Враг веры и закона возмутил и воспрепятствовал совершению оного. Султан турецкий объявил войну, и держава Оттоманской империи, которая казалась столь страшна для всего света, великими предприятиями премудрой нашей государыни побеждена, храброе воинство разрушает повсюду ополчение турок и доводит их до изнеможения, и Порта Оттоманская из милосердия просит мира, уступает России земли свои и дает еще за убыток деньги. Какое утешение монархини, какая слава для воинства Российского, какое благословенное время для России!
Но все сие опровергается внутренним замешательством. О, россияне! Тем ли вы платите великой государыне своей за все ее милости для народа, за все ее труды, за все беспокойство, которое она имеет, пещась о славе и пользе вашей. Где делась клятва и присяга ваша, чтоб проливать кровь свою за право нашей великой монархини; вы забываете все ее щедроты, все одолжения ее; нарушаете веру и присягу свою, делаетесь изменниками и нарушителями общего блаженства, но для кого и от кого все сие зло проистекает? Беглый донской казак Емельян Иванов Пугачев, сеченный кнутом (?), скитавшийся между злодеев и разбойников, был пойман и содержан в Казани, оттуда ушел и подговорил подобных себе злодеев из яицких казаков бунтующей стороны, дерзостно принял на себя высокое звание императора Петра Третьего, которого смерти и погребению весь престольный град был свидетелем. Родственники сего злодея Пугачева еще содержатся в Казани; названный от его, злодея, графом, а на самом деле главный его сообщник яицкий казак Зарубин, или Чика, теперь находится скованный в Казани. Вот какой разбойник производит все сие зло под именем покойного государя, обольщая невежество простолюдинов, разрушает всю славу, приобретенную высокими попечениями.
Опамятуйтесь, возгнушайтесь злодеям и придите в раскаяние перед Богом и перед помазанницей Его, великой государыней нашей. Или не видите вы, что сей враг славы, пользы и спокойствия России, сей предатель самого Бога, сей изменник и бунтовщик монархине и отечеству, вашей кровию проливает кровь верных отечеству и презирает общую погибель. Или не видите вы, что он, ругаясь и разоряя храмы Божии, посреди оных, когда их грабит, обольщает легкомыслие и сердца народа: он обещает свободу от рекрут и податей. Трудно ли обещать, когда оно не принадлежит ему; но и свобода сия не может существовать в самом деле. Кто будет ограждать пределы нашего государства, когда не будет воинства? А воинство наполняется рекрутами. Чем будут содержать солдат, когда не будет подушного сбора? Где бы турки уже были теперь, когда бы в России не было воинов? Престол российский давно бы уже был в руках оных врагов имени христианского.
Но кем он был защищаем? Высокими предприятиями великой монархини, грудью храбрых российских солдат, искусством их предводителей: они, воюя, проливали свою кровь за веру и за отечество, а жители пребывали безопасны. Сии жители, за которых помирали воины, в смятении и буйстве своем, не только не хотят давать дани для содержания солдат защитников своих, но и ополчаются против их, изменяя отечеству.
Враг общества и бунтовщик Пугачев прельщает вас мнимой вольностью, для того чтобы раздражить буйство, разграбить всех встретившихся с ним и после с сим стяжанием уйти и избавиться от должной по его злодействам казни. Сей враг и злодей Пугачев велит истреблять помещиков, и народ ему повинуется; влекут аки агнцев на заклание несчастных людей, и злодей, не зная ни человеколюбия, ни жалости, утешается зверской своей лютостью, проливая кровь человеческую.
О, ослепленный народ! Доколе не восчувствуете вы лютость варвара Пугачева и ослепление своего; когда может еще проникнуть истина в сердца ваши, тогда легко представите вы сами всю злость и беззаконие свое. Сам Бог сказал: «несть власть яже не от Бога», то как может сей злодей испровергнуть Божию власть. Прилепившиеся к сему злодей, так как он сам, делаются предателями, злодеями, убийцами и предают душу свою дьяволу. Представьте себе, кто будет управлять градами и селами, ежели не будет начальников; кто будет производить суд, удерживать дерзость и неправду, защищать притесненного, если не будет законных властей; кто будет предводительствовать воинством, ежели не будет степени чинов.
Вот ясное изобличение злонамеренного обольщение Емельки Пугачева: прельстясь на его слова, делаетесь вы изменниками и бунтовщиками. Опамятуйтесь! Отрезвитесь от сего мерзкого и гнусного злодея, от сего чудовища, рожденного на погибель человеческую, придите с покаянием в должное повиновение самому Богу, монархине и установленным от них властям.
Сие последнее увещевание вас призывает на путь истины. Покаявшиеся получат пощаду, а отщепившиеся от правды и должности своей постраждут и примут наказание.
Война окончена, воинство со всех сторон стекается, меч подъемлется на казнь преступников. Но великая и милосердая монархиня, яко истинная мать народа своего, удерживает меч и призывает народ на покаяние.
О, россияне! Ужели вы не послушаете, яко чада России, гласа толь милосердого великой государыни; придите с повиновением и все воспримите помилование. Правительствам приходящих с повиновением приказано прощать и отпускать в дома. Покайтесь; еще вас призывают; не ищите далее гнева Божия и гнева государыни. Покайтесь! За сим увещеванием все не покаявшиеся погибнут, гром оружия грянет; воспомянут злодеи свое согрешение и, хотя раскаются, но будет поздно».
Со слезами слушали казаки это объявление и проклинали самозванца. По словам Маврина, они сознавали теперь, что Пугачев погубил их, отрекались от него и выражали желание не принимать к себе тех сообщников самозванца, которые еще находились в его толпе. В течение нескольких дней более ста человек добровольно явились к Маврину с повинной, и в числе их был казак Яков Почиталин, отец первого секретаря Пугачева, Потемкин приказал Маврину «не делать им ни малейшего оскорбления», дабы тем еще более убедить, что все являющиеся с повинной будут прощены. Вслед за тем, имея в виду, что яицкие казаки жили преимущественно рыбными промыслами, а хлеб покупали в Самаре, путь к которой был не безопасен от киргизов, П.С. Потемкин приказал выдать народу третью часть провианта, находившегося в яицком продовольственном магазине. Третью часть составляли тысяча четвертей муки, а между тем, доносил П.С. Потемкин[889], «сия щедрота тронет и самые окаменелые сердца. А как вопль вдов и сирот, оставшихся без пропитания после виновных казаков, взывает о воззрении на жалостное их состояние, я, ведая, сколь неизреченно милосердие вашего императорского величества, дерзаю всеподданнейше донести, не соизволите ли повелеть сделать какое определение о пропитании их, доколе восстановится желаемая тишина».
Раздача муки имела весьма хорошие последствия, и казаки были тронуты до слез вниманием и щедротами императрицы. До капитан-поручика Маврина стали доходить слухи, что большинство яицких казаков, находящихся в толпе самозванца, тяготятся своим положением, раскаиваются, но не решаются явиться с повинной; что многие, покинув толпу мятежников, скрываются по хуторам и, опасаясь за свои поступки казни, не являются. Маврин старался убедить, что все раскаявшиеся будут прощены и разоренным семействам будет выдаваемо вспомоществование. Кроткие меры Маврина и его попечительность об осиротевших семействах стали известны далеко за пределами яицкого войска и достигли до старцев, один из которых и советовал казакам везти Пугачева прямо в Яицкий городок. Некоторые, впрочем, не решались ехать вместе с самозванцем, опасаясь жестокого наказания.
– Не лучше ли, – говорили они, – послать в городок удостовериться, подлинно ли там не жестоко поступают с теми, кто сам является.
– Чего посылать удостоверяться, – отвечали другие, – будет ли милость или нет, а надобно его везти.
Остановившись отдохнуть на реке Узени и видя, что Пугачев не желает слезать с лошади, Творогов просил Федульева приказать нескольким казакам сесть на лошадей и следить за самозванцем. Двое из них, Железнов и Астраханкин, исполнили приказание и все время оставались на лошадях.
В это время Чумаков отправился в стан к оставшимся казакам и объявил им, что Пугачев арестован.
– Мы государя арестовали, – говорил Чумаков казаку Фофанову, – и хотим везти в Яицкий городок, так ты к нему не приставай.
– Куда другие, туда и я, – отвечал Фофанов, – куда команда пойдет, туда и я с ней.
По возвращении Чумакова с остальными казаками вся толпа стала переправляться через реку Узень[890]. Переправившись на противоположный берег, Пугачев подозвал к себе Ивана Творогова. Он просил отъехать с ним в сторону, говоря, что имеет нужду переговорить наедине. Творогов согласился, и они отделились от толпы.
– Иван, что вы делаете, – начал Пугачев, – ведь ты сам знаешь Божие писание: кто на Бога и государя руки подымет, тому не будет прощения ни здесь, ни в будущем веке. Ну что вам за польза: меня потеряете и сами погибнете. Если я жив не буду, то сын мой и наследник Павел Петрович вам за меня отомстит. Полно, подумайте хорошенько, не лучше ли кинуть это дело.
– Нет уж, батюшка, не говори, – отвечал Творогов, – что задумали и положили, то тому так и быть – отменить нельзя.
Путники продолжали ехать молча; в некотором отдалении от них ехали два сторожевых казака: Железнов и Астраханкин. Пугачев оглянулся назад и, видя, что казаки несколько поотстали, ударил по лошади.
– Прощай, Иван, оставайся, – сказал он торопливо и, повернув лошадь в сторону от дороги, думал ускакать в степь.
– Ушел! Ушел! – кричал Творогов и кинулся в погоню.
«А как моя, – говорил Творогов, – резвее его лошади была, то нагнал я его очень скоро и только что хотел было схватить его за ворот, но он имеющейся у него плетью ударил по рылу мою лошадь, которая, будучи чрезвычайно горяча, бросилась в сторону, сажен на десять. Потом, направя ее опять за ним, я догнал паки, но он то же с моей лошадью сделал; однако ж я и в третий раз близко гнался за ним, а между тем помянутые казаки, скакав чистым местом, взяли у злодея перед; и так напоследок стал он между нами посредине». Видя, что ускользнуть от преследователей невозможно, Пугачев соскочил с лошади с намерением скрыться в камышах; казаки сделали то же и бросились за ним. Настигнутый ими, самозванец ухватился за шашку Железнова и вытащил уже ее до половины, но казак Астраханкин успел схватить его за руки.