которым она уехала отсюда…
– Кстати, а почему она не взяла тебя с собой?
– Отец не дал согласия. Но наверняка не из-за отцовских чувств – очевидно, просто хотел сделать ей больно. Я ведь, как тебе известно, не особенно была ему нужна. Так вот, в муниципалитете мне сказали, что этот брак давно расторгнут, а женщина с такой фамилией… умерла. Но адрес я все же получила. Когда зашла в дом, мне показалось, что я здесь уже была однажды… Этот подъезд с вазонами… Знакомый запах… Я стояла в полумраке и ждала ее шагов с верхнего этажа…
– Отчего она умерла?
– Новая жилица сказала – выбросилась из окна…
– М-да… Странная у вас была семейка…
– Обыкновенная. Просто мама искала выход… Я ее понимаю. И не осуждаю. Теперь. Она не могла знать, что мир одинаков везде. Особенно сейчас. В Париже, Риме, Валетте, Амстердаме… Но это можно понять, когда есть возможность свободно по нему перемещаться.
– Я не совсем понимаю, о чем ты… Но все равно, Машка, я тебя обожаю! Я сволочь, ты знаешь. Я иду по трупам, – Ада влила в себя порцию виски, неизвестно как оказавшуюся на столе, – и тебя по ним повела… Но я без тебя – ноль… Ты – голова, Машуня! Я это знала еще тогда, когда мы хоронили твою чертову крысу!
– Это было в другой жизни…
– Ты так говоришь, будто жалеешь о ней…
– Я о себе жалею! – Анна-Мария раздавила окурок в пепельнице. – И хватит об этом!
Ада знала, что перечить не стоит – слишком знаком ей был этот властный резкий тон, как будто бы с силой захлопнулись железные ворота, за которыми две девочки пили портвейн из пластиковых стаканчиков, жевали булку, густо намазанную сгущенкой, и мечтали уехать. Куда-нибудь, к новой жизни, в которой звонят колокола…
– Анна Юрьевна, я к вам! Помните, вы вчера мне назначили встречу на двенадцать! – Девушка стоит на пороге кабинета и с интересом разглядывает стены – карминного цвета кирпичи, обработанные и выложенные намеренно неровно. На стенах – фотографии в тяжелых тусклых рамках, пучки засушенных трав, китайские маски и веера.
– Да, я помню. Заходите. Кофе?
Она набирает две цифры телефона и просит принести кофе. Девушка достает из сумки диктофон и глянцевый журнал, с обложки которого во все тридцать два зуба улыбается Дженифер Лопес.
– Я вас слушаю.
– Моя рубрика в журнале называется «Успех», – явно волнуясь, говорит девушка. – Я бы хотела написать о вас очерк.
– Но ведь я не эстрадная звезда, не актриса… Что обо мне писать?
– Но вы же достигли определенного успеха в бизнесе!
– Ну хорошо, хорошо… Сколько вам нужно времени?
– Хотя бы час…
– Ого! Ладно. Спрашивайте. – Она откидывается в кресле, на лице – выражение усталости и скуки.
Девушка щелкает кнопкой диктофона, на его боку загорается крохотная красная лампочка.
– Вас действительно зовут Анна-Мария? Кто дал вам это имя? – издалека начинает девушка, и становится понятно, что она здесь надолго и нужно настроиться и выдать версию в духе времени – сказку о Золушке. Нынешняя публика верит в сказки с хорошим, желательно – денежным концом. И она, Анна-Мария, самая подходящая для этого кандидатура. Родилась в провинции, почти бедная сиротка, старательно грызла гранит науки, поднималась по служебной лестнице, волоча за собой железобетонный хвост комплексов, была честной и бескомпромиссной, а еще, как принято говорить сейчас, – креативной. После окончания института пекла пирожки в душной кухне маленькой забегаловки, потом инспектировала заводские буфеты, стыдливо отказываясь от пакетов с продуктами, которые подсовывали членам проверочной комиссии, пока за эдакую принципиальность не оказалась на улице, без работы и выходного пособия. Потом штудировала новомодные книжки по бухгалтерии и маркетингу, вечерами просиживала над переводами статей по этим же темам из американских и английских журналов, пока не сделала свое открытие, определившее ее дальнейшую жизнь. «Открытие» состояло из множества хитростей и нюансов, благодаря которым можно было получать реальную прибыль, не боясь налоговой инспекции. В небольшом кафе, куда ее устроила верная Ада (которая к тому времени уже осуществила свою мечту – выскочила замуж за ее заклятого врага – Стефана), проработала не более полугода. Да и в более престижном заведении – в ресторане в самом центре столицы – пробыла недолго: ее перекупали, с каждым разом предлагая должности на ранг выше предыдущих. Теперь она – вице-президент Гильдии рестораторов, владелица львиной доли доходов самых фешенебельных ресторанов, клубов и казино города… И она… бесконечно устала. Но разве обо всем этом расскажешь?.. Разве можно объяснить, что ей уже не выбраться из этого механизма, потому что при входе на полную мощность работает перемалывающая в клочья железная шестерня. Она вошла в этот туннель совершенно голая, как при рождении, пробивалась вперед, не замечая, что сзади уже кем-то выставлены заграждения и все пути к отступлению – отрезаны.
А девочке-журналистке ничего этого и не нужно, она уже расспрашивает о любимых духах, швейных марках, обуви… И, как акула, сжирает этот, такой безумно дорогой, час. Анна-Мария уже видит эту статью, эту сказку для молодых дурочек, готовых войти в сердцевину безжалостного механизма в надежде на счастье.
Девочка-журналистка наконец-то выключает диктофон, еще раз окидывает взглядом кабинет и выходит с чувством исполненного долга. Анна-Мария нажимает кнопку громкой связи, она знает, что Ада уже томится под дверью и настроение у нее не из лучших: через пару часов у Анны-Марии самолет.
– Куда тебя несет?! – врывается в кабинет Ада Павловна. – Через неделю совет акционеров!
– Вот и останешься – за меня…
– Ты что – заболела?
– Будем считать, что да… Остановите землю – я хочу сойти…
– Ну, ты ненормальная! Ладно, сходи. Только держи меня в курсе… И все-таки, что произошло?
– Ничего. Просто… «луна переменилась, но ничто не сдвинулось»… Дальше не помню…
– Ой, не нравишься ты мне!
– Я никому не нравлюсь…
– Зря кокетничаешь. Ладно, я помчалась.
Ада, как всегда, большой огненно-рыжей пулей выскакивает из кабинета, и ее резкий голос уже слышится где-то на первом этаже офиса…
«…Я до сих пор не знаю, что погнало меня сюда, на побережье этого странного прозрачного моря, в эту маленькую страну, с высоты птичьего полета напоминающую лежбище огромных рептилий… Желание смерти? Но почему именно сюда? Неужели только из-за того, что в одном из модных журналов (чтива, как по мне, слишком претенциозного) однажды попалась на глаза рекламная статейка и одна строчка взбудоражила воображение: «Время здесь останавливается. И стоит, словно ложка в стакане с густым медом…» Действительно, я почувствовала себя немного странно, едва ступила на территорию отеля, расположенного на самом берегу моря». Тишина, словно безграничная ватная сфера, окутывала остров…
Курортный сезон еще не начался. В пятизвездочном отеле, кроме Анны-Марии, оказались только три-четыре семейства, в основном – итальянцы. Анна-Мария знала, что некоторые земельные участки на побережье можно было купить за копейки. Но даже на эти благодатные клочки земли не находилось покупателей – местный люд был слишком беден, а богатые иностранцы предпочитали здесь только отдыхать – их не слишком-то привлекала страна, похожая на декорации из фильма «Гладиатор»… Слишком мало пространства.
В отель Анна-Мария попала поздним вечером. Ее еще немного покачивало после перелета (сервис был отличный, но летать она все же боялась). Любезный портье отнес ее вещи в номер и слегка подзадержался у порога в ожидании чаевых. Получив свое, счел долгом рассказать о лучших блюдах местной кухни и с достоинством удалился, пожелав приятного отдыха. Есть Анне-Марии не хотелось… Она вышла на балкон. И мгновенно ощутила поток почти осязаемого сладкого воздуха, пропитанного ароматом петуний, моря и хвои. Он, этот запах, влился в комнату, заполнив собой все пространство – густой и очень естественный, совершенно не похожий на парфюмерный концентрат, но такой же сладкий и насыщенный. С высоты пятого этажа Анна-Мария видела, как на островках света, образованных фонарями, резвится семейство ежиков. Набережная была пустынна, поверхность моря поблескивала, как ровная, гладкая пленка, из-под которой просвечивала зеленоватым неоновым светом лунная дорожка.
«Умереть именно здесь было бы очень романтично… – подумала Анна-Мария. – Но почему, собственно говоря, я должна умереть? Потому что жизнь удалась и оказалась не таким уж интересным приключением?» Она сама поставила себе диагноз под кодовым названием «синдром Мартина Идена», и с этим нужно было либо смириться, либо… («читайте Джека Лондона, господа!») Но, помимо нынешних рефлексий, она хорошо помнила, что ей всегда было страшно уйти и совсем ничего не оставить после себя.
Ее призрачная империя по удовлетворению желудков – этих «кладбищ бифштексов» и суши – не могла идти в счет.
Только вещи имеют право на бессмертие – они хранят память о своих хозяевах. Проникшись этой мыслью, Анна-Мария раздаривала все, что ей принадлежало, все, что было под рукой в тот момент, когда мысль о неизбежности ухода настигала ее. Она с легкостью раздавала свои кольца, серьги, множество других красивых и бессмысленных безделушек, словно с ними посылая и саму себя в жизнь вечную. В такие минуты возникала иллюзия, что ее будут помнить благодаря этому долгоиграющему барахлу.
С некоторых пор Анна-Мария отчаянно завидовала (завистью бесконечно белой, как чистый лист бумаги) художникам, музыкантам, поэтам – не из-за их славы, а потому, что они имеют высшее счастье – оставлять после себя свои полотна, партитуры или книги. Разве мог умереть Моцарт? А Микеланджело или Петрарка?! Она ясно понимала, что Бог не дал ей никакого таланта. Никакого. Кроме умения работать. Но знания всех тонкостей бухгалтерии, хитростей всех рыночных отношений, способность к точным наукам, интуиция и экономическое чутье не могли обеспечить ей бессмертия. Что она могла бы сделать ради этого? Приобрести участок на Луне, как это делали другие толстосумы? Купить маленькую планету под миллиардным номером и дать ей свое имя? Заморозить свою плоть до третьего тысячелетия? Но зачем ей, Анне-Марии, ТАКОЕ бессмертие – глупое, ненужное и смешное?