[100] и войти в связь с отрядом генерал-майора Мансурова, наступавшим по Самарской линии.
Прибыв в Самару, Мансуров принял общее начальство над четырьмя легкими полевыми командами (22, 23, 24 и 25-й) и прежде всего принужден был иметь дело с калмыками, грабившими окрестности. Получив приказание главнокомандующего обратиться к калмыкам с увещанием, Мансуров отправил к ним воззвание, написанное Г.Р. Державиным.
«Собственно вам самим довольно известно, – писал Мансуров калмыкам[101], – что вы с нами одной веры, одного с нами почитаете Бога. Собственно, вы также знаете, сколько вы имели милостей всемилостивейшей нашей государыни, быв от нее награждены как жалованьем, так землей и всеми угодьями, и находились под ее щедрым покровом без утеснения, то и удивительно всем, что вы, быв до сего люди добрые, сделались ныне милосердой государыни изменниками.
Для того послано сие письмо к вам, чтобы вы, ежели от какого неразумения сделали сие, очувствовались и пришли бы в раскаяние. Кто вам сказал, что государь Петр III жив, после одиннадцати лет смерти его? откуда он взялся? Но ежели б он был и жив, то пришел ли бы он к казакам требовать себе помощи? Нет разве на свете государей, друзей его и сродников, кто бы за него вступился, кроме беглых людей и казаков? У него есть отечество – Голштиния и свойственник – великий государь Прусский, которого вы силу, быв против него на войне, довольно знаете(?).
Стыдно вам, калмыкам, слушаться мужика, беглого с Дона казака, Емельяна Пугачева, и почитать его за царя, который сам хуже вас всех, для того что он разбойник, а вы люди честные. Стыдно вам повиноваться тому, который, может быть, от неприятелей наших турок подкуплен лить кровь нашу, стараться помрачить славу российскую и после сам вас погубит своим злодейством.
Не хотите вы терпеть господ, то не стыдно ли вам в то же самое время почитать крестьянина Арапова за своего господина, атамана, и во всем его слушаться. А особливо княгине вашей не стыдно ли иметь с ним дружбу? Для того, ежели вы рассудите и раскаетесь и принесете повинность своей всемилостивейшей государыне, то она вас своим матерним милосердием в манифесте уже прощает; ускорите пасть к ногам ее, доколь не постигнет вас всех праведный гнев ее и строгая казнь. Многочисленные полки ее, приблизясь, всех вас перебьют. Жалейте жизни своей, жен, детей своих и всего своего имения, которое все погибнет без остатка.
Видали вы при Алексеевском, как неустрашимо ее войско, то что вы будете делать, когда оно все на вас нападет? Где вы будете и куда спрячетесь? – вас земля не будет носить; от стреляния ее пушек след ваш пропадет и прах ваш рассеется по ветрам. Отнюдь не надейтесь на самозванца вашего, он вас не защитит; он не царь ваш, он вас обманывает, а вы разве дураки все, что ему верите? Я вас уверяю своей головой, что он тотчас побит будет, как только соберутся и придут к нему полки. Вы же, как скоро принесете свою повинность, то простятся вам все ваши грабежи и преступления, и вы будете жить по-старому.
Жалеючи вас написано сие вам увещание. Подумайте и отвечайте: что вы еще хотите делать?»
Воззвание это не понравилось императрице. «Оно такого слога, – писала Екатерина[102], – что оного конечно не напечатаю». По содержанию воззвание это нельзя назвать удачным, и калмыки, не считая себя одной с нами веры, не касаясь политического вопроса, к кому бы Петр III должен был обратиться за помощью, к казакам или голштинцам, продолжали хищничать. В пять часов утра, 20 января, они под начальством Дербетова ворвались в город Ставрополь, и хотя в городе было 249 гарнизонных солдат, но они не оказали никакого сопротивления и не сделали ни одного выстрела. Калмыки захватили шесть пушек, разграбили лучшие дома и, уходя из города, увели с собою коменданта, бригадира фон Фегезака, надворного советника Милковича, батальонного командира Алашеева и секретаря Микляева. Все эти лица были потом найдены убитыми близ села Буяна, находившегося в 70 верстах от города.
Разграбление Ставрополя и известие, что калмыки намерены напасть на транспорт с провиантом, отправленный из Симбирска в Самару, заставили генерал-майора Мансурова командировать подполковника Гринева с его 22-й легкой полевой командой и ротой гусар к Красному Яру. Отступая от Ставрополя, Дербетов наткнулся на отряд Гринева, атаковал его, но был разбит и прогнан. Мятежники бросили пять пушек, захваченных ими в Ставрополе, потеряли 120 человек убитыми и 40 пленными. Поручив Гриневу преследовать мятежников до Чернореченска и зная, что полковник Хорват следует из Черемшана в Сергиевск на соединение с майором Елагиным для скорейшего занятия Бугуруслана, генерал-майор Мансуров просил его содействовать Гриневу в поражении калмыков.
Прибыв в Сергиевск, полковник Хорват не застал там майора Елагина, за несколько часов пред тем выступившего к Бугуруслану, и нагнал его близ деревни Захаркиной во время боя с калмыками, собравшимися здесь под начальством Дербетова в числе до 2 тысяч человек. Шедший в авангарде отряда Елагина Владимирского пехотного полка капитан Воронин, со 106 человеками пехоты, 30 гусарами и одним орудием, был встречен пред деревней выстрелами из трех орудий, а затем окружен мятежниками.
Воронин два часа отбивал атаки, пока подоспевший на поле сражения полковник Хорват не отправил ему в помощь весь отряд майора Елагина. Тогда мятежники отступили к деревне Захаркиной, но были выбиты и шесть верст преследуемы кавалерией. Оставив на месте сражения до 150 человек убитыми и одну пушку, калмыки рассыпались в разные стороны[103]. Дальнейшее преследование их за чрезвычайно глубоким снегом оказывалось невозможным, и полковник Хорват на следующий день перешел в слободу Черкаскую, где не нашел мятежников, отступивших в Борскую крепость, находившуюся на Самарской линии.
Таким образом, в самом начале февраля было очищено от мятежников все пространство от границ Башкирии до реки Волги и далее на юг по рекам Ику и Кинели до Самарской линии.
Предоставив дальнейшие действия против толпы, скрывшейся в Борской крепости, генерал-майору Мансурову, полковник Хорват двинулся вверх по реке Кинели прямо к Бугуруслану, который и занял[104]. Здесь он остановился в ожидании прибытия отряда князя Голицына, но последний, будучи занят заготовлением продовольствия как для себя, так и для Оренбурга, подвигался весьма медленно. Сформированный подвижной транспорт стеснял движение князя Голицына настолько, что он мог прибыть в Бугуруслан не ранее конца февраля. «Причиной тому, – доносил главнокомандующий императрице[105], – бездорожица и глубокие снега, тож подвоз пропитания степными местами слишком на триста верст. Но нет трудности, которую бы верные и усердные вам войска не преодолели. Я за них и за себя дерзаю ручаться, что если успех равен будет усердию, то увенчается и дело желаемым концом. Ни о чем так не прошу Всевышнего, чтобы благословил прибавить Он пропитание Оренбургу. Что всего опаснее».
Прошло четыре месяца с тех пор, как город этот, предоставленный собственным силам и средствам, был окружен со всех сторон мятежниками. Блокада эта не имела ничего характерного, ничего выдающегося, но была томительна для жителей, ощущавших недостаток в продовольствии. «По благости Божией, – писал оренбургский губернатор, генерал Рейнсдорп, казанскому, фон Брандту[106], – здешнее общество находится в городе благополучно, только крайне беспокоит бедственное страдание граждан в хлебе, который давно у всякого изшел». Рейнсдорп принужден был сделать распоряжение о выдаче гражданам продовольствия из казенных магазинов, и таким образом провиант выдавался ежедневно более чем 16 тысячам человек. «Но ежели оного было бы достаточно, – писал оренбургский губернатор, – то б обойтиться можно было, а то и казенный весь без остатка в расход вышел, следовательно, неминуемый наступает голод». Фуража для лошадей также не было, и их приходилось кормить хворостом, для рубки которого посылались команды, но редко с успехом. Мятежники зорко следили за всеми выходящими из крепости и старались захватить в плен, нападая на команды в несоразмерно большем числе. Положение оренбургского гарнизона и жителей с каждым днем становилось хуже. Началось дезертирство из города, и высылаемые казачьи партии приводили мало пленных. Яицкие казаки и татары, бывшие в Оренбурге, находились под командой коллежского советника Тимашева. «Он хотя человек усердный, – писал современник[107], – но толще покойного князя Ивана Васильевича Одоевского и много на него похож». По своей тучности Тимашов никогда не выходил за ворота и все, что доносили ему казаки, считал истиной. Разведки производились плохо, и что делалось за чертой города – никто ничего не знал. Надежды на скорую помощь не было; добыть продовольствие извне было невозможно. Самым лучшим исходом для города и гарнизона был бы штурм. Никто не сомневался, что последний будет отбит, и тогда бы, пользуясь деморализацией противника, можно было перейти в наступление, захватить запасы в Берде и хотя бы на некоторое время обеспечить себя продовольствием. Но Пугачев понимал, что с таким ополчением, какое было у него, взять Оренбург невозможно, а от дезертиров знал то бедственное положение, в котором находится население, благодаря недостатку продовольствия. Он решился предоставить голоду сделать свое дело и не предпринимать штурма, тем более что в это время самозванец мечтал о возможности овладеть Яицким городком, куда отправил часть своих сил, а потом и сам уехал по приглашению казаков.
Глава 4
Меры, принятые полковником Симоновым к защите Яицкого городка.