На другой же день граф П.И. Панин писал Самуилу, епископу Крутицкому[932]:
«С неизреченной нетерпеливостью тороплюсь обрадовать ваше преосвященство с происшествием знаменитым, важным, спасительным для всей вверенной вам паствы православных чад Христовой церкви. Злодей Пугачев благопоспешением Всевышнего, призревшего напоследок на теплые ваши и неумолчные молитвы перед престолом Искупителя нашего, уже в оковах в Яицком городке, под надзиранием генерал-поручика Суворова, и не замедлится ко мне быть представлен.
Примите, преосвященнейший владыко, ревностнейшее мое с тем поздравление. Разделите со мной всеобщую отечества нашего радость и ниспав пред самым тем же божественным престолом, источником всякие благости и щедрот, пролейте пред ним благодарственные слезы. Я мысленно с вами повергался пред оным же, препоручаю себя и все подвластное мне воинство ходатайству вашему пред Творцом всей твари».
Отправив эти письма, граф Панин торопился выехать из Пензы в Симбирск. 25 сентября, будучи в дороге, он разослал известное «Извещание»[933], в котором объявлял о поимке самозванца и требовал, чтобы население содействовало войскам в усмирении восстания и поимке его сообщников. «Кто поползнется, – писал главнокомандующий, – разглашением о сем искорененном уже самозванце и бунтовщике инако верить, нежели здесь самая истина о нем объявляется, или кто даст укрывательство сообщникам оного самозванца, или же ведая, что некоторые, может быть, малые остатки из рассыпавшихся пристают и о том не объявит, тот каждый будет принят в равном противу государства злодеянии, как сам бунтовщик, и будет оружием ее императорского величества без всякой пощады до самого его истребления или до поимки к заслуженной казни, по строгости всех государственных законов, гоним и преследован».
Между тем Суворов поручил генерал-майору Мансурову устроить переправу через Волгу у Сызрани «множественным числом судов исправных» и под собственным своим наблюдением повез Пугачева степью и вечером 1 октября доставил его в Симбирск вместе с женой его Софьей и несовершеннолетним сыном Трофимом[934]. По словам биографа Суворова и его приближенного Антинга, Пугачев был посажен в особую клетку[935], поставленную на четырехколесную телегу, и под конвоем двух рот пехоты, 200 казаков и двух орудий вывезен из Яицкого городка. Суворов следовал с самозванцем неотлучно, и по ночам путь освещали факелами. Пугачев не хотел сидеть покойно в клетке, и потому пришлось его поместить в обыкновенную телегу скованным, и в таком виде он был привезен в Симбирск.
На другой день в полдень приехал туда же и граф П.И. Панин. Огромная толпа народа встретила главнокомандующего, и он приказал вывести напоказ скованного по рукам и ногам самозванца. «Пугачев, – писал в тот же день граф Панин князю М.Н. Волконскому[936], – на площади скованный, перед всем народом велегласно признавался и каялся в своем злодеянии и отведал тут, от моей распалившейся крови па его произведенные злодеяния, несколько моих пощечин, от которых из своего гордого вида тотчас низвергся в порабощение»[937]. Став на колени, самозванец громко объявил собравшимся, что он беглый с Дона казак Емельян Пугачев, виноват перед Богом и государыней. Введенный затем в квартиру главнокомандующего, он вторично подтвердил свое происхождение и затем был передан под наблюдение и охрану капитану Галахову, «с подтверждением, – доносил граф Панин[938], – что в упущении и повреждении его имеет он животом своим перед престолом вашего императорского величества ответствовать».
Скованный по рукам и ногам, Пугачев был прикован еще к стене, при посредстве железного обруча, положенного вокруг поясницы. Ключ от цепного замка хранился у капитана Галахова. Без позволения никто не допускался к самозванцу, и для постоянного за ним наблюдения находились безвыходно в его комнате: один обер-офицер, один унтер-офицер и часовой без ружья и с необнаженной шпагой, чтобы Пугачев как-нибудь не выхватил ружья и не умертвил себя. На содержание самозванца отпускалось по 15 коп. в день и приказано кормить его пищей «подлым человеком употребляемой» и снабдить такой же одеждой.
В Симбирске встретились граф П.И. Панин, П.С. Потемкин, А.В. Суворов и полковник Михельсон. Все они, прямо или косвенно, приписывали себе поимку Пугачева, но история должна сказать, что если приписывать кому-нибудь честь этого, то, конечно, Михельсону, а не кому другому. Тем не менее главнокомандующий, обратясь к Суворову, выразил ему благодарность «священным именем вашего императорского величества и всей империи, якобы Суворов поймал злодея Пугачева». Суворов при многочисленной публике чуть-чуть не с земными поклонами благодарил графа и не устыдился шесть раз поцеловать руки и полы главнокомандующего[939].
Холодность обращения графа Панина с П. Потемкиным оскорбила последнего, и он с улыбкой и презрением смотрел на поступки Суворова. «Я не осмелюсь, – писал П. Потемкин императрице, – всеконечно никогда произнесть того, что много участвовал в поимке злодея, но как истине не заграждает уста премудрое правление ваше, то осмелюсь сказать, что имел более участия, нежели г. Суворов».
Жалуясь, что граф Панин не доставляет ему никаких допросов и вообще не желает иметь с ним сношений, Павел Потемкин просил уволить его от звания председателя секретных комиссий. Императрица лучше всех видела, кто истинный победитель самозванца и усмиритель восстания, и потому оставила это прошение без внимания, тем более что назначила его в состав следственной комиссии, учрежденной в Москве под председательством князя М.Н. Волконского. Она написала только Г.А. Потемкину: «Павел прав, Суворов тут участия не имел… и приехал по окончании драк и поимки злодея»[940]. Несмотря, однако же, на холодность отношений, главнокомандующий в день своего приезда поручил П.С. Потемкину приступить к допросам, а избранному художнику – к снятью портрета с самозванца[941].
«Теперь, – писал главнокомандующий Г.А. Потемкину[942], – пишут с него портрет, коим с другим отсель курьером предупрежу вашему высокопревосходительству оригинал. Не может ли иметь любопытства и наша великая государыня увидеть сего адского изверга скорей, хотя на портрете, нежели обстоятельства потребного препровождения оригинала дозволить могут им поспешить»[943].
Отправление самозванца в Москву, как того желала императрица, замедлялось приготовлениями на станциях по сту подвод и принятием мер к охранению пути. «К провозу его требуется теперь обезопасить московскую дорогу, – писал граф П.И. Панин князю М.Н. Волконскому[944], – по которому я и положил отсель до Мурома все ночлежные для него селения, не далее 60 верст одно от другого, занять каждое одной ротой из моих войск», а от Мурома до Москвы главнокомандующий просил сделать то же князя Волконского.
Пока делались все эти распоряжения, в Симбирск стекались со всех сторон лица, желавшие посмотреть на Пугачева, и граф Панин любил похвастаться перед ними тем, что самозванец в его руках. Приехал, например, в город лейб-гвардии поручик Державин, и главнокомандующий с гордым самодовольствием спросил его: видел ли он Пугачева?
– Видел, – отвечал поэт, – на коне под Петровском[945].
– Прикажи привесть Емельку, – сказал граф, обращаясь к полковнику Михельсону.
Через несколько минут был представлен самозванец в тяжких оковах, в засаленном, поношенном, скверном широком тулупе. Войдя в комнату, Пугачев стал на колени.
– Здоров ли, Емелька? – спросил Панин.
– Ночей не сплю, все плачу, батюшка, ваше графское сиятельство.
– Надейся на милосердие государыни[946].
Так показывали узника и другим приезжим. Иногда граф П.И. Панин разыгрывал комедию перед собиравшимися к нему посетителями, и П.С. Рунич сохранил нам один из таких эпизодов. На другой день после полученных пощечин Пугачев приведен был в приемную графа, в которой собралось более двухсот человек военных, гражданских и разного звания людей.
– Как мог ты, изверг, – спрашивал Панин, – вздумать быть царем России?
– Виноват, – отвечал самозванец, кланяясь до земли, перед Богом, государыней и министрами.
«Последнее слово злодея, – замечает Рунич[947], – так разгорячило сего правдивого россиянина, что, подняв правую руку, едва не ударил злодея; но, в одно мгновение отступя от него и подняв обе руки вверх, в трепетании своего сердца, с пролитием горьких слез воскликнул: «Господи! я осквернил было мои руки». В ужасном рыдании и встревожении духа своего, не опуская рук, паки воскликнул: «Боже милосердый! во гневе твоем праведно наказал Ты нас сим злодеем», и в ужасном рыдании ручьями лились старческие слезы. Все присутствовавшие как окаменелые безмолвствовали».
В Симбирске Пугачев оставался весьма долго, и во все это время город привлекал на себя внимание всей России.
Показывание Пугачева народу признавалось в то время необходимым для убеждения населения, что он пойман. Генерал-майор П.С. Потемкин просил императрицу, чтобы при доставлении самозванца из Симбирска в Москву он провезен был через Казань. «Весьма нужно сего злодея, – доносил он