«Всемилостивейшая государыня! – писал Григорий Александрович Потемкин[968]. – Находящиеся здесь войска Донского депутаты, поданным ко мне именем всего донского общества письмом, описывая то прискорбное для целого войска обстоятельство, в которое они ввержены одним токмо воспоминанием, что изверг человечества и возмутитель всенародного покоя Емельян Пугачев происхождение свое из недр пределов их имел, и что огорченные сим нимало непредвидимым случаем, неугасаемые никогда ревностью сердца их единственное успокоение свое в милосердом уважении вашего императорского величества службы полагая, просят правосудного услышания, и чтоб во истребление толь гнусной для самих их памяти, по желанию всего войска, всемилостивейше дозволить Зимовейскую станицу, откуда сей помрачающий славу их изверг происхождение свое имеет, перенесть совсем на другое место, а дом его рождения, преврати в пепел, развеять оный в прах.
Я по долгу моего над войском сим начальства, совокупно с оным, повергая себя пред освященным вашего императорского величества правосудным престолом, именем всех сих таковым внезапным приключением покрытых стыдом и смущенных духом воинов, осмелясь прозорливости вашей представя, оправданную во всех случаях против неприятелей отечества и многими подвигами в сражениях утвержденную службу их, приемлю смелость всеподданнейше просить: удостойте, всемилостивейшая государыня, вопиющий к освященной особе вашей глас многих тысяч составляющих донское общество, милосердого услышания и блистающим в свете правосудием оправдайте, великая государыня, что толь гнусное чудовище, в пылающих ко престолу вашему достохвальным усердием сердцах не токмо не совместно, но и чуждо».
Императрица Екатерина изъявила согласие, и указом от 13 октября 1774 года повелено было перенести Зимовейскую станицу на новое место. «А как господа депутаты войска сего, – писал Г.А. Потемкин[969], – и полковники Машлыкин, Янов и Мартынов просили меня о дозволении наименовать оную станицу званием моей фамилии, то приняв оное желание их с душевным признанием и, поставляя то за особливую себе честь, отдаю наименование оной на собственную волю сей станицы чинов, которую и переименовать при самом перенесении ее на другое место».
Станица была перенесена на противоположный берег реки и наименована Потемкинской.
Вместе с тем, желая оказать войску свое внимание, Екатерина приказала выслать с Дона в Москву 65 человек «самых лучших и способнейших в оборотах казацких». Выбранные казаки должны были прибыть в Москву к январю 1775 года и составить почетный конвой императрицы. «А как оные имеют быть употреблены, – писал Г.А. Потемкин[970], – в знак ревности и усердия сего войска при высочайшем ее императорского величества дворе, то и не сомневаюсь я, что войско Донское избранием к тому из именитых и лучших людей соответствующих как знанием службы, так и поведением своим, оправдает то непрестанное мое у престола ходатайство, которое я к благополучию его употребляю».
Как начальник всей легкой конницы и казачьих войск, Григорий Александрович Потемкин заботился об успокоении войска яицкого и водворении среди казаков мира и тишины. В начале октября 1774 года он отправил на Яик свой «публичный лист», в котором благодарил всех казаков, остававшихся верными правительству, и приказал прочитать его три раза населению, а затем хранить в войсковой канцелярии на видном месте.
«Войска яицкого атаману Бородину, – писал Потемкин[971], – всем того войска чинам вообще и каждому особо, изъявившим, при вероломности прочих собратий их, непоколебимость духа своего и исполнившим на всегдашнюю память потомства их долг верных сограждан и почтенных отечества сынов.
С душевным оскорблением взирая на потрясение верности некоторых ослепившихся лживыми вдохновениями нарушителя всеобщего покоя донского казака Емельяна Пугачева и учинившихся совокупно с ним извергами отечества, с чувствительнейшим признанием обращаюсь я к тем избранным и вечного почтения достойным войска сего чинам, кои в неизчезаемой славе своей, при самом злодейском с братией их потрясении подданнической к высокомонаршей от самого Бога установленной власти повиновении, непоколебимостью и твердостью духа своего оставшихся в пределах должности, исполнили долг верных сограждан и истинных отечеству сынов.
Сим почтенным воинам свидетельствую наипризнательнейшую мою благодарность и публично объявляю, что сей так [столь] отличный их опыт ревности и усердия к освященному ее императорского величества престолу не только не сокрылся от прозорливого ее внимания, но с достойным всемилостивейшего ее примечание уважением принят и удостоен высочайшей апробации, с таким высокомонаршим обнадеживанием, что так достойная служба их праведным воздана будет награждением, о котором я по долгу моего над войском сим начальства с душевным удовольствием предстоя освященному ее престолу ходатайствовать не престану».
Одним из первых его ходатайств было «истребление из памяти» и предание вечному забвению всего последовавшего на Яике. Всеподданнейшим докладом от 10 января 1775 года Г.А. Потемкин просил императрицу приказать реку Яик, «по которой как оное войско, так и городок название свое доныне имели», назвать Уралом, и войско уральским[972]. Императрица согласилась с мнением Потемкина и указом Сенату от 15 января повелела: «Войско именовать Уральским и впредь яицким не называть, равно и Яицкому городку называться отныне Уральск»[973].
Таким образом название яицкого войска уничтожилось вместе с именем Пугачева и почти одновременно с понесенным им наказанием.
Глава 28
Отправление Пугачева в Москву. – Прибытие его в Первопрестольную столицу. – Свидание его с князем М.Н. Волконским. – Обвинение преосвященного Вениамина, архиепископа Казанского, в сношениях с Пугачевым. – Арестование Вениамина. – Мнение императрицы Екатерины. – Оправдание архиепископа и возведение его в сан митрополита Казанского.
С начала октября в Москве делались уже все приготовления для приема Пугачева для производства над ним следствия и суда. 3 октября прибыл в Первопрестольную столицу известный обер-секретарь Шешковский, и для содержания самозванца с его сообщниками отделывался особый дом на монетном дворе (в Охотном ряду).
Назначенный председателем суда, главнокомандующий в Москве князь М.Н. Волконский 8 октября отправил в распоряжение графа П.И. Панина Смоленский драгунский полк, а пять рот Нарвского пехотного полка расставил по станциям от Москвы до Мурома. Находясь в 60 верстах друг от друга, роты эти должны были конвоировать Пугачева и его сообщников при доставлении их в Москву.
«Я приметил, – писал князь Волконский Г.А. Потемкину[974], – все что явно делается, то народ больше в вере, а ежели что скрытно, то выходят всякие глупые и вредные толки и лжи».
«Когда злодей Пугачев сюда привезен будет, – прибавлял московский главнокомандующий[975], – то, по мнению моему, кажется, надо его через Москву везти публично и явно, так чтобы весь народ его видеть мог, по примеру как Петр I, взяв Азов и в нем изменника Якушку, велел ввозить в Москву следующим образом: сделана была особливая повозка, на которой поставлена виселица и к оной тот злодей прикован был, а вверху над ним большими литерами надпись была его злодействам. Не прикажете ли, всемилостивейшая государыня, и ныне так же сделать, на что буду ожидать высочайшего повеления».
Императрица не разделяла мнение главнокомандующего, приказала усилить конвой при въезде в город и ввезти самозванца днем, «но без всякой дальней аффектации и не показывая уважения к сему злодей и изменнику»[976].
Пугачев с женой Софьей и сыном Трофимом 25 октября были отправлены из Симбирска и в девять часов утра 4 ноября, при огромном стечении народа, привезены были в Москву прямо на монетный двор.
«Народу в каретах и дам столько было у Воскресенских ворот, – писал князь Волконский[977], – что проехать с нуждой было можно, только что глядят на палаты. Я думаю, что они ожидали, не подойдет ли злодей к окошку. Однако же зрители в сем обманулись, что его видеть никак невозможно».
Скованный по рукам и ногам, Пугачев, сверх того, был еще прикован и к стене, и потому не мог показаться любопытным зрителям[978].
В десятом часу утра того же дня приехал на монетный двор князь Волконский и говорил с Пугачевым «исторически». Самозванец пал перед ним на колени и признавался в своем преступлении.
– Виноват, – говорил он, – перед Богом и перед государыней.
Князь Волконский укорял его в зверстве и в бесчеловечном
предании многих смерти.
– Мой грех, – отвечал Пугачев, – подбили меня люди, да уже теперь я виноват. Я и сам был этому не рад, да яицкие казаки делали что хотели. Рад заслужить вины свои ее императорскому величеству.
Поручив надзор за Пугачевым капитану Галахову, князь Волконский приказал Шешковскому приступить немедленно к допросу.
Независимо от подробностей, относящихся до причин бунта, похождений самозванца и его деятельности, допрос должен был выяснить многие недоразумения, явившиеся вследствие ложных и разноречивых показаний его сообщников. Одним из таких наиболее важных недоразумений было обвинение казанского архиепископа Вениамина в сношениях с Пугачевым.
Вскоре после разорения Казани и именно 25 июля был пойман и доставлен в Нижний Новгород самозваный пугачевский полковник и дворянин Костромской губернии Илья Аристов