[1006]: «Ее императорское величество, из природного своего человеколюбия, высочайше повелеть мне соизволила к вам секретнейше отписать, чтобы вы, как получите об учинении объявленного наказание Аристову, сказали о том, как бы от себя самого, казанскому митрополиту, что-де оного Аристова ее величество наказать повелела большей частью за ложную на него клевету, а инаково бы он, по другим его продерзостям, до такого злого жребия не дошел. Итак, остается в воле его великодушно спасти сего пасквильника от такого наказания. Вуде на сие оный митрополит скажет вам, что он погрешение оного Аристова ему прощает и просить вас будет, чтобы Аристова не наказывать, то вы в таком случае можете у него взять письменное на имя ваше объявление, оного Аристова от наказания избавьте, а пошлите его в назначенное место в ссылку. Буде же митрополит прощение ему не сделает, то в таком случае и объявленное наказание учинить прикажите, однако с умеренным человеколюбием и что по сему сделано будет, прошу меня, как наискорее уведомить».
Нечего и говорить о том, что Вениамин простил своего клеветника, и Аристов, без наказания в Казани, был отправлен в Рогервик[1007].
Глава 29
Следствие и суд над Пугачевым и его сообщниками. – Разъяснение вопроса: было ли чужестранное влияние в происшедшем волнении. – Манифест императрицы о происхождении дел злодея Пугачева. – Постановление приговора. – Казнь Пугачева и его ближайших сообщников. – Прощение казаков, его выдавших, и ссылка их в Рижскую губернию.
Одновременно с разъяснением степени участия казанского архиепископа Вениамина в сношениях с самозванцем императрицу интересовал вопрос о том, не было ли чужестранного влияния во всех поступках и действиях Пугачева, как человека бывшего в Польше и по возвращении оттуда принявшего на себя имя императора Петра III.
Подобное влияние казалось тем более возможным, что в октябре 1774 года были получены в Петербурге копии с писем известной самозванки Таракановой к султану и верховному визирю.
Принцесса Елисавета, дочь покойной российской императрицы Елисаветы, сообщала верховному визирю[1008], что она приняла твердое намерение отправиться в Константинополь, чтобы познакомить Блистательную Порту с важностью того, о чем она намерена говорить с султаном. Она предупреждала верховного визиря, что вместе с сим написала об этом Пугачеву, «сыну Разумовского», обнадежила его помощью и убеждена, что визирь обратит внимание на успех его оружия. Самозваная принцесса выражала уверенность, что визирь воспользуется столь замечательной эпохой, составит себе громкое имя и окажет помощь сыну Разумовского и принцессе, которая предъявляет свои законные права на престол с тем, чтобы составить счастье людям, имеющим на то право по природе.
Прося покровительства султана, Елисавета сообщала ему, что переехала из Венеции в Рагузу вместе с князем Радзивиллом, палатином Вильны, и удивляется, что до сих пор нет фирмана, разрешающего ей отправиться в Константинополь. Мужество Радзивилла, писала самозванка[1009], «и его преданность к вашему величеству достаточно сильные причины, чтобы можно было отказать ему в помощи в его благородных предприятиях все покинуть, отдать все за свое отечество и остаться при твердом решении победить или умереть. Принцесса не могла отказаться от такого прекрасного решения, которое должно служить примером Польше».
Самозванка предлагала султану усилить свои войска и заключить союз с Елисаветой II, но с тем, чтобы обе державы поддерживали Польшу в ее старинных правах и пределах. Она уверяла, что к их союзу присоединится и Швеция, если будут уступлены некоторые провинции, принадлежавшие ей прежде. Есть еще много других вопросов, говорилось в письме, но их неудобно излагать на бумаге, а лучше обсудить на словах по прибытии принцессы в Константинополь.
По словам писавшей, успехи Пугачева и внутреннее положение России было таково, что Турция должна была пользоваться случаем и извлекать выгоды, каких она в будущем никогда иметь не будет. Самозванка просила Порту отвергнуть все предложения мира и не входить в сношение с Россией до ее прибытия в Константинополь. «Было бы постыдно, – писала она, – такой сильной державе, как великого султана, заключить мир, не достигнув своей цели и не быв удовлетворенным вполне».
Мир, однако же, был заключен еще ранее этого письма. Интрига в Константинополе не удалась, но для русского правительства было весьма важно выяснить, было ли на самом деле в пугачевском движении иностранное влияние или нет? Влияние это считалось многими делом весьма возможным и как бы подтверждалось донесениями и письмами разных лиц, находившихся за границей.
«Что вы пишете о Пугачеве, – сообщал граф Алексей Григорьевич Орлов Г.А. Потемкину[1010], – что посланный казак Перфильев, с товарищами своими, обещался его выдать и с сообщниками первоначальными его, я бы чрезвычайно обрадован был, если бы оный злодей был искоренен каким бы нибудь образом; а лучше бы желал, если бы оной вживе был пойман и как возможно продолжительную и примерную казнь над ним бы сделать должно. Я все еще подозреваю, и причины имею подозревать, не французы ли этой шутке причина? Я в бытность мою в Петербурге осмелился докладывать, но мне не верили. Итак, буде бы оный злодей пойман был, не дурно бы было расспросить его о всех обстоятельствах и нет ли при нем кого из чужестранных? А как вы на месте, то можете лучше дело знать и по оному поступать; я только то знаю, что для нашего отечества великие недоброхоты французы».
На вопрос: было ли чужестранное влияние на действия мятежников, Пугачев и его сообщники отвечали отрицательно.
«Никогда, – говорил Иван Творогов[1011], – не только не случалось мне видеть, но ниже слышать, чтобы злодей имел с кем из чужестранных или с здешними раскольниками, купцами и старцами какую переписку, равно как и того, чтобы надеялся на помощь чью-нибудь».
Пугачев также заявил, что никакой посторонней [чужестранной] помощи не имел[1012].
– Да и на что-де мне? – говорил он. – Я и так столько людей имел, сколько для меня потребно, только люд-то не регулярный.
«Иностранного ни одного человека я не видел, – показывал Иван Почиталин[1013], – да и быть не можно для того, что Пугачев просвещенных отличным разумом людей жестоко подозревал. А о помощи иностранной, кроме того, как писал киргиз-кайсацкому хану, ниоткуда не требовал. В толпе самозванца было несколько конфедератов, но они не были в чести, не исполняли должностей, а служили наряду с прочими казаками».
«При самозванце, – показывал Максим Горшков[1014], – никого из иностранцев не было, кроме нескольких польских конфедератов, бывших рядовыми».
Максим Шигаев и Тимофей Мясников точно так же отрицали постороннее влияние.
«Из всех подносимых здесь в копии допросов, – писала оренбургская секретная комиссия[1015], – а равно и из прежних произведенных следствий, комиссия иначе не заключает, как что изверг Пугачев успел в злодейском своем замысле и предприятии с помощью одних только яицких казаков, а впрочем, не имел он ни руководства постороннего, ни помощи».
При разбитии мятежников у Сальникова завода Михельсон отбил голштинское знамя Дельвигова драгунского полка. Каким образом знамя это досталось Пугачеву – было загадкой для всех.
В 1762 году, при вступлении императрицы Екатерины на престол голштинские войска были расформированы, и знамена их, в числе 11 пехотных и 2 кавалерийских штандартов, отосланы в комиссариат на хранение[1016]. Являлась мысль, что один из штандартов был украден и доставлен Пугачеву, для большего убеждения толпы, что он истинный Петр III, а не самозванец. На вопрос, откуда он взял этот штандарт, Пугачев отвечал, что при разбитии под Дубовкой легкой полевой команды Дица были найдены Перфильевым два сундучка, в которых находились знамена: одно с черным гербом, а другое то, которое ему теперь предъявлено[1017].
Интересуясь мельчайшими подробностями восстания, императрица Екатерина просила московского главнокомандующего при допросах не прибегать к пыткам. «Для Бога, – писала она[1018], – удержитесь от всякого рода пристрастных вопросов, всегда затемняющих истину». Императрица поручила князю Волконскому беречь и не изнурять колодников, чтобы преждевременная смерть их не лишила правительство возможности разъяснить подробности бунта, а с другой стороны, чтобы и преступники не избегли заслуженного ими публичного наказания.
«Ее императорскому величеству известно по делам, – писал князь А.А. Вяземский[1019], – что некоторые приличившиеся в важных преступлениях колодники от изнурительного их содержания умирают, и для того высочайше повелеть мне соизволила сие на примечание к вашему сиятельству отписать, касательно Пугачева и его сообщников, дабы в содержании оных употреблена была вся возможная осторожность для того, чтобы и с ними того же приключиться не могло, тем более что П.С. Потемкин по приезде в Москву гораздо слабее его нашел против того, каков он из Симбирска был отправлен. Было бы весьма неприятно ее величеству, если бы кто из важных преступников, а паче злодей Пугачев, от какого изнурения умер и избегнул тем заслуженного по злым своим делам наказания».