В Москве сосредотачивались все сведения о театре мятежных действий, эти сведения Московским Сенатом препровождались обычно в «С.-Петербургские Сената департаменты», а кн. Волконским Екатерине. В одном из протоколов Московского Сената, по его «Секретной Экспедиции», находим весьма яркое изображение роли его, как передаточной инстанции, несмотря на то. что обстоятельства дела требовали бы активного действия со стороны Москвы, в том или ином случае. А именно, 3 декабря 1773 г., Сенат заслушал целый ряд важнейших доношений из Яицкого городка подполковника Симонова, между ними доношение «о происшествиях стоящей под Оренбургом изменнической толпы».
Все эти доношения Московский Сенат отправил, «в С – Петербургские Сената департаменты» – «дав тем департаментам знать, что, хотя здешние (т.-е. Московские) департаменты по близости своей (к театру мятежного движения, конечно) на требование его, подполковника Симонова, снабдить его потребными наставлениями, не оставили б, но как об идущих туда повелениях (из центра) и одним словом о всем том, какие к истреблению сего зла, меры приняты, ни малейшего уведомления из тех С.-Петербургских Сената департаментов сюда не сообщено, то, дабы не сделать в них какой разницы, для того и не могут более, как токмо ныне полученные упоминаемые доношения и репорты, при сем ведении, препроводить» (в Петербург). Впрочем, Московский Сенат наглел возможным «опробовать распоряжение Симонова, «похвалил» «его в оных за расторопность», обнадежив, что принятыми, по высочайшему повелению, мерами злодеи «будут истреблены», спокойствие и порядок в тамошнем краю будут восстановлены» (л. 123 п об.), т. е., volens–nolens, ограничился, вместо какой либо реальной помощи Оренбургскому краю, – одними словесными обещаниями.
В другом случае, Исецкий воевода Веревкин сообщает Сенату о своем критическом положении, но, Сенат отказывается что-либо сделать и отсылает его требование к Бибикову, указывая Веревкину, что Бибиков-де «отправлен в Оренбургский край о достаточною командою и от него он должен получить помощь» (л. 152).
Иногда, впрочем, Сенат действовал и активно, но, во всяком случае, по приказу из центра; так, напр., ему было сообщено из главной артиллерии и фортификации конторы, что предстоит перевозка через Москву из Петербурга артиллерии, почему и надо было озаботиться исправностью мостов и переправ, что вызывает Сенат на посылку соответствующих указов губернаторам (л. 170). Вообще, как бы ни были важны известия, получаемые Волконским и Сенатом с мест, охваченных мятежей и как бы ни нужна была им немедленная помощь, – Сенат и Волконский не выходят из своей обычной роли передаточной инстанции всех сведений о Пугачеве в центр, при чем эти сведения, в случае их важности, скрываются от населения которое поэтому должно было довольствоваться в Москве лишь всякого рода тревожными слухами. Так, напр., когда Волконский узнал о взятии Казани, он 16 июля откровенно написал Екатерине: «здесь в городе о сем несчастий не ведают; я сие и таковыя известия ТАЙНО содержу, дабы город в робость не пришел» и пр. Кажется, – Волконский тогда-же впервые, – отвечал на просьбу Нижегородского губернатора о помощи, – самостоятельно велел Владимирскому гарнизонному батальону идти в Нижний, о чем сейчас же, впрочем, донес центру.[15]
Взятие Казани сильно встревожило Петербург, на что указывает не только желание Екатерины немедленно отправиться в Москву но и переговоры с Н. И. Паниным о назначении главнокомандующим его брата П. П. Панина, быстрое отправление войск в Москву, (о чем нам придется еще говорить подробно), предположение Совета об отправлении в Казань «знаменитой особы с полною мочью, какую имел покойный генерал Бибиков» и пр. но, в самой высшей Московской администрации радикальный перелом, по отношению к Пугачевскому движению, произошел лишь 25 июля.
Еще за 4 дня, Сенат стоял на прежней своей позиции. А именно, 21 июля им рассматривалось (в присутствии Волконского, как старейшего члена Сената донесение Оренбургского губернатора г. – пор. Рейнсдорпа; оно, в официальном даже изложении достаточно драматично изображает тяжелую ситуацию губернии, но, Сенат, по обычаю (в данном случае, как и в других подобных) постановляет: «как уже первые таковые же экстракты (из доношений) по принадлежности, препровождены отсюда в С.-Петербургские Сената департаменты, то сего ради и вышеписанное, ныне полученное от Оренбургского губернатора доношение, с экстрактом, сообщить в те департаменты при ведении, оставя здесь с него копию, а к Оренбургскому губернатору дать знать о том указом.»[16]
Мы приведем сейчас этот «экстракт из доношения» Рейнсдорпа, ввиду того соображения, что он может служить образчиком тех, нередко, весьма тревожных, сведений, какие получались тогда Москвою. Рейнсдорп пишет следующее:
«Хотя по разбитии и истреблении толпы, бывшей под руководством самого (в подлиннике стоит, впрочем, самаго) известного государственного злодея Пугачева, гнездившейся под Самарским городком, войсками ея и. в-ва под предводительством г.-м. и кав., кн. Галицина, и предвидилась надежда прежней тамошней тишины и спокойствия, однако, вопреки того, как он, злодей, от поиску войск сих внутрь вверенной ему (губернатору), губернии удалился, так возымел способ башкирский, явно легкомысленный и на воровство склонный от природы, народ, вящше поколебать, который тотчас попустился в генеральный бунт, от коего такой распространился огонь, что, к крайнему сожалению, как по линии, так и внутри губернии, неописанныя злодейства причинены и почти половина губернии людей, частию умерщвлены, частию в толпы их злодейские захвачены, а крепости, заводы и селения не только раззорены, но и в пепел обращены»…
Таковы были, среди многих других, известия получавшиеся в Москве о событиях, бывших в дальних от нее местах, без всякого еще указания на непосредственную от них угрозу для Москвы, или для ее губернии.
Но, вот почти одновременно, Волконский получает, два официальных письма: одно от 17 июля, посланное Казанским губернатором Яковом ф. – Брантом, другое, от 21 июля–Нижаегородским губернатором Алексеем Ступишиным.
Оба эти письма ввергают Волконского (в связи, может быть с полученным известием из Казани от 10 июля в полную панику и наставляют его войти в Сенат со сложною программою экстренных мер, какие вызываются чрезвычайными опасностями для Москвы и ее губерниям от вторжения в их пределы Пугачева, или его «партий».
Меры эти, утвержденные Сенатом, были предприняты Волконским вполне самостоятельно, без предварительного сношения о Екатериною и были ей затем сообщены в копиях Сенатом и Волконским «для высочайшего усмотрения».[17]
Остановимся прежде всего на названных двух письмах, ввиду важности их содержания, с одной стороны, и их решающего влияния на меры предложенные Волконским Сенату и утвержденные последним, с другой, это ясно будет видно из нижепомещенного нами предложения Волконского Сенату и распоряжений Сената по данному поводу. Что же это за письма?
Как уже сказано, одно письмо, датированное 17-м числом, было прислано Волконскому Казанским губернатором, другое, от 21-го июля, – Нижегородским.
Первое гласило следующее: «о злодействах известного государственного врага, разбойника и бунтовщика Пугачева вчерась», пишет Ф. Брант, «имея я честь, в с-во, уведомить, а сейчас от Свияжского воеводы получил репорт, что помянутый тиран перебираться начал через Волгу, против Кокшайска, расстоянием от Свияжска[18] верстах в 70-ти; из взятых же при сражении, из толпы его людей есть уведомление, что сей изверг намеревается сделать покушение на Москву (курсив наш), что, хотя за верное почесть и не можно, однако ж, нельзя оставить сего и без примечания, в рассуждение разбойнических его скоропостижных переворотов и что все почти уездные обыватели, слепо веря злодейским его разглашениям и обольщениям, некоторые охотно, а другие страха ради, так крепко к нему пристают, что в злодейских его движениях не только сами вероятных известиев не дают, но, и через посланных, с великою нуждою, доставать сие способ бывает, почему и весьма потребна встрешная (sic) помощь умученным преследованием его, отправленным за ним войскам, которые, сколько его не поражают, однако ж, не ускоряют сделать ему совершенного потребления (это обстоятельство было отмечено и Екатериною, в одном из ее писем к Вольтеру).
Впрочем, если он не отважится сделать дерзновения злодейским его покушением на Москву, то, по крайней мере, будет он пробираться к Дону, куда, в пролазе через Казанскую и Нижегородскую губернии, некому уже сделать ему препятствия.
Чего ради о сем должное нахожу ваше с-во предуведумить для взятия во всем том надлежащей осторожности. В каких же силах реченный злодей остался, достоверного известия нет, ибо все сказывают разное: некоторые говорят, что яицких казаков было у него 400, а другие – до 200 ч., калмыков и башкирцев – безызвестно, а только пришло к нему, как уже был под Казанью, более 3-х тысяч человек, с которыми он и последнее делал на Казань покушение, однако, помощью всемогущего бога, множество их побито, а множество разбежалось; артиллерии и народу весьма мало имеет» (л. 178).
Указание ф. – Бранта на «скоропостижные перевороты» Пугачева (т. е. на быстрые перемены им своих боевых позиций), на сильные, несмотря на отдельные поражения, увеличения, время от времени, его приверженцев, слепо верящих его «разглашениям и обольщениям» на трудность, наконец, получения точных сведений об его силах и планах, не было, конечно, новостью ни для Москвы, ни для Петербурга,[19] но новостью, однако, было здесь прямое сообщение на предполагаемое его «покушение на Москву», что не могло не произвести сильного впечатления на ту и на другую столицу, при чем к известию об этом, там и здесь, отнеслись как к непреложному г