. Ладыженский не согласился с доказательствами коменданта и объявил, что не даст ни своих команд, ни мастеровых для исправления городских орудий[780].
Возвратившись домой, полковник Бошняк получил предписание астраханского губернатора Кречетникова, вновь требовавшего, чтобы комендант взял на себя оборону города.
«В околичностях Саратова и в самом городе, – писал Кречетников Бошняку[781], – принять вам от такового злодейского стремления по указам е. и. в. предосторожность, к чему находящихся тамо во всех командах воинских людей собрав, употребить на защиту и отпор в случае нападения, а именно: всех состоящих при опекунской и соляной конторах казаков истребовать, несмотря ни на какие их отговорки. Буде бы опекунская контора стала отзываться, что из них часть употреблена к обмежеванию земель, которое по сему самокрайнейшему и опаснейшему случаю должно теперь оставить; так же бы и артиллерийскую ведомства ее команду иметь в собрании, со всей артиллерией и снаряды, во всякой готовой к обороне исправности, дабы из казаков ни малейшей части, как то при мне в Саратове было, у них не оставалось, но все бы они отданы были в команду и распоряжения ваше, на отпор и прогнание вышеписанного злодея и его воровских партий.
Сей ордер мой обеих контор гг. присутствующим секретно объявить и с ними купно посоветовав, поступить в недопущении распространения злодейства вдаль, с единодушной мыслью помня всякому долг свой, как верным е. и. в. рабам, по данной присяге и по воинским регулам принадлежит, не щадя живота обратить единственно свои силы сего злодея всемерно отразить».
С этим предписанием Бошняк в тот же день вторично поехал к Ладыженскому, который, будучи поддержан Державиным, настаивал на своем, но потом объявил, что приедет посмотреть место, избранное комендантом для укрепления. Произведенный осмотр не привел к соглашению, а заявление коменданта, чтобы все военные команды были отданы в его распоряжение, заставило Ладыженского собрать своих клевретов на совещание и пригласить в присутствие и полковника Бошняка. Последний, на требование собравшихся укрепить провиантские магазины, отвечал, что построить небольшое укрепление здесь необходимо, но что главнейшей целью должна быть защита города; что для этого необходимо построить укрепление впереди города, на пути наступление неприятеля, а не сбоку. При этом Бошняк повторил свое требование о передаче в его распоряжение всех команд и о присылке 20 человек артиллеристов. Ладыженский не соглашался исполнить требование, говоря, что опекунская контора «г/ губернатора не под властью», а Державин и другие «всячески, – доносил Бошняк[782], – ругательскими и весьма бесчестными словами поносили и бранили, и он, г. Державин, намерялся меня, яко совсем, по их мнению, осужденного, арестовать, в чем я при теперешнем весьма нужном случае, ваше превосходительство, и не утруждаю, а после буду просить должной по законам сатисфакции».
После такой сцены комендант не мог принимать участия в совещаниях, и тогда на следующее утро, 1 августа, Державин явился в магистрат и потребовал, чтобы немедленно было приступлено к постройке укрепления и чтобы высланы были на работу все способные, не исключая ни одного человека. Гвардии поручик убеждал защищаться до последней капли крови и грозил, что, если кто выкажет недостаток усердия, тот будет признан изменником, скован и отослан в секретную комиссию. Испуганные такой угрозой купцы дали подписку, что в случае колебания или перехода на сторону мятежников сами себя обрекают на смертную казнь. Не довольствуясь этим и желая увеличить число своих сторонников, Ладыженский и Державин пригласили тайком в присутствие, помимо Бошняка, его подчиненных: майоров Бутыркина, Салманова, Зоргера, Быкова и Тимонина. Все они, руководимые, конечно, Ладыженским и Державиным, составили и подписали следующее постановление[783]:
«1774 года августа 1-го дня, в конторе опекунства иностранных в собрании присутствующих, здешнего коменданта[784] и находящихся здесь штаб– и обер-офицеров советовано было, чтоб к безопасности здешнего города и к спасению жителей и их имение сделать следующие учреждение:
1) В том месте, где конторские магазины, сделать земляное укрепление, к которому здешнее купечество согласилось дать рабочих людей, и работу сию, начав с сего числа, продолжать денно и нощно с неустанной прилежностью; а дабы скорее окончить можно было сие укрепление, то назначено оное ныне с великим против прежнего уменьшением, по той точно причине, что по короткости времени обширнее оного сделать нельзя. Наипаче же на присланное сего числа от коменданта письменное мнение, чтоб всех воинских служителей конторы отдать в его команду, согласиться никак не можно, ибо главный судья конторы опекунства иностранных, будучи в чине бригадирском и начальником над состоящей в конторском ведомстве командой, в команде у него, коменданта, состоять не может. Что ж принадлежит и до другого мнения его, коменданта, чтоб к закрытию города сделать другое укрепление и батареи, из которых одну – у московских ворот, а другую – у моста, построенного близ Волги, через овраг, то и на сие также согласиться никак нельзя, потому что в таком случае досталось бы весьма малое число имеющихся ныне орудий и небольшую здешнюю команду разделить в разные места, которых на такую великую обширность тех батарей закрывать будет совсем неудобно.
2) Как скоро в приближении к здешнему городу злодеев верное известие получено будет, то оставив в том укреплении надобное по рассмотрению число военных людей, с прочей командой, как ведомства конторского, так и батальонного, идти навстречу злодеям и стараться сколь возможно, отрезывая оных от нападения на город, разбить и переловить злодеев (?). А для того коменданту сего ж числа прислать известие, сколько здешнего батальона и здешних казаков служащих, отставных и неопределенных, а к тому, ежели способны и надежны будут, то и из обывателей с ружьями против злодеев употребить можно будет.
3) Имеющиеся в городе пушки артиллерии майору Семанжу все освидетельствовать и если найдутся, кроме тех десяти, о которых комендант уверял, что они годны, то оные отобрав, прибрать к калибру ядра и по скорости сделать хотя из одного дерева лафеты, дабы все оные в назначенном укреплении к защите употребились; и хотя комендант, несмотря ни на какие всех предложения и ясные доказательства, упорно остается при своем мнении, чтоб в сие укрепление пушек городских не брать, а расставить оные около города, сделав батареи; а притом отказался от подписания постановляемого на сем совете определения, но как мнение его к защите здешнего города столько нерешительно, что с 24-го числа июля он, продолжая почти всякий день непонятные отговорки, поныне ни на чем не утвердился и потому к безопасности здешнего города никакого начала не сделано и время почти упущено, – чего ради нижеподписавшиеся согласно определили: несмотря на несогласие коменданта по вышеписанному учреждению делать непременно исполнение; а сверх того, коменданту дать знать об учиненных от конторы около города разъездах, в которых оные местах, с тем чтобы и он из здешних казаков к тем разъездам прибавил еще для примечание о злодеях в другие места.
В рассуждении же того, что надлежит накрепко остерегаться, дабы помянутые злодеи не покусились прокрасться р. Волгой и к тому не могли употребить из множества стоящих перед городом судов, коменданту, в случае близости злодеев к городу, оные приказать затопить или сжечь, а для лучшей предосторожности к пресечению побегу водой, в укреплении у магазинов сделать на берегу батареи; состоящий ныне близ казарм артиллерийский лагерь перенести ближе к городу на высокое место, с которого бы удобнее было видеть приближения злодеев; а как скоро означенное укрепление у магазинов будет готово и комендант других лучших мер, кроме тех, о коих он доныне объявлял, иметь не будет, в таком случае содержащихся в остроге колодников, тако ж и состоящую в ведомстве воеводской канцелярии казну перевезти в оное укрепление и, вырыв ямы, поместить в оных; вино ж казенное, хранящееся в городе в выходах, погрузя на суда и спустя вниз остановиться у оного укрепление.