– Неправда!
– Правда. Вон, ты даже с Лизой из-за него поссорилась. Микки, что с тобой?
– Ты все преувеличиваешь! – Я поднялась.
– Ну разумеется, именно поэтому ты отправилась следить за ними с Надей и снимать…
– Отстань. Будешь давить, я с тобой тоже поссорюсь.
– Ты называешь мое классное предложение чушью, а сама погрязла в еще большем бреду.
Я ушла на кухню. Открыла окошко, и сырой ноябрьский воздух наполнил легкие. Взяла со стола сигареты Бэзила, но прикурить не успела.
– Ладно, не хочешь, как хочешь. – Бэзил притащился за мной. – Я просто так предложил. Дело твое. Давай просто посмотрим «Людей Икс» и больше не будем разговаривать ни о чем грузящем?
– Давай ты посмотришь «Людей Икс», а я – спать. Надоело уже все.
– И что, даже не поцелуемся? – Бэзил преградил мне дорогу.
– Нет.
– Так нечестно, Микки. Ты же моя девушка.
– У меня нет настроения в это играть.
– Ладно, тогда, может, просто? По-дружески? Для поднятия настроения?
– Иди к черту, Бэзил. – Я отпихнула его. – Ночевать будешь у деда, белье сам застели.
– Я так, на покрывале. – Бэзил поплелся к дальней комнате, потом остановился. – Слушай, мне просто интересно, у тебя есть что-то такое, о чем ты мечтаешь? Что-то реальное и возможное. Чего бы ты хотела получить в будущем, после того как со школой будет покончено?
Неожиданный вопрос, особенно от Бэзила. Однако в свете последних событий, да и вообще всей моей унылой истории жизни, долго раздумывать не пришлось.
– Я очень хочу простой радости, нормальной, настоящей, человеческой. Чего-то понятного и хорошего. Мне много не надо: сухие ботинки, тепло и чтобы меня хоть чуточку кто-нибудь любил.
– Ну, я, например, тебя чуточку люблю. По-дружески, конечно. Если подгоню новые ботинки, ты будешь счастлива?
– Вась, слушай, извини. Я все понимаю, ты стараешься, хочешь помочь мне, задвигаешь свою Ксюшу, придумываешь невероятные бизнес-планы, присылаешь пиццу под видом тайного поклонника, а я туплю и гружусь, но у меня сейчас правда какой-то сложный период. Мне все время кажется, что где-то есть хорошая светлая жизнь, а меня затянуло в эту ужасную сказку с Кощеем и Ягой, и я никак не могу из нее выбраться. Пока Яга была жива, я, находясь в вечном сопротивлении, никогда не задумывалась об этом, но теперь, когда ее не стало и бороться больше было не с кем, оказалось, что, по сути, дело вовсе не в ней. Так что я мечтаю, чтобы кто-то пришел и спас меня из всего этого. Просто взял за руку и увел в другой мир. В мир, где есть надежда, смех и где людям можно верить. Только очень сомневаюсь, что это возможно и реально.
– Как ты догадалась, что это я пиццу прислал? – Бэзил озадаченно потер бритую голову.
– Это же очень просто. Второй раз ты заказал ее там же, и тебе сделали скидку.
Усмехнувшись, он с одобрением покачал головой:
– Да ты реально Шерлок.
Глава 11
Иногда мне казалось, что за школой жизни нет. Было странно думать, что все, что сейчас составляет ее суть, очень скоро исчезнет насовсем.
Я представляла, будто приезжаю на вокзал в незнакомом городе и стою посреди платформы с чемоданом, без адреса, без денег, без плана. Если бы собирали экспедицию поселенцев на Марс, я отправилась бы туда с бóльшим воодушевлением, чем в темную неизвестность под названием «После школы».
– Таких, как ты, я повидала сотни, – однажды сказала Яга. – В школе они звезды: смелые, красивые, популярные. Но потом выпускной, а у них больше ничего нет. Ни интереса, ни сил, ни способности заявить о себе в новой, взрослой жизни. Вот они и цепляются изо всех сил за окружающий их мирок. Выходят замуж за самого главного идиота в своей компании, который вскоре сопьется или станет наркоманом, рожают выводок детей и устраиваются работать продавщицей в соседний магазин.
Я не воображала себя звездой в том смысле, о котором говорила Яга, но она была права: бездействие, как и хаос, обладало особой притягательной силой.
Томаш вернулся в школу. Мы не общались, но что-то изменилось. Время от времени я ловила на себе его взгляд, а когда он отворачивался, сама смотрела на него. Больше он не выглядел высокомерным. Злое чувство обиды ушло, и мне вдруг захотелось просто поговорить с ним. Расспросить про работу, узнать, о чем он думает, когда делает вид, что совершенно спокоен, посидеть на их теплой кухне в смешных тапочках-собаках, увидеть снова, как он жарит сосиски, и почувствовать их аппетитный домашний запах. Между нами повисло неясное, непреходящее ожидание. Оно ощущалось повсюду. На уроках, где я привычно разглядывала его спину. В столовой, когда мы, смеясь и болтая, завтракали, а Томаш в другом конце стола что-то читал в телефоне, не поднимая головы. Когда играли на физ-ре в волейбол или лазили по канату. Когда после школы расходились по домам, и, даже приходя домой, я каждые пятнадцать минут проверяла телефон, словно ждала сообщения. Казалось, что-то вот-вот должно произойти. И оно произошло. Перед выходными, в пятницу, через три дня после того как Кощея увезли в больницу.
Дожди наконец закончились, и стало просто холодно. Ноябрь с его зловещим минором и обреченной чернотой болезненно отзывался в душе безнадегой. Куртка, подарок Бэзила, грела совсем плохо, но я рассчитывала проходить в ней как можно дольше, потому что зимний пуховик у меня был заношенным и детским. А вот ботинки почти просохли.
Как и в прошлый раз, Томаш догнал меня по дороге домой. Откуда-то все еще приносило под ноги бурые листья, хотя дворники их тщательно собирали.
– Приходи завтра к нам. – Томаш пристроился рядом. – В два. Даша просила тебя позвать.
– Какой-то праздник?
– Просто так.
– А мама разрешит?
– Ее не будет.
– Серьезно? И где же она?
– Уехала к родственникам на пару дней, – соврал и глазом не моргнул.
Я внимательно следила за выражением его лица.
– К тем самым? Мишеньке и Танечке?
– К кому?
Изобразить удивление ему удалось особенно хорошо.
– К детям своим настоящим.
– Не понимаю, почему ты это сказала.
– Меня это, конечно, не касается. Просто не надо врать. Вот как я пойду к тебе, если еще неделю назад думала, что ты убил Надю? Зная, что твоя мама совсем не твоя мама и что в школе никто понятия не имеет, где ты живешь и кто ты такой на самом деле?
– Откуда ты узнала про маму?
– Тебе нужно было подыскать кого-нибудь из другого района.
– Ты говорила об этом еще кому-нибудь?
– Пока нет.
– Даже своим друзьям?
– Если я скажу, что никому не говорила, тебе будет проще меня убить.
– С этим не поспоришь.
Слава не смотрел на меня, только себе под ноги. Ботинки у него были темно-коричневые, с черными шнурками и такие чистые, будто он не месил в них, как все, осеннюю грязь, а парил над дорогой. Мне стало стыдно за свои.
– Ты уже решил, как собираешься избавляться от моего трупа?
– Не все ли равно?
– Конечно нет! Я же должна буду правильно подготовиться. Если ты меня в колодец потом запихнешь, то можно не краситься и голову не мыть. И одеться как-то попроще, вдруг потом Кощей захочет мои шмотки на «Авито» продать? Кстати, извращения в программе намечаются? Я тогда белье красивое надену, чтобы на фотках в полицейских отчетах получше выглядеть.
– Белье можешь надеть, но на фотках его не будет. Если бы я планировал убийство, то избавлялся от трупа с помощью щелочи или кислоты. – Он растянул губы в искусственной улыбке. – Будем считать, что договорились.
– А ты не слишком наглый?
– А что еще остается, если у тебя самой не хватает смелости подойти?
– Может, не смелости, а желания?
– Желание у тебя есть, но ты боишься Бэзила.
– Или ты боишься Бэзила?
Я с вызовом развернулась, но ему было все равно.
– Я – нет.
– Почему тогда в школе не подошел?
– Придешь завтра – расскажу.
– Мне кажется или ты пытаешься заманить меня к себе любым способом?
– Не кажется.
– Значит, убийство все же планируется?
– Возможно. Но точно не завтра.
Мы дошли до моего подъезда.
– Я к двенадцати завтра в больницу еду, потом могу к вам, но, скорее всего, опоздаю.
– Мы подождем. – Не вынимая рук из карманов, он кивнул, прощаясь, и пошел прочь.
Кощей выглядел плохо. И без того худой, он стал совсем скелетом. Кожа на щеках обвисла и посерела. Седые волосы болтались сосульками. Голубые глаза потускнели. В палате стояла духота, воняло лекарствами и пóтом. Соседей было четверо. Все такие же, как он, – осунувшиеся и страшные. Кощей похлопал перемотанной бинтом на сгибе локтя рукой по одеялу, приглашая меня садиться. Я опустилась на краешек кровати.
– Как ты себя чувствуешь?
– Мне шестьдесят семь, и я в больнице. Как мне себя чувствовать?
Дед на соседней койке одобрительно закряхтел.
– Долго тебе лежать?
– Надеюсь, помру раньше, чем выпишут.
– Зачем ты так говоришь?
– А как еще говорить? Здесь хоть кормят и лекарства дают. А дома что? Лучше подохнуть в чистоте, чем на помойке.
Упрек в свой адрес я пропустила мимо ушей.
– Я тебе привезла носки и бритву.
Он забрал у меня из рук пакет и, не глядя, кинул в тумбочку.
– В общем, дело такое. Ты должна позвонить своей матери и попросить денег. Мне понадобятся дорогие лекарства, если ты все же не хочешь, чтобы я умер прямо здесь.
– Я не буду ей звонить! – Я вскочила. – И просить ничего не буду. Тем более деньги. Неужели больше их неоткуда взять? У тебя же есть зарплата! Давай машину твою продадим.
– Машину ты без меня не продашь, а деньги нужны сейчас.
– У тебя наверняка должны быть какие-то знакомые, у которых можно взять в долг.
– Нет у меня никого, – проворчал он, поворачиваясь ко мне спиной, – я один. И помирать тоже в одиночестве буду. – Дед на соседней койке посмотрел на меня с осуждением.
– Ладно, – сказала я, – что-нибудь придумаю.
Подошел троллейбус – громыхающий, скрипящий, полупустой. Турникет не работал, электронное табло с названиями остановок тоже. Я села в конец салона на высокое сиденье на колесе. Там от мотора шел жар, и можно было немного погреться.