«Имею честь вашему сиятельству донести, – отвечал на это князь Волконский[1020], – что во все время правления моего Тайной экспедицией, кроме одного, да и то пустого колодника в содержании не умерло. Равно и по комиссии о злодее не только все живы, но и здоровы, как и самый злодей. Но что он стал хуже, то натурально: первое, что он был все в движении, а теперь на одном месте; второе, сколько он ни бессовестен и ни глуп бы был, но однако же нельзя тому быть, чтоб не устрашали его мерзкую душу соделанные им злодейства, а за оные не ожидал бы он по всем законам отмщение. Однако же при всем том он не всегда уныл, а случалось, что он и смеется. Да и вчера Шешковскому сказал, что он всемилостивейшей государыне вины свои заслужит; а некогда говорил же ему, чтоб закласть его в столб. Чего ради ваше сиятельство покорно прошу об оном и ее императорскому величеству всеподданнейше доложить».
В начале декабря следствие над преступниками, производимое князем Волконским, П.С. Потемкиным и Шешковским, было окончено и отправлено в Петербург. 20 декабря был публикован в столице подписанный накануне императрицей манифест[1021], по которому Пугачев и его сообщники предавались суду соединенного присутствия Сената, членов Синода, президентов всех коллегий и особ первых трех классов, в Москве находившихся. Ведение всего дела возлагалось на генерал-прокурора князя Вяземского, который 21 декабря выехал из Петербурга в Москву.
«Пожалуй, – писала при этом императрица князю Волконскому[1022], – помогайте всем внушить умеренность, как в числе, так и в казни преступников. Противное человеколюбию моему прискорбно будет. Не должно быть лихим для того, что с варварами дело имеем».
Вечером 25 декабря князь Вяземский приехал в Первопрестольную столицу. «Сколько ни старался в пути моем поспешать, – писал он Г.А. Потемкину[1023], – но ранее приехать не мог. Дорога до Торжка дурна, а оттуда до Москвы изрядна, и сие удерживало меня в пути долее, нежели бы я желал, а напоследок промедление происходило и от лошадей, из которых городские[1024] не совсем еще привыкли к нынешнему их употреблению».
В тот же день князь Вяземский виделся с князем Волконским и решили на следующий день осмотреть предназначенное для заседаний суда помещение в Кремлевском дворце, так как в залах Сената было невозможно поместить всех членов суда. Охотников присутствовать в суде было очень много, и до князя Вяземского дошли слухи, «что некоторые из отставных готовятся в собрание, думая, что и они будут приглашены»[1025].
Наступившие праздники и неприбытие из Петербурга сенаторов задерживали открытие суда. 29 декабря 1774 года в Сенате московских департаментов было первое собрание, на котором присутствовали все находившиеся в Москве сенаторы[1026]. По прочтении манифеста и описания «Происхождения дел злодея Пугачева» генерал-прокурор предложил просмотреть списки лиц первых трех классов, как состоявших на службе, так и находившихся в отпуску в Москве. Собрание постановило пригласить всех членов Синода[1027], двух генерал-аншефов[1028], восемь генерал-поручиков[1029], двух тайных советников[1030] и всех президентов коллегий[1031].
В девять часов утра 30 декабря все приглашенные и члены суда собрались в Кремлевском дворце[1032], и заседание было открыто чтением манифеста. За манифестом должно было начаться чтение следственного дела, а как при этом «могли быть рассуждения, подлежащие тайности», то генерал-прокурор предложил подписать определение, чтобы «все дело и происходимые рассуждения содержать в высочайшем секрете». Затем был предложен вопрос: приводить ли в собрание для проверки допросов Пугачева и его сообщников? Присутствующие постановили: «Пугачева завтрашнего дня представить пред собрание, а чтобы не произвести в народе излишних разговоров, то привезти его в Кремль в особую комнату, близкую от присутствия, до рассвета, где и пробыть ему весь день и отвезти обратно вечером». Сообщников же его решено было не приводить в присутствие, а проверить их показания в местах заключения, для чего и назначить особую комиссию из сенатора М.Я. Маслова, Новоспасского архимандрита Иоанна и генерал-поручика Мартынова. Составление сентенции поручено И.И. Козлову, Д.В. Волкову и П.С. Потемкину, а сделать «выметку из законов до сей материи принадлежащих» возложено на вице-президента Юстиц-коллегии Колошина. Первое заседание продолжалось до двух часов дня и затем решено собраться на следующий день в девять часов утра[1033].
Заседание 31 декабря было открыто чтением журнала предыдущего собрания, а затем суд слушал донесение комиссии, заявившей, что все обвиняемые объявили, что к допросам, кроме показанного, ничего прибавить не могут. «А потом, – доносил князь Вяземский[1034], – по совету моему, Павел Сергеевич Потемкин выходил из собрания, чтобы осмотреть злодея, в каком он состоянии, и приказать привести в ближайшую комнату и там обождать, дабы по его робкому характеру впущением вдруг в собрание не сделалось ему припадка».
Через четверть часа после того Пугачев был введен в комнату присутствия и пал на колени.
Князь А.А. Вяземский обратился тогда к подсудимому с следующими вопросами:
1) Ты ли Зимовейской станицы беглый донской казак Емельян Иванов, сын Пугачев?
2) Ты ли, по побеге с Дона, шатаясь по разным местам, был на Яике и сначала подговаривал яицких казаков к побегу на Кубань, потом назвал себя покойным государем Петром Федоровичем?
3) Ты ли содержался в Казани в остроге?
4) Ты ли, уйдя из Казани, принял публично имя покойного императора Петра III, собрал шайку подобных злодеев и с оной осаждал Оренбург, выжег Казань и делал разные государству разорения, сражался с верными ее императорского величества войсками и, наконец, артелью твоей связан и отдан правосудию ее императорского величества, так как в допросе твоем обо всем обстоятельно от тебя показано?
5) Не имеешь ли сверх показанного тобой еще чего объявить?
Пугачев отвечал на все утвердительно и прибавил, что сверх показанного в допросах ничего объявить не может[1035].
– Имеешь ли, – спросил князь Вяземский, – чистосердечное раскаяние во всех содеянных тобой преступлениях?
– Каюсь Богу, – проговорил Пугачев, – всемилостивейшей государыне и всему роду христианскому.
По выводе самозванца из присутствия началось чтение подходящих статей закона и определение наказание виновным. В конце заседания члены Синода объявили, что, вообще соглашаясь с определением суда о степени наказания каждого из подсудимых, они, как лица духовные, «сентенции» подписать не могут.
Через несколько дней приговор был составлен и отправлен на утверждение в Петербург с Д.В. Волковым. «Прискорбно будет, – писал при этом князь Вяземский, – императрице, щедролюбивой и милосердой самодержице читать казни, злодеям предписанные, и, рассуждая по единому человечеству, сокрушается сердце вашего величества. Но как за содеянные преступления казнь злодеям неизбежна, то старались мы елико возможно подражать беспримерному монаршему человеколюбию. Что же в сентенции упоминается о наложнице злодея Пугачева, то сие внести рассуждение потому, что вся публика о ней известна, а для сего и не можно оставить в молчании».
В шестом часу вечера 8 января князь Вяземский получил рескрипт императрицы о приведении приговора в исполнение и письмо Г.А. Потемкина, сообщавшего, что двор собирается к отъезду в Москву. Зная желание императрицы приехать в Первопрестольную столицу по окончании деятельности суда, князь Вяземский пригласил его членов собраться 9 января в девять часов утра для подписания сентенции[1036], по которой положено было: Пугачева четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех местах сжечь. Яицкого сотника Афанасия Перфильева также четвертовать; казаков Максима Шигаева, Падурова[1037] и Василия Торнова (он же Персиянинов) повесить в Москве; Ивана Чику (он же Зарубин и самозваный граф Чернышев) отвезти в Уфу, где «отсечь голову и воткнуть ее на кол для всенародного зрелища, а труп его сжечь с эшафотом купно». «Я никогда, – писал П.С. Потемкин императрице[1038], – не мог вообразить толь злого сотворения быть в природе. Через три дня находясь в покаянной, нарочно мной сделанной, где в страшной темноте ничего не видать, кроме единого образа, перед которым горящая находится лампада, увещевал я его [Чику] всеми образами убеждению и совести, но ничего истинного найти не мог».
Затем из остальных подсудимых: 8 человек приговорены к наказанию кнутом и по вырывании ноздрей к отправлению на каторгу, 10 человек высечь кнутом и по вырывании ноздрей отправить на поселение; 4 человека высечь плетьми; подпоручик Михайло Шванович лишен чинов и дворянства; инвалидной команды прапорщик Юматов лишен чинов, Астраханского конного полка сотник и депутат Василий Горский депутатского достоинства и названия. Обеих жен Пугачева постановлено «удалить», по распоряжению Сената