Возвращаясь из-под Царицына небольшими партиями, калмыки нападали на колонию, отгоняли скот и лошадей. Оставшиеся жители колонии разделились на две партии: одна убирала и прятала пожитки, а другая, вооружившись, отбивала нападение калмыков. В таком положении находились колонисты, когда один из их односельчан прибежал из Царицына и заявил, что мятежники идут прямо на Сарепту. Братья-колонисты поспешно собрали оставшиеся повозки, запрягли их быками и в восьмом часу вечера, 21 августа, все до одного человека покинули колонию. «Сколь чувствителен сей выезд всем братьям ни был, – писал Фик, – однако все были в том одного мнения, что лучше все свое движимое и недвижимое имение оставить, нежели данную ее величеству присягу верности нарушить и повергнуться такому злодею». Наступившая вскоре за тем ночь скрыла колонистов, и они, двигаясь безостановочно, до света успели избежать преследования мятежников. «Наши жены и дети, – писал Фик, – по претерпении бесчисленных трудностей, много беспокойства и всяких нужд, вместе с теми фамилиями, кои сухим путем отправились, благополучно в Астрахань приехали. А те братья, кои вперед со скотом нашим отправлены [были] и с великим трудом и опасностью от калмыков оный сохранили, также благополучно в Енотаевскую крепость прибыли».
Таким образом, когда Пугачев пришел в Сарепту, то нашел ее покинутой жителями. Мятежники заняли опустелые дома и разграбили их до того, что чрез сутки Сарепта была неузнаваема. Фабрики обобраны, инструменты деревянные переломаны, а металлические унесены с собой; мебель в домах уничтожена, фонтаны испорчены, и куски товаров брошены в воду или затоптаны в грязь. Впоследствии, когда 13 сентября колонисты возвратились на свое пепелище, они были объяты ужасом и сожалением.
«Мы нашли, – писали они, – столь многим трудом закрытые и заваленные погреба и выходы разломанными, ящики и сундуки пустые, и что с собой увезти не можно было – злейшим образом разорвано в мелкие части, разбито и разбросано; высыпанные из перин перья покрывали все наше местечко, окна все выбиты, двери расколоты, печи разломаны и все домашние принадлежности, коих похитить не можно [было], совсем разорены. Одним словом, мы видели наше десятилетнее старание, в краткое время нашего отбытия, варварскими руками разоренное и наши пожитки расхищенными». Сарептинцы понесли убытку до 67 540 рублей.
Переночевав в Сарепте, Пугачев двинулся далее и, желая поощрить своих сообщников, наградил многих из них медалями и генеральскими чинами. Овчинников был пожалован званием генерал-фельдмаршала, Афанасий Перфильев – генерал-аншефом, Федор Чумаков – генерал-фельдцейхмейстером, Иван Творогов – генерал-поручиком, Алексей Дубровский – обер-секретарем Военной коллегии и дежурный при Пугачеве казак Еким Давилин – камергером.
– Бог и я, великий государь, жалую вас чинами, – говорил Пугачев, – послужите мне верой и правдой.
Пожалованные стали на колени и благодарили. «Но я, – говорил Творогов, – ни одного из тех чинов не знаю, хотя и сам в числе тех пожалованных находился, потому что прежде об оных не слыхивал».
Остановившись вечером 24 августа у Сальникова завода, Пугачев узнал о приближении отряда полковника Михельсона. Он тотчас же приготовился к обороне: выставил в одну линию все свои орудия, за которыми и расположил пехоту. При появлении Михельсона Пугачев приказал открыть огонь из всех орудий и двинул вперед пехоту. Михельсон построил свои войска в боевой порядок: в центре стала пехота, имея на правом фланге походного атамана Перфилова с Чугуевским полком, а на левом – всех донских казаков. Не желая предоставлять мятежникам почина в действиях, Михельсон приказал кавалерии произвести контратаку и поддержал ее пехотой. Атака чугуевцев и донцов была настолько стремительна, что пехоте почти не пришлось действовать. Мятежники, «будучи все в крайней робости, не старались удерживать храброе стремление войск и чрез короткое время, уступая свое место, показали тыл. Хотя злодей, будучи позади своей толпы, и старался словами своими остановить оную и поощрять к сопротивлению, но столь велик был во всех страх, что, нимало не слушая его слов, рассыпались во все стороны»[864].
Все 24 орудия были захвачены, и бегущие преследованы по разным направлением более 40 верст[865]. Мятежники потеряли более 2 тысяч убитыми и до 6 тысяч пленными, в числе которых находились две дочери Пугачева и 14 несчастных сирот, дочерей дворян.
Самозванец бежал с поля сражения одним из первых. За ним ускакали верхами жена Софья и десятилетний сын, а две дочери малолетние «в дорожной коляске ехали, наполненной, как я думаю, – говорил Творогов, – дорогими товарами и деньгами, ибо в сей коляске поделаны были потаенные сумы. Злодей и сей [коляски] обще с дочерями лишился, потому что, спасая себя бегом, скакал во весь опор, приказывая и коляску везти за собой; но как сей дорогой случился в одном месте превеликий косогор, то сказывают, что на оном коляска опрокинулась и осталась на том месте»[866].
В этом сражении Пугачев лишился самого близкого к нему человека, атамана Овчинникова, пропавшего без вести. На долю победителей досталась богатая добыча: донцы захватили 18 пудов серебряной посуды, много денег, платья, соболей, куниц и лисьих мехов, сукон и материй, 527 лошадей и 64 вола. Еще более осталось на долю солдат отряда Михельсона. Пугачева преследовали до самого берега Волги, через которую успел, однако же, переправиться с главнейшими сообщниками. Остальная часть его толпы рассыпалась в разные стороны и спасалась как могла; многие бросались в Волгу, надеясь переплыть на другой берег, но почти все потонули.
По получении известия об этой победе императрица издала похвальный указ Михельсону и его отряду и, сверх того, удостоила храброго и неутомимого предводителя особым письмом, при котором послала золотую шпагу с бриллиантами. Всех премьер-майоров и подполковников Екатерина приказала представить к награде, а остальных офицеров произвести в следующие чины; унтер-офицеров и рядовых наградить деньгами[867].
Обильные награды вполне соответствовали важности победы. Пугачеву нанесен был здесь последний и самый тяжкий удар, после которого оставалось только принять меры к тому, чтобы он не мог усилиться.
Михельсон сформировал два отряда: графа Меллина с его отрядом и 200 донских казаков он отправил за Волгу, с приказанием идти по следам самозванца, а другой – подполковника. Муфеля с его легкой полевой командой и 200 человек донских казаков послал к Черному Яру; сам же с остальными войсками пошел обратно в Царицын, где уже находился отряд генерал-майора Мансурова.
Последний отправил также за Волгу летучие отряды под начальством полковника Иловайского с 300 донских и майора Бородина с 200 яицких казаков. В Дмитриевске (Камышине) Мансуров поставил гвардии поручика Мельгунова с 150 казанских уланов и мещеряков и ротой драгун 22-й легкой полевой команды; в станицах Балыклейской и Дубовской были расположены по эскадрону Архангелогородского карабинерного полка с 50 донскими казаками, в первой станице под начальством ротмистра Нолькена, а во второй – поручика Потулова[868]. Чтобы окончательно преградить Пугачеву вторичный переход на нагорный берег Волги, генерал Мансуров просил князя Голицына поставить из своего отряда заставу в селе Золотове, находившемся на берегу Волги, между Саратовом и Дмитриевском (Камышевкой).
В таком положении было дело, когда 2 сентября прибыл в Царицын генерал-поручик Суворов, принявший, по приказанию главнокомандующего, общее начальство над всеми отрядами, преследовавшими Пугачева.
Суворов ехал без всякого конвоя по дорогам, по которым бродили шайки мятежников, ловившие всех проезжающих. Чтобы избежать плена, говорит Суворов в своей автобиографии, «не стыдно мне сказать, что я на себя принимал иногда злодейское имя»[869]. Прибыв в Царицын, он приказал полковнику Михельсону переправиться через Волгу и настигать «по следам укрывательство злодея»; генерал-майору князю Голицыну сообщено, чтобы он также шел за Волгу с того места, где застанет его это сообщение; генерал-майор Мансуров отправлен с его отрядом в Дмитриевск с тем, чтобы протянул свои посты до Саратова; генерал-майору князю Багратиону приказано следовать к Царицыну, расположить семь эскадронов гусар около Голубинской станицы и иметь сообщение с постами, находящимися в Дмитриевске и Черном Яру, где остановлен подполковник Муфель с своей легкой полевой командой[870].
Сделав все эти распоряжения, Суворов отправился в отряд графа Меллина и в Ахтубе переправился через Волгу. С ним же поехали прибывшие за несколько дней в Царицын капитан Галахов, Евстафий Трифонов (Долгополов) и П.С. Рунич. В слободе Никольской, находившейся на луговой стороне Волги, против Камышенки (Дмитриевска), Суворов призвал к себе Галахова и Рунича и спрашивал их, как они располагают: пуститься с ним в степь или нет? Галахов просил позволения посоветоваться с Трифоновым и тогда дать ответ.
– Зачем нам гоняться по степи за Пугачевым, – говорил Трифонов, – он Бог знает куда промчаться может, а мы между тем можем попасть в руки киргизам, кои то и дело в это время по степи мчатся. Незачем нам пускаться в степь; нам сегодня бы надобно переправиться в Камышенку и поспешно из оной отправиться в Саратов. Там уже расположим, куда вам и куда мне отправляться должно будет.
Имея на руках 43 тысячи руб. золотой монетой, Галахову было рискованно пуститься в степь, и потому он решился переправиться обратно через Волгу, а Суворов нагнал отряд графа Меллина и двинулся с ним к речкам Узеням. Прибыв 9 сентября на реку Еруслан, Суворов разделил отряд на четыре части: двум приказал следовать по обоим берегам Малого Узеня и двум – по Большому Узеню и не стесняясь жечь камыш, который мог скрывать мятежников