, – что без высочайшей воли вашей не дерзаю приступить к убеждению его таковым образом, и второе, что после проведать бы могли сличение между архипастыря и дьякона, к унижению славы и почтение первому. А сверх того дьякон, привыкнув к почтению сана преосвященного, легко может при лице его от робости запереться. В самом деле видимо, что исполнено сие от единого страху смерти, которого преодолеть его преосвященство не был в состоянии». Представляя императрице показания Аристова, Огородникова, Львова, Ионина и ответ преосвященного и желая до времени прекратить сношение Вениамина с посторонними лицами, П.С. Потемкин определил для постоянного пребывания при архиепископе подпоручика Горчакова и сенатского секретаря Чередина. Первый должен был отвечать за все поступки Вениамина, а второй вести журнал всему происходящему в келье[994]. Вместе с тем в Воскресенском монастыре было запечатано все, что можно: музей, кладовые и жилые комнаты; книги и рукописи были взяты в секретную комиссию, но в них ничего не найдено.
«Впрочем, всемилостивейшая государыня, – писал Потемкин, – употребляю я все меры скрыть сие от народа, дабы не подать ни малейшего подозрения». Скрыть этого было невозможно. В Казани давно уже знали об аресте Львова и дьякона Ионина; знали, что их допрашивали и содержат в оковах. «У нас все объяты страхом, – писал Платон Любарский Бантыш-Каменскому[995], – в том числе и я; неизвестно, когда наступит конец такому тревожному состоянию».
«Сколько преступлений совершает секретная комиссия, – писал он же несколько дней спустя[996], – и днем и ночью, об этом ни говорить, ни писать нельзя. Никого не выпускают и не впускают в город, в том числе я и некоторые другие должны оставаться в городе. Сколько несправедливостей, печалей и бесславия на всю Европу! Сколько невинной крови может пролиться! Прошу тебя, ради Бога, это и прочие мои письма не показывай никому. Положи печать на уста свои, чтобы через разглашение не подвергнуть и меня и себя несчастью».
Между тем полученное в Петербурге донесение Павла Потемкина наделало много шума, и, чтобы прекратить все разговоры, Екатерина признала необходимым удалить Вениамина от управления епархией. «Приложенное дело, – писала императрица Г.А. Потемкину[997], – прошу сегодня вручить преосвященному петербургскому для его собственного известия, и понеже сомнения нету (хотя казанский архиерей и отпирается) о его непростительной с злодеями пересылке, и для того желаю я, чтобы преосвященный петербургский написал бы письмо к казанскому архиерею с тем, дабы сей из ума выживший старик просился бы немедленно на обещанье, и если сие сделает архиерей казанский, то в рассуждении сана уже далее следствие производить не велю, ибо желаю утушить и слух сего дела».
Такое решение императрицы было сообщено и Павлу Потемкину, причем Екатерина, посылая ему копию с письма преосвященного петербургского к Вениамину, поручала объявить последнему, чтобы он просился на обещание куда хочет, кроме Москвы и Казани[998].
Тем не менее, не желая оставаться в подозрении, преосвященный Вениамин старался оправдаться, но все усилия его оставались долгое время тщетны. Прошел почти месяц со дня его заключения. Пугачев и все главнейшие его сообщники были взяты и доставлены в Москву; туда же отправлены и все обвинители казанского архиерея. Вениамин просил дать ему очную ставку с клеветниками, но ему отказывали; он писал письмо графу П.И. Панину[999], прося его спросить самого Пугачева, получил ли он какой-либо подарок во время его пребывания под Казанью, но и эта просьба долгое время оставалась неисполненной. Тогда Вениамин успел отправить через чиновника своей канцелярии Петра Васильева донесение Святейшему Синоду, в котором просил, чтобы «я по старости своей в безвинном заключении не окончил жизнь свою, ибо я имеюсь от того в несносной печали и болезни, доложить ее императорскому величеству и испросить, чтобы повелено было для принесения оправдания явиться мне хотя с предписанным дьяконом перед лицо ее величества, понеже я справедливого рассмотрения и решения, той напрасно взнесенной на меня клеветы, кроме сердцеведца Бога и ее императорского величества от реченной комиссии [секретной] быть не уповаю»[1000].
Синод исполнил просьбу старца, доложил императрице, и донесение Вениамина было отправлено в Москву, в Тайную экспедицию. Там 3 января 1775 года снова допрашивали Илью Аристова, который показал, что никакого посланного к Пугачеву не видал; «что на учиненном ему в нижегородской губернской канцелярии допросе» не утверждается, затем, что объявленное от него показание произошло от нестерпимости побоев, что его, раздетого, били в три палки, принимаясь два раза жестоко, причем его спрашивали, не был ли кто у злодея с подарками и не подсылал ли казанский архиерей Пугачеву денег? На что он, Аристов, хотя и показывал, что того не знает, но после, как его стали о том выспрашивать под битьем палками, то, не стерпя оного наказания, и показал напрасно»[1001].
Привели в Тайную экспедицию Огородникова, о котором преосвященный Вениамин, задолго до разорения Казани мятежниками, три раза представлял секретной комиссии, как о раскольнике и человеке крайне подозрительном и имевшем тайные сношения с мятежниками. На вопрос, видел ли он кого из приезжавших к Пугачеву во время штурма Казани, Огородников отвечал, что никого не видал. При этом он заявил, что и на очной ставке с Аристовым в казанской секретной комиссии также показывал, что никого не видал, «но как потом его стали сечь и секли жестоко в кольцах плетьми, то он по нестерпимости того наказания и подтвердил показание Аристова».
Спрошенный Степан Львов также говорил, что все его показание ложно и вымышлено.
– На дьякона Алексея Нонина показал я не по причине злобы или ссоры какой, но думая, что ежели точно архиерей посылал к злодею деньги, то нельзя ему не знать (ибо он архиереем безмерно любим). И так, может быть поступая при допросе праводушно, скажет он [Ионии] истинно, кто был послан к злодею, а тогда и я оправдаюсь. Но что его превосходительству П.С. Потемкину не открылся я в истине, когда он, вызвав меня, спрашивал, тому причиной, что когда дьякона Нонина допрашивали, то между прочим подпоручик Николай Иванов [Горчаков] говорил: вот ужо Павел Сергеевич приедет, он даст тебе не знаю; то я тут записал в памяти, что, конечно, генерал страшнее допрашивает, что он им грозит.
На вопрос, сделанный в Тайной экспедиции Нонину, зачем он показал небылицу и взвел обвинение на себя и на архиерея, дьякон отвечал, что сделал это «со страху, побоясь жестоких побоев».
На очной ставке Пугачева с С. Львовым самозванец заявил, что его не знает, что под Казанью от архиерея в кошельке денег никто ему не привозил и с позолотой тарелки «во все время его злодейства» у него не было. Казаки Перфильев, Чумаков и дворецкий самозванца казак Фофанов подтвердили показание Пугачева. Невинность архиепископа Вениамина была очевидна, и положение П.С. Потемкина было крайне неприятно. Допросам казанской секретной комиссии не стали верить и многих обвиняемых переспрашивали вновь, а между тем время проходило, и наступил уже четвертый месяц, с тех пор как Вениамин был арестован в своей келье. Императрица Екатерина спешила исправить неуместную ретивость уполномоченного ей председателя секретной комиссии.
«Дознав твердо, – писала она Синоду[1002], – невиновность преосвященного Вениамина, архиепископа Казанского, по делам о мятеже тамошнего края, где он нагло обнесен был бездельником Аристовым, в награждение его добродетелей, удовлетворяя тем и самое правосудие, всемилостивейше повелеваем мы именоваться ему отныне митрополитом казанским и носить, по обычаю, белый клобук».
«Покройте почтенную главу вашу, – писала императрица в тот же день Вениамину[1003], – сим отличным знаком чести [клобуком]; да будет он для всякого всегдашним напоминанием торжествующей добродетели вашей; позабудьте прискорбие и печаль, кои вас уязвляли; припишите сие судьбе Божией, благоволившей вас прославить, по несчастных и смутных обстоятельствах того края».
Только в начале февраля письмо императрицы дошло до Вениамина. Маститый старец в тот же день благодарил Екатерину за то, что она воскресила его от гроба, возвратила ему жизнь, посвященную в течение 53-летней службы непоколебимой преданности престолу и пользе отечества. Покрывая главу свою белым клобуком, Вениамин писал императрице[1004], что «до последнего моего издыхания Вышнего молить не престану день и ночь, да сохранит дражайшую жизнь вашу за столь сердобольное сохранение моей, до позднейших человеку возможных лет, да ниспошлет с высоты святые своей, на венценосную главу вашу вся благословение, коими древле ублагословлен был Соломон. Крепкая десница Господа сил да отвращает во вся дни живота от превожделенного здравия вашего недуги, от неусыпных трудов – утомление, от возрастающей и процветающей славы – зависть и злобу; да будет дом, держава и престол ваш, яко дние неба»[1005].
Виновник клеветы на архиерея Илья Аристов бит кнутом в Москве и отправлен в Казань для вторичного наказания и затем назначен в Рогервик в каторжную работу. Огородников записан в солдаты, а Львов и Ионин освобождены и возвращены к своим должностям.
Отправляя Аристова в Казань, генерал-прокурор князь Вяземский писал казанскому губернатору, князю П.С. Мещерскому