ельно в таком подобострастном подданническом законной власти повиновении, какого она и прежде не имела». Это не были преступники по убеждению, а стадо заблудшихся овец, как и смотрела на них императрица Екатерина II.
«Преступления сих людей, – писала она князю Вяземскому[955], – произошли больше по легковерию и невежеству, ибо безрассудная их стремительность других важных предметов не имела, как только одни мечтательные выгоды, коими они были обольщены. И потому я весьма удалена, чтобы делать кровопролитие. Но думаю решение о них сделать после окончания Пугачева дела, дабы их покрыть милостивым указом».
Совсем иначе смотрела Екатерина на духовенство, прямо или косвенно принимавшее участие в восстании. В нем она уже видела не стадо, а пастырей, долженствовавших идти по пути долга и совести. Императрица передала на рассмотрение и решение Синода, «на основании церковных правил», поступки церковнослужителей, «которые в злодейском Пугачева возмущении сообщниками сделались».
Святейший Синод, с одной стороны принимая во внимание всю тяжесть преступления таких лиц, а с другой – «изыскивая приличные к тому духовные правила, нашел, что в самой первенствующей церкви Христовой все священнослужители, которые от страха гонения от веры отступили, хотя и приниманы были, по учинении в том покаяния, паки в общество правоверных, но от священнослужения навсегда отлучались и оставались яко простолюдины». Поэтому в заседании Синода 26 сентября 1774 г. было постановлено[956]: 1) всех тех церковнослужителей, которые добровольно выезжали навстречу и передались на сторону мятежников, лишить сана и предать гражданскому суду; 2) тех, которые ради страха смерти молились за Пугачева, как за императора Петра III, лишить сана, подвергнуть церковному покаянию[957]и затем отправить к светскому начальству «для распределения, куда они годными окажутся» и, наконец, 3) тех, которые хотя и старались укрыться от мятежников, но, будучи ими пойманы, против воли провозглашали на ектениях имя покойного императора Петра III, лишить священства, распределить дьячками и пономарями.
Таких лиц, подходящих под преступления всех трех категорий, оказалось очень много, и в одной Казани, по словам Платона Любарского, в два дня расстригли более 10 человек. «Попов здесь как овец стригут, – писал он Н.Н. Бантыш-Каменскому[958], – почему у нас шерсть недорога; вчера и сегодня более 10 расстригли, да их же высекли батожьем. Велено не старше сорокалетних писать в солдаты, а прочих в монастыри в работу».
Продолжительное волнение произвело полное экономическое расстройство края, грозило многими бедствиями, и прежде всего голодом. Поля самых плодородных губерний оставались необработанными, и уже в августе, в самый разгар сбора хлеба, была неслыханная дороговизна и привоза его в города почти не было. Предвидя недостаток в хлебе, покойный казанский губернатор фон Брандт еще в июле доносил о том Сенату, который возложил заботу о продовольствии населения на попечение провиантской канцелярии. Средства последней были совершенно ничтожны, и главнокомандующий опасался, что могут произойти новые беспорядки от всеобщей нищеты.
«Ничто столько меня не волнует, – писал граф П.И. Панин[959], – как предвозвещение почти неизбежного голода, если к отвращению того всюду и всеми пособиями каждый не будет напрягать по должностям общей государственной связи всего всеподданнического усердия к вашему императорскому величеству и к безвредности от Бога врученного вам государства».
Он просил содействия Сената и присовокуплял, что, сколько бы он один ни принимал мер к отвращению голода, он не в силах этого сделать. Императрица разрешила графу Панину для необходимых расходов по покупке хлеба брать наличные деньги из доходов Казанской, Нижегородской, Воронежской, Белогородской, Слободско-Украинской и Тобольской губерний[960]. «Прошу вас, – писала Екатерина[961], – особливое иметь око и попечение о нужду терпящих во вверенных вам местах, и если нужду и надобность в том находите, то употребите на унимание стона и плача разоренных и нужду терпящих, в провинциях и уездах, гневом Божиим посещенных, хотя от двух до трехсот тысяч рублей, в чем я вас через сие и уполномочиваю». Всем губернаторам разоренного края приказано соединенными силами стараться отвратить голод, а графу П.И. Панину сообщено, «чтобы по входе большего числа войск в Империю» он обратил внимание на очищение дорог от воровских шаек, которые мешают жителям привозить свои продукты в города и на рынки[962].
Для облегчения продовольствия населения императрица приказала полкам первой армии остаться на зиму в Польше и белорусских губерниях.
С своей стороны главнокомандующий, как только получил достоверные известия о доставлении Пугачева в Яицкий городок, отправил приказание князю Багратиону, чтобы он с своим отрядом и те восемь рот, которые шли из Смоленска, возвратились в места прежнего их расположения[963].
Все эти меры лишь в слабой степени улучшали положение разоренного населения. Сельские жители сами не имели хлеба, и везти им в города было нечего. «Во всех тех местах, Воронежской, Нижегородской и Казанской губерний, – доносил граф П.И. Панин еще 3 октября[964], – где я проезжал, [был] самовидец, что уже с сентября месяца обыватели иного хлеба не едят, как с лебедой, с желудями, а в некоторых местах и с мохом».
Воронежский губернатор Шетнев в ноябре доносил, что население его губернии не имеет пропитания. «Для доставления нужду терпящим средства к прокормлению, – писала ему Екатерина[965], – и дабы они не рассеялись по другим уездам, дозволяем вам употребить следующий способ: в уездных городах, состоящих посреди нужду претерпевающих мест, имеете вы зачать делать ров около тех городов, за умеренную денежную или хлебную из казны плату всякому полу и возрасту людей, ибо кто не может рыть землю, тот носить оную будет мало или много. Сим способом, буде порядочно установите, люди от побега, неистовства и праздности удержаны будут и доставится им вспоможение в прокормлении. Все же таковые работы должны быть добровольны, отнюдь не нарядом и не с такой оглаской, чтоб из изобильных мест к вам работники стекались».
Вместе с тем признано было необходимым сложить до времени все недоимки, накопившиеся на жителях разоренного края, и обязать их вносить подати лишь с 1 сентября 1774 года[966]. Казанский и нижегородский губернаторы были вытребованы в Симбирск для личных объяснений с главнокомандующим. На совещании было положено, для обеспечения продовольствия населения и войск, устроить провиантские магазины; нижегородскому губернатору купить 40 тысяч, а казанскому 50 тысяч четвертей хлеба. Из этих магазинов выдавать действительно терпящим нужду жителям от 2 до 3 четвериков на душу, под расписки помещиков, приказчиков или старост. Для развоза хлеба по уездам употреблять законтрактованные казной подводы с платой по одной копейке за версту. При этом граф Панин обратился с воззванием к более зажиточному населению, просил его оставить все корыстолюбивые виды и не возвышать цены на хлеб и фураж. Главнокомандующий грозил, что виновные в корыстных целях не только будут наказаны, но и казнены; лица же, содействующие его мерам, будут представлены к наградам. Последнее обещание им было в точности исполнено. Узнав от казанского губернатора, что помещик Степан Егорович Кроткий уступил свои значительные запасы хлеба казне по весьма сходной цене, главнокомандующий просил императрицу о награждении Кроткого следующим чином. «По состоянию же его в отставке, – писал при этом граф П.И. Панин[967], – и ни у каких дел, а образцовым в здешнем краю хозяином в хлебопашестве, повышение его не может нанести никому обиды; насупротив же оглашением оного (что я сделать и не преминул) произойти может побуждение и в других хозяевах, может быть, укрывающих избытки своего хлеба на случай возвышения оного цен, к отдаче его в ссудные народу магазины за постановленные цены».
Кроткий был произведен в следующий чин, но послужил примером для немногих.
Независимо от забот правительства по улучшению экономического быта разоренного населения, Пугачевский бунт указал на многие недостатки в администрации, и императрица Екатерина наметила себе вопросы, над разрешением которых и трудилась впоследствии. Описание мер, принятых для преобразования внутреннего быта России после Пугачевского бунта, должно составить особое исследование, и мы, не входя в подробности, скажем, что в числе первых мер было уменьшение пространства губерний, изменение администрации губернских правлений, изменение начал в управлении башкирцами и киргиз-кайсаками, преобразование казачьих войск, переселение волжских казаков на Кавказ, уничтожение Запорожской Сечи и проч.
Пространство уездов и число их в губерниях было несоразмерно с средствами и силами административных органов. «По великой обширности некоторых губерний, – сказано было в указе от 7 ноября 1775 г., – оные недостаточно снабжены как правительствами, так и надобными для управления людьми». Поэтому число губерний было увеличено, и Россия разделена на 50 губерний.
«Сломав рога Пугачева и его сообщников, – писала Екатерина графу П.И. Панину, – мысли множеством вдруг приходят, из которых, во-первых, теперь есть внимания достойны: неверность башкирцев, кои ничем на свете не отягощены были (?), а при всяком случае злодеями объявляются; второе – набеги киргизские». Изменение быта инородцев и их отношение к правительству являлось делом крайне необходимым, и императрица, поручая графу Панину представить свои соображения по этому вопросу, не оставила без внимания и казачьи войска. Прежде всего, по ходатайству Г.А. Потемкина, основанному на просьбе донских казаков, было уничтожено название Зимовейской станицы, как родины Пугачева.