И для исполнения всего вышеписанного послать к нему, коменданту, с сего приговора при указе копию, а что касается до подписания сего по старшинству, то все согласились для скорейшего окончания, подписываться не разбирая старшинства, а кому как случится».
Полковник Бошняк отказался принять это постановление и донес о том Кречетникову, а Ладыженский еще с 30 июля начал строить свое укрепление, для чего купечество выслало ему тысячу человек рабочих. На следующий день, т. е. 1 августа, когда происходило совещание, рабочие не явились и бывшие в совете купцы объявили, что обывателям запрещено от полиции идти на работу. Призвали в совет полицеймейстера, но он заявил, что комендант не велел наряжать только пахотных солдат, бобылей и цеховых, а остальным предоставил на усмотрение, идти ли на работу или нет. Ладыженский отправил Свербеева к полковнику Бошняку спросить, «для чего он делает такой разврат между городскими жителями»[785], а Державин написал в магистрат, требуя ответа в нарушении данного ими письменного обязательства. Купечество испугалось, нарядило рабочих, и Державин писал П.С. Потемкину, что много труда и хлопот употребил он на борьбу с комендантом, но что «теперь привел в порядок»[786].
Последние слова были, конечно, пустой фразой и ни порядка, ни соглашения в Саратове не последовало. Свербееву Бошняк отвечал, что не разделяет необходимости строить укрепление у магазинов и потому считает лишним посылать туда рабочих. Вместе с тем саратовский комендант препроводил к Державину, без всяких объяснений, копию с только что полученного предписания астраханского губернатора[787]. Кречетников поручал объявить Державину, чтоб он оставил Саратов и пребывал на Иргизе «неподвижным»[788].
«На сие, – отвечал дерзко Державин[789], – вашему высокоблагородию сказать имею, что его превосходительство г. генерал-майор преминовать [забыть] изволил, что ему покойный генерал-аншеф А.И. Бибиков обо мне сообщить изволил. Ему написано было, что вследствие именного е. и. в. повеления я послан в сию область и ему предписано было во всех моих просьбах вспомоществовать[790]. Но как его превосходительству о существе всей моей комиссии и ее потребностях знать не дано, но река Иргиз не есть единственный мой пост и что не по пустому требовал я в бытность его превосходительства в Саратове от конторы опекунства иностранных команду[791], то апробовано от вышних моих начальников мне с похвалой. Сей мой отзыв в самом его оригинале его превосходительству поднесть можно»[792].
Таким образом, вопрос о защите Саратова не подвигался вперед. Ладыженский и его компания строили свое укрепление, а Бошняк успел возобновить очень небольшую часть городского вала и устроить несколько батарей. Меры, принятые обеими сторонами, не имели никакого значения в военном отношении, и благодаря спорам город остался беззащитным.
Мы остановились весьма подробно на саратовских пререканиях с той целью, чтобы выяснить, кто был причиной неурядицы, и определить права спорящих на вмешательство в дела, до них не относившиеся.
Кречетников, уезжая из Саратова, поручил коменданту полковнику Бошняку «все управление по городу воинских дел». Об этом было известно Ладыженскому, Державину и главнокомандующему князю Щербатову. Все они были люди военные, обязанные знать, что начальник или комендант в городе есть полный распорядитель и хозяин, которому подчиняются все команды и жители, хотя бы среди их находились и лица, старшие по чину и званию, чем комендант. Права коменданта и его обязанности не есть продукт нынешнего века – они были те же и в прошлом столетии. Со времени Петра I права и обязанности коменданта были известны и обязательны для всех военных, знающих службу, дисциплину и не носивших военный мундир по одному названию. Полковник Бошняк подлежит упреку в том, что при начале разногласий не выслал из города Ладыженского и Державина, на что имел полное право по закону и по предоставленной ему власти. Не Державину следовало грозить арестом Бошняку, а последнему арестовать пылкого юношу. Не решаясь на эту меру, саратовский комендант дал средство развиться беспорядкам, дал случай Ладыженскому и Державину написать постыдные для них письма и подорвал в глазах городского населения свое значение и власть. В возникших спорах жители Саратова видели в Ладыженском и Державине деятелей, вмешивавшихся как бы по праву в разрешение вопроса о защите города, и, конечно, от усмотрения населения зависело присоединиться к той или другой стороне. Права Ладыженского заключались в управлении саратовскими колониями, находившимися вне города, а Державина – ловить Пугачева, когда он появится на реке Иргизе и в окрестностях Малыковки. Других полномочий Державину мы не знаем и в изданной Я.К. Гротом обширной переписке поэта их не находим. Тем не менее Державин заявляет себя уполномоченным сохранять здешние места (?), и уверяет, что все требования его должны исполняться беспрекословно[793]. Молодой поручик забывается до того, что без всякого права требует отчета от полковника Бошняка, грозит ему донести своему начальнику, П.С. Потемкину, которому присваивает небывалый титул, и с решимостью, достойной лучшей участи, заявляет коменданту, что если он его послушает, то Державин принимает всю тягость законов на себя. Будучи слепым орудием Ладыженского, Державин с своим патроном отказываются исполнить категорическое приказание губернатора, призывают в заседание, без ведома коменданта, его подчиненных, подрывают тем дисциплину и уничтожают последние средства к защите. Планы их и Бошняка по укреплению города не имеют ни стратегического, ни тактического значения, но последнее решение саратовского коменданта укрепиться на московской дороге, впереди города, прямо на пути наступления неприятеля, должно признать наиболее правильным, но не осуществившимся.
Людям военным ясно видно, кто был виноват в саратовском несчастий; но, обвиняя Ладыженского и Державина, необходимо вспомнить, что то был несчастный период деятельности князя Щербатова и разделение власти. В этот период не было единства в действиях, явилось несколько распорядителей, и исполнители не знали, кого слушать. Зная из письма Кречетникова, что Бошняк назначен руководителем обороны, князь Щербатов ободряет Державина за то, что тот его не слушает. П.С. Потемкин, присланный только для заведывания секретными комиссиями и обязанный заниматься следствием и сортировкой преступников, к нему присылаемых, вмешивается без всякого права в административные и военные дела в отдаленном крае. «К крайнему оскорблению, – пишет он Державину[794], – получил я ваш рапорт, что полковник и саратовский комендант Бошняк, забывая долг свой (?!), не только не вспомоществует благому учреждению вашему к охранению Саратова, но и препятствует укреплять оный: того для объявите ему, что я именем е. и. в. объявляю, что ежели он что-либо упустит к воспринятой мер должных… тогда я данной мне властью (?!) от ее величества по всем строгим законам учиню над ним суд (?!)».
Итак, повсюду отсутствия сознания своего долга, превышение власти, вмешательство в чужие дела; я лучше и выше, чем ты, – вот взгляд и понятие правительственных деятелей этого периода, вот причина легкого успеха самозванца.
Но явился новый главнокомандующий, граф П.И. Панин, и все эти деятели, зная его характер, сами заключили себя в те рамки, которые были им назначены. К сожалению, это было поздно, и Саратов успел испытать на себе всю тяжесть этой неурядицы.
Прискакавши из Петровска в Саратов в четыре часа утра 5 августа, Державин и его спутники объявили, что казаки изменили и что Петровск занят мятежниками. Известие это произвело большое замешательство среди населения: многие искали спасение в бегстве, другие грузили свое имущество на суда и намерены были спуститься вниз по Волге. Владельцев судов было очень немного, но почти все правительственные учреждения располагали ими и торопились грузить на суда деньги и дела. По распоряжению Ладыженского было взято судно с невыгруженной еще мукой, и в него было погружено имущество Ладыженского, 15 тысяч руб. денег и часть дел конторы опекунства иностранных. Для отправления остальных дел и оставшихся сумм необходимо было другое судно, которое и было отыскано к вечеру 5 августа казначеем, поручиком Стихеусом, и нагружено при помощи караульных и находившихся в Саратове колонистов. За неимением лошадей все дела и деньги переносились на руках, и потому работы были окончены перед самым появлением мятежников в виду города[795]. Главный судья соляной низовой конторы Жуков нагрузил на судно свои вещи, дела, до 3 тысяч руб. денег и поручил их охранение чиновнику Соболеву с 20 человеками саратовских казаков[796]. Полковник Бошняк также отправил на судно главнейшие дела и денежную казну, состоявшую из 51 858 руб. 23 коп., и поручил сохранение ее штатной команды поручику Алексееву[797].
Вместе с тем саратовский комендант собрал со всех караулов нижних чинов саратовского батальона и к вечеру вывел их вместе с казаками «в сделанный прежде сего перед саратовским селением вал» и окружил его рогатками. Ладыженский и Державин все еще пытались склонить Бошняка к принятию их плана – идти со всеми силами навстречу Пугачеву. Наученный опытом, Бошняк не мог согласиться с этим, ибо знал, что первый успех действий лежит в единодушии и в единстве командования, а вопрос о том, кому быть начальником, возбудил бы опять нескончаемые споры. Бошняк не принял предложения, и тогда Державин заявил, что как за Пугачевым следуют преследующие его отряды и могут нагнать самозванца дня через три, то весь вопрос о защите Саратова сводится к тому, чтобы задержать на это время мятежников перед городом. Он предлагал накидать грудной вал из кулей муки и извести и при содействии орудий отсиживаться в нем до прибытия преследующих отрядов. План этот был также признан неудобоисполнимым по краткости времени.