– Нет, батюшка, мы и туда не ходоки с вами; куда нам в такую даль забиваться, у нас здесь отцы, матери и жены – зачем идти в чужую землю?
Пугачев выказывал неудовольствие.
– Ну так куда же вы посоветуете? – сказал он с сердцем.
– Пойдем вверх по Волге, – говорили Творогов и Чумаков, – и будем пробираться к Узеням, а там уже придумаем, что делать.
– Но там трудно будет достать хлеба, – возражал самозванец, – и есть опасность от воинских команд.
Казаки настаивали на своем, и Пугачев принужден был согласиться. На следующее утро толпа двинулась вверх по Волге, и шли степью целые сутки без воды, да и хлеба почти ни у кого не было; стали томиться.
– Куда вы меня ведете? – спрашивал Пугачев Творогова и Чумакова. – Люди и лошади помрут без воды и хлеба.
– Мы идем на Узени, – отвечали ему.
– Я степью идти не хочу, пойдем к Волге; пусть там меня поймают, да все-таки достанемся в руки человеческие, а в степи помрем как собаки.
Казаки повернули к Волге, причем многие татары, башкиры и разночинцы отстали и пошли степью.
Во время пути Творогов и Чумаков с компанией делали свое дело и, стараясь представить безвыходность своего положения, уговаривали казаков выдать самозванца и тем заслужить прощение. Переговоры эти не могли окончиться скоро: в толпе было до 160 человек, из коих многие верили, что Пугачев истинный государь, и были ему преданы. Чтобы иметь успех, надо было склонить на свою сторону большую часть казаков и постараться удалить всех тех, на содействие которых нельзя было рассчитывать. Пользуясь тем, что при беспрерывности движения у многих казаков лошади так пристали, что они принуждены были их бросить, а другие ехали на лошадях едва двигавшихся. Творогов и Чумаков просили Пугачева, чтобы он разрешил казакам отобрать лошадей у разночинцев, которых и распустить по домам. Пугачев долго не соглашался на это, но, будучи убеждаем казаками, сказал с сердцем: «Ну, как хотите». Лошади были отобраны у разночинцев, вредный элемент мало-помалу удален, и толпа повернула на Элтонское озеро. Пугачев все время ехал молча, смотрел уныло, а его спутники терпели нужду и голод. Положение их было тяжелое: в течение нескольких дней они скитались без всяких запасов продовольствия среди степи, в суровое время. Выпавший снег и сильные ветры усиливали лишения, и пребывание в степи становилось невыносимым.
Кое-как добрались до Узеней. «Сие место такого положения, – писал Маврин[883], – кое всю мятежническую тварь в себя вжирает, а потом уже отрыгивает пагубнейшими извергами естества человеческого».
Остановившись на Узенях на ночлег, многие казаки отправились на охоту, чтобы достать себе хоть какое-нибудь пропитание. Наутро двое охотников, Иван Бакалкин и Яков Лепехин, возвратившись в стан, заявили, что недалеко от лагеря они нашли в землянках двух старцев-отшельников.
– Нет ли у стариков чего поесть? – спросил Пугачев.
– Есть, – отвечали приехавшие, – мы видели у них дыни и букву[884].
Самозванец пригласил нескольких человек отправиться с ним к старцам, «то мы, – говорил Творогов, – почитая сие место за удобнейшее к произведению нашего намерения, с радостью согласились с ним туда ехать. Пугачев приказал оседлать себе лошадь, но похуже.
– Что вы такую худую лошадь под себя берете, – говорил Творогов, – не равно, как что случится, так было бы на чем бежать.
– Я берегу хорошую впредь для себя, – отвечал Пугачев.
«Итак, собравшись человек с 20 надежных друг другу людей, поехали, – говорил Творогов, – вооружась каждый шашками, копьями и винтовками и предприняв совершенно исполнить там свое намерение, поелику злодей сел на посредственную лошадь, которая не подавала нам сомнение, чтобы мог он от нас на ней уйти».
Землянки старцев находились на противоположном берегу речки, в камышах. Сойдя с лошади, Пугачев закричал, чтобы подали ему будару, и переехал, оставив лошадей на этом берегу. Он потребовал дыни и буквы, но как их оказалось мало и многим спутникам самозванца не хватило, то казаки просили позволения сорвать самим с гряд, находившихся не в дальнем расстоянии от землянок. Старцы охотно согласились и сами пошли с казаками. У землянок остались Пугачев, Чумаков, Творогов, Федульев, Бурнов и Железнов.
– Что, ваше величество, – начал Чумаков, – куда ты думаешь теперь идти?
– О чем ты спрашиваешь, – отвечал Пугачев, – ведь у нас выдумано, куда ехать: на форпосты. Забрав с них людей, пойду к Гурьеву городку; тут мы перезимуем, а как лед вскроется, то, севши на суда, поедем за Каспийское море и там поднимем орды.
– Нет, батюшка, – говорили казаки, – воля твоя, а мы не хотим теперь воевать; пойдем лучше в наш городок.
– Я в Яицкий городок не поеду, – говорил Пугачев, – ежели и вы на Яик поедете, так сами пропадете и меня погубите, а не лучше ли ехать назад и пробираться в Москву?
– Нет, государь, – слышались голоса, – воля твоя, а тому не бывать.
– Полно, не лучше ли, детушки, оставить поездку в городок?
– Нет, нельзя, – отвечали ему голоса, – нам некуда теперь больше ехать.
Видя настойчивость казаков и вольность, с которой они теперь говорили, Пугачев понял, в чем дело. То краснея, то бледнея в лице, он старался отговорить их от поездки в Яик, но в конце концов принужден был согласиться.
– Ну, воля ваша, – проговорил он, – поедем. Коли нас там примут, то останемся, а коли не примут, так пойдем мимо.
– Как не принять, примут, – заметил Чумаков и советовал самозванцу возвратиться скорее в стан.
«Мы дрожмя дрожали, – говорил Творогов, – и желали поскорее переманить его на ту сторону, где лошади наши были, боясь, чтобы как не ушел от нас тут, чего ради и представили ему, что время уже ехать». Пугачев с Чумаковым и несколькими казаками сел в будару и переправился через реку; за ними, в той же бударе, переправились Творогов, Федульев, Бурнов и остальные казаки. Когда последние вышли на берег, то Чумаков держал лошадей: свою и самозванца, а Пугачев собирался садиться. Момент был самый удобный, и мнимого государя окружали только люди, преданные друг другу и заранее согласившиеся.
– Иван! – крикнул Федульев казаку Бурнову. – Что задумали, то затевай: сними с него саблю!
Стоявший возле Пугачева Бурнов схватил его за руки выше локтей. Самозванец побледнел.
– Что это… что вы выдумали… – говорил он робким и прерывающимся голосом, – на кого вы руки поднимаете…
– А вот что, – кричали казаки, – ты отдай нам свою шашку, ножик и патронницу! Мы не хотим тебе больше служить и не хотим больше злодействовать, довольно и так за тебя прогневали Бога и матушку милостивую государыню; много пролили мы крови человеческой и лишились сами отцов, матерей, роду и племени.
– Ай, ребята, что это вы вздумали надо мной злодействовать, – говорил Пугачев, смотря на казаков, – ведь вы только меня погубите, а и сами не воскреснете. Полно, не можно ли, детушки, это отменить; напрасно вы меня губите.
– Нет, нет, – кричали казаки, – не хотим более проливать крови; мы повезем тебя прямо в городок [Яицкий]: если ты подлинный государь, то тебе нечего бояться, ты там себя и нас оправишь [оправдаешь]. А что до нас касается – то воля матушки нашей всемилостивейшей государыни, что изволит, то и сделает с нами. Хотя всем нам головы перерубят, только мы тебя не упустим, полно уже тебе разорять Россию и проливать безвинную кровь.
Казаки требовали, чтобы Пугачев добровольно отдал свое оружие Бурнову.
– Мне бесчестно отдать это тебе, – сказал самозванец, смотря на Бурнова, державшего его за руки, – а отдам я своему полковнику Федульеву.
Последний принял шашку, большой нож и патронницу. Пугачева посадили на лошадь; ближайший из казаков держал ее повод, а остальные, окружив его со всех сторон, направились к переправе через Узень на яицкую сторону.
Видевший всю эту сцену один из старцев одобрил решение казаков.
– Вы не должны отчаиваться, – говорил он, – в высочайшей императорского величества милости, в рассуждении многих ее образцов, последовавших с преступниками. Вы старайтесь как можно довезти злодея в сохранности и не упустите. Я слышал, что в городок к нам приехал какой-то милостивый судья, капитан или майор. Он выпустил из тюрьмы всех колодников, а вдовам и сиротам выдает на пропитание хлеб.
Это известие очень обрадовало казаков и было вполне справедливо. Старец говорил о поступках одного из членов секретной комиссии, капитан-поручика Саввы Маврина.
Сначала болезнь, а потом кончина казанского губернатора Я.Л. фон Брандта заставили генерал-майора Павла Потемкина оставаться в Казани и временно вступить в управление губернией. В Казань возвращались поодиночке обыватели города, захваченные силой мятежниками и успевшие уйти из их толпы. Сюда же бежали из соседних деревень помещики, духовенство и управляющие, спасавшиеся от шаек мятежников и поднявшегося крестьянского населения. Прибывавшему населению необходим был приют и помещение. Потемкин раздавал безденежно казенный лес на постройку домов и для уменьшения притока пришлого населения принимал все меры к тому, чтобы прекратить беспорядки и восстановить спокойствие в губернии. По данной «власти от ее императорского величества укрощать бунт», П.С. Потемкин просил воевод собрать команды и преследовать возмутившихся. Он уполномочил их сечь кнутом начальников шаек, а десятого человека из шайки сечь плетьми нещадно. «А ежели которые, – прибавлял Потемкин[885], – заслуживают смерть, о таковых мнение ваше представить, и тогда о казни будут присылаться к вам указы».
При поголовном восстании воеводам невозможно было собрать отряды, и Потемкину пришлось самому отправлять их из Казани по разным направлениям. Команды эти ловили мятежников, присылали их в секретную комиссию, и число преступников, подлежавших суду, ежедневно и быстро увеличивалось. С другой стороны, начальники преследующих отрядов, захватывая мятежников, отправляли их в ближайшие города, преимущественно в Оренбург и Яицкий городок (Уральск). В этих двух пунктах накопилось столько колодников, что для содержания их недоставало помещения и деятельность секретной комиссии должна была разбиться на несколько отдельных частей. Имея поручение императрицы главнейшим образом исследовать причины бунта и неудовольствия яицких казаков и не имея возможности оставить Казань, генерал-майор П.С. Потемкин отправил в Яицкий городок капитан-поручика Савву Маврина, с поручением приступить к