– Я знаю важность сего места, – отвечал Ионин, – и конечно, сказал бы всю правду, если бы что знал, но я ничего ни за собой, ни за другими не знаю и не понимаю, по какому делу сюда призван.
На это ему объявлено, «чтобы выкинул из головы своей такие мысли», и знал, что он призван в комиссию по таким обстоятельствам, которые могут его обличить в случае запирательства.
– Воля ваша, – отвечал дьякон, – для меня это непонятно, я ничего не знаю.
– Неправда, ты знаешь, да не хочешь сказать; боишься, может статься, той персоны, от которой была поручена тебе комиссия. Это место такое, что ты не должен никого опасаться, кто бы он ни был.
– Кого мне бояться и что за комиссия, я не знаю.
– Как не знаешь: тебе поручена была комиссия во время нашествия на здешний город злодеев. Разве забыл ты кошелек?
– Что значит кошелек? – спрашивал дьякон. – Я ничего не знаю, – говорил он в смущении.
В ответ на это было прочитано показание Львова.
– Знать не знаю, – говорил Ионин, – денег от преосвященного не принимал и никому их не отдавал.
– Если тот человек, которому ты деньги давал, тебя изобличит, – говорил Зряхов, – то тебе помилование уже не будет; с тобой поступлено будет иначе.
– Знать ничего не знаю, – повторял дьякон.
– Тебе этого говорить нельзя; есть точные доказатели, которые при том были.
В присутствие ввели Степана Львова.
– Когда я тебе давал такие деньги? – спросил Ионин.
– Да, ты подлинно мне деньги отдал, – отвечал Львов.
Дьякон с удивлением смотрел на всех присутствовавших.
Львов повторил свое показание, но и после того Ионин отпирался; тогда приказано было сковать дьякона, отвести в заключение, и дан ему срок подумать до следующего дня, а затем объяснить все обстоятельства дела.
– Ну что, подумал? – спрашивали судьи Нонина на следующее утро.
– Я ничего не знаю, – отвечал спрошенный, – все это напрасно.
– Вот тебе еще три часа сроку, – сказал Горчаков, – а потом если не повинишься, то будем сечь немилосердно.
Часу в пятом после обеда Нонин был опять приведен в судейскую.
– Говори, в последний раз тебя спрашиваем.
– Ничего не знаю, – отвечал дьякон.
В комнату внесли доску с кольцами; Нонину приказали разоблачиться. Он заплакал.
– Как мне сказать, – произнес он, – я совсем пропаду и буду вечно несчастлив.
– Чего тебе бояться правды; верь, что никто тебе ничего не сделает.
– Виноват, – проговорил Нонин, кланяясь в ноги членам комиссии.
– Каким образом все происходило?
– Помилуйте, – говорил дьякон, – чем я могу доказать, когда он [Вениамин] запрется; ведь я тогда должен буду пропасть.
– Ты не должен в этом сомневаться, лишь бы сказанное тобой было правда.
– Июля 12-го числа, – говорил дьякон, – когда злодей с разбойнической своей сволочью пришел под Казань, то преосвященный Вениамин в соборе приносил мольбы Всевышнему о поражении злодеев, но потом, как городовые войска, не в силах будучи отразить злодеев, зачали к крепости ретироваться, то преосвященный, вышед из собора и войдя в крестовую, благословлял бывших в оной людей. Выйдя из крестовой в свою спальню, позвал меня за собой и, взяв со стола приготовленный кошелек, наполненный золотой монетой, и отдавая оный мне в руки, говорил дрожащим голосом: «Возьми этот кошелек да сыщи человека проворного и надежного, отдай ему оный и вели бежать скорее в Воскресенский монастырь и там, взяв лошадь, скакал бы в стан злодейский и отдал бы этот кошелек в руки самому Пугачеву и сказал, что преосвященный от загородного своего дома кланяется сим хлебом. Я боюсь, чтобы злодеи не разорили и не сожгли загородного моего дома, так и того, что буде они, от чего Боже сохрани, ворвутся в крепость, то первого меня умертвят». И таким образом, отдав мне сей кошелек, сам пошел в собор служить молебен.
Показание дьякона Ионина[988] не оставляло уже никакого сомнения в том, что преосвященный Вениамин имел сношение с Пугачевым, и следственная комиссия была в крайнем затруднении, как поступать ей далее. «Дерзаю, всемилостивейшая государыня, – писал Павел Потемкин[989], – всеподданнейше просить монаршего вашего повеления, каким образом поступить мне со впадшим в преступление, не допуская до соблазна, употребляя всевозможные меры, чтобы скрыть сие от народа, дабы явно не был вмешан человек толь высокого сана в дела разбойника».
Воспользовавшись тем, что 13 октября преосвященный Вениамин должен был переехать из села Савинова, где он жил, в Казань для расстрижения саранского архимандрита Александра, П.С. Потемкин просил архиепископа повидаться с ним. Он предложил Вениамину остаться в городе, поселиться в Спасском монастыре и прочитал ему предложения секретной комиссии, которая требовала разъяснения взведенных на него обвинений[990].
«Секретная комиссия, – сказано было в предложении[991], – производя дела, касающиеся до нее по причине бывшего мятежа, должностью имеет по высочайшему соизволению следовать и находить все источники, произведшие толикое зло в возлюбленном отечестве нашем. Вашему высокопреосвященству известно, что каждый сын отечества, каждый раб ее величества, в силу клятвы, данной перед всемогущим Богом возлюбленной Его помазаннице, августейшей государыне и самодержице нашей императрице Екатерине Алексеевне, первым долгом в жизни своей поставляет ни малейшего в ней не пропускать, который [что?] до целости общего спокойствия и наблюдение высочайших прав ее величества относится. То наипаче сия комиссия, будучи учреждена точно на основании том, что все касающееся к исследованию начала причин бывшего зла и разбирательству всех происшествий оных, обязана исполнить по существу долга своего все то, что до нее принадлежать имеет.
Сим приступает секретная комиссия предложить в священном имени ее императорского величества вашему преосвященству следующее:
Показано на ваше преосвященство, якобы вы в тот день, когда приключение с казанским форштадтом последовали и бунтовщики в оный ворвались, посылали самозванцу кошелек, наполненный золотыми деньгами, по виду до 3000 рублей.
Присутствующие в секретной комиссии, с крайним прискорбием внимая сей поступок, невероятный от высокого сана вашего, почли на первый раз за клевету; но дабы ничего не упустить по должности, исканы были от комиссии те свидетели, которые могли бы как утвердить показателя, так и обличить семинариста, который, якобы от имени вашего, приезжал с дарами к злодею. Все сие найдено. Хотя показатель считал сего посланного семинаристом, но сей – библиотекарь вашего преосвященства, по многом запирательстве признался, что он погрешил перед Богом и перед ее величеством и, повинуясь слепо вашей власти, отвез оные деньги от имени вашего, по приказу дьякона Алексея Ионина. Сей дьякон, будучи тверже первого в непризнании истины, видно, что сердце его ощущало угрызения совести, наконец равно признался, что он точно принял деньги от вашего преосвященства и послал оные с показанным библиотекарем, яко надежным в верности толь горестной для пользы общества, к самозванцу и именем вашим просил избавление от разорения вашего загородного дома.
Допросы каждому из них читаны в присутствии, на них утвердились они клятвой и подписались своеручно.
По таковым доказательствам не могла обойтись секретная комиссия, чтобы не вопросить изъяснение вашего преосвященства о сем, предлагая, если показание сие справедливо (чего без содрогания сердца невозможно представить), чтоб вы благоволили открыть всю истину, не утаивая в сердце своем, каких ради причин посылали вы подарки к бунтовщику и самозванцу? А чтобы доказать яснее вашему преосвященству основательные причины, побудившие комиссию приступить к сему, определила комиссия прочесть прежде вашему преосвященству допрос дьякона, бывшего наперсника вашего.
Не надлежало бы комиссии предлагать вашему преосвященству, яко первосвященнику просвещенному, нагбенному под бременем многих лет, имеющему многие познания, многие испытания и знающему всю цену священного благоговения, каковое должно иметь к помазаннице Божией, но должность есть комиссии предложить вашему преосвященству, чтоб вы, чем более знаете важность всего почтения и верности к монархам, тем менее по просвещению своему делали укрывательство в погрешении, понеже комиссия, если бы не имела ясных доказательств, к сему не приступила бы.
Но ежели душа ваша чиста и непорочна, обличите клевету показателей на вас равными ясными доказательствами, к лицу наперсника вашего, который долго колебался открыть вину свою, но признался в оной. И для того комиссия просит ваше преосвященство, чтоб вы соизволили ответ свой написать на сие предложение, дабы во всем могла она ответствовать перед престолом ее величества. А потом, если вы не откроете истины, представлен будет показанный дьякон перед лицо ваше ко объяснению дела».
С удивлением и огорчением прочел маститый старец предложения Потемкина. Какие доказательства, и притом ясные, мог привести он в свое оправдание? Вениамин отвечал, что не только не давал никому денег 3 тысячи руб., но и в мыслях этого не имел; что Воскресенский свой монастырь он оставил за шесть дней до прихода Пугачева; что из кремля никуда не выходил; что во время штурма все время служил молебны и дьякон Ионин был безотлучно при нем и «стало быть, то на меня показание совсем невероятное, и он, дьякон, как меня, так и себя оболгал напрасно. Сие я показую по самой чистой совести, так как перед престолом Божиим, и заклинаю себя в том небом и землей»[992].
Вениамин просил Потемкина привести к нему дьякона или дать им очную ставку, но последний не согласился на эту просьбу по следующим причинам: «Первое, – писал он[993]