много чего о ней узнали, прежде чем Яга отправилась в «Пуговицы».
Пылесос гудел так, словно собирался вот-вот взорваться. Я отмерла, сообразив, что он засосал носок. Все это, конечно, мои домыслы, но если я где-то и ошибалась, то совсем незначительно. Тамара сказала мне тогда, что защищала Надю до последнего. От кого защищала? Разумеется, от Яги. Но Яга погибла на месяц раньше, чем у директрисы с Надей произошла последняя ссора. Это был совершенно неожиданный поворот, заставивший меня судорожно схватиться за новую, прежде не приходившую в голову мысль. Водителя, который наехал на Ягу, так и не нашли. А вдруг Надя нарочно сбила ее? Вдруг Яга узнала нечто такое, из-за чего Надя решила ее убить? Кощей пытался отыскать виновника по своим каналам, но безуспешно. Или, может, это он мне сказал, что безуспешно? А что, если он установил Надину виновность и потом отомстил ей? От собственных догадок меня бросило в жар. Неужели Кощей способен кого-то убить?
Не заметив, как вытерла пыль с книжных полок, я налила в тазик воды и вымыла подоконники и батареи в обеих комнатах. Приступ уборки и хаоса мыслей закончился только часов в пять. Обессиленно рухнув на диван, я, все еще не в силах поверить в то, до чего в итоге додумалась, с удивлением оглядела сияющую квартиру.
Слава заявился в семь с букетом маленьких бледно-розовых розочек в белой, подвязанной розовыми лентами бумаге. Головка каждого бутона была размером с вишенку и выглядела трогательно. Я погладила их пальцем. Раньше, не считая тюльпанов от класса на Восьмое марта, мне никогда не дарили цветы.
– Забежал домой принять душ, – раздеваясь, пояснил Томаш, – после работы я как взмыленная лошадь.
На нем был коричневый спортивный пиджак с рукавами три четверти, кристально белая футболка и синие джинсы. Повисла некоторая неловкость. Я, конечно, ждала его и долго наряжалась, выбирая между полупрозрачной дымчатой блузкой и черным обтягивающим свитшотом с глубоким вырезом, но эти цветы и то, что в квартире было так непривычно чисто, а мы находились одни и торопиться было некуда, вся эта киношно-романтическая обстановка, очень серьезная и вместе с тем глупая, заставили неожиданно разволноваться. Одно дело оставлять с ночевкой Бэзила, а другое – Томаш. Школьные фантазии на уроках и свидание в твоей квартире – далеко не одно и то же. Ясно же, к чему все шло. Было бы хорошо выпить что-нибудь для храбрости, но Томаш, в отличие от Бэзила, вина не прихватил. Только пиццу и колу. На пути к кухне он поймал меня за талию и, прижав к себе, поцеловал.
– Рад, что война с дедом закончилась. Так значительно приятнее. Как будто места больше стало и светлее.
– Где будем есть? На кухне или в комнате? Кино посмотрим? Может, просто поболтаем?
Я, которая все эти месяцы сходила по Томашу с ума, прожигала взглядом спину, неприлично разглядывала на физ-ре и чей мозг плавился от его поцелуев, вдруг перепугалась, как Бэмби.
– Ты хотела поговорить о чем-то важном, – напомнил он. – А есть все равно где. Я неприхотливый.
Я достала большие плоские тарелки из старого сервиза с золотистым ободком, прозрачные разноцветные стаканы, что мы с Лизой бесплатно получили по купонам на фудкорте, гостевые приборы и салфетки. Цветы пришлось поставить в банку, которую Кощей держал под батареей для увлажнения воздуха. У Яги было много ваз, но куда мы их запихнули, я совершенно не помнила.
– Все в порядке? – Слава пристально наблюдал за мной.
– Да, просто устала немного. Ты же видел, что тут творилось.
– А в школу почему не пришла?
– Не получилось.
– Дай угадаю, вы с Лизой всю ночь не спали, а утром не могли встать.
Я еще не решила, стоит ли рассказывать ему про «Пуговицы».
– А ты знаешь, что у Нади отец и брат в автокатастрофе погибли?
Он отшатнулся от моего вопроса как от пощечины.
– Знаю.
– А что еще ты знаешь?
– Микки! – Он многозначительно помолчал. – У нас с тобой, кроме Нади, есть темы для разговоров?
– Наверное, есть. Должны быть. – Я принялась судорожно подыскивать тему, но мысли рассыпались, как кубики в руках ребенка.
– Ладно. Давай я попробую. – Томаш усадил меня за стол, поменял местами нож и вилку, выложил кусок пиццы на мою тарелку и сел напротив. – Я собираюсь поступать в строительный. На гражданское строительство. А ты?
– А я раздолбайка и никуда поступать не хочу. Пойду работать. У меня в ТЦ много знакомых, попрошусь продавцом, ну, или в парикмахерский салон администратором, или в фитнес. Мне деньги нужны.
– Точно, – спохватился он и, вытащив из кармана рубашки тридцать тысяч пятерками, положил рядом с моей тарелкой. – Я же обещал.
– Не нужно. Я у Бэзила не взяла и у тебя тоже не возьму. А вдруг не смогу отдать? Как потом расплачиваться?
Несколько секунд мы пристально, будто играя в гляделки, смотрели друг другу в глаза, но даже его неуютный взгляд не смог сломить мою решимость. Потом Слава понимающе усмехнулся:
– Справедливо. За что боролись, на то и напоролись. Но это же на лечение. Если тебе будет проще взять у Васи, бери. Я не обижусь.
– Мне никак не проще. – Позабыв о том, что достала приборы и хотела, чтобы все было похоже на нормальный ужин, я взяла кусок пиццы рукой.
Томаш сидел с пустой тарелкой и по-прежнему смотрел на меня. Трудно было поверить, что у нас настоящее свидание. Вспомнились Лизины слова про сюр. Очень к месту именно сейчас. До этого момента все шло как-то само собой, спонтанно, непредсказуемо, страстно, но вместе с тем легко.
– Почему ты не ешь?
– Я на пиццу уже смотреть не могу.
– Прости, я не подумала. Хочешь, макароны сварю?
– Ничего. Я все равно не есть пришел.
Снова повисла волнительная пауза.
– Как дела у Даши?
– Счастлива, что нам не пришлось никуда переезжать и менять школу. Ей здесь нравится.
– Она так тебя любит. Просто удивительно. Все мои знакомые вечно воюют со своими младшими, а у вас идиллия.
– Конечно, у нее ведь нет никого, кроме меня, а у меня – кроме нее. Тут не повоюешь. Да и делить нам нечего. Она же маленькая девочка, а я… Я старше ее на девять лет.
– Этот ее отец, что с ним не так?
Томаш задумчиво покрутил в руках вилку.
– Только то, что он хочет забрать Дашу себе. У нас с ним не особо дружеские отношения, но раз в месяц я отправляю ее на встречи с ним, и для меня это самые ужасные дни в году. Только и делаю, что гадаю: вернется она или нет? Но пока он не знает, что случилось с мамой, все проходит спокойно.
– А что с ней случилось?
– Утонула, – сказал он тихо.
– Ничего себе! Как же это произошло?
– Ушла купаться и утонула, – чувствовалось, что он говорит через силу. Густые ресницы были опущены, брови нахмурены. – Было лето, очень рано. Часов пять или шесть. На озере в это время никого не бывает.
– Но с чего ты взял, что она утонула?
Мне самой не нравилось, когда кто-то лез в мое прошлое с расспросами, но сдерживаться никак не получалось. Любопытство неслось впереди совести и всех правил приличия.
– Она записку оставила, что сама так решила.
Слова давались ему с трудом, и он по-прежнему смотрел только на вилку. Похоже, говорить об этом ему доводилось нечасто.
– Типа утопилась?
Он коротко кивнул.
– Понятно. – Я забрала у него вилку и накрыла его руку ладонью. – Сочувствую.
В ту же секунду Слава с благодарностью вскинул глаза:
– Мама на таблетках сидела. Из-за депрессии. Творческой. В молодости она была перспективной художницей. Ей устраивали выставки в Кёльне, Будапеште, да много где, и она по всем странам ездила со мной «под мышкой». Она была очень общительная, энергичная и жизнерадостная, пока с Марком не познакомилась. Дашиным отцом.
Несмотря на ровный тон, в каждой его фразе слышалась горечь.
– А твой отец где?
– Он умер, когда мне еще года не исполнилось. От передоза. Тоже художником был. Искал новые грани восприятия. Но они с мамой женаты не были, она его бросила еще до моего рождения.
– И как же вы с Дашей без мамы? Без родителей? Я имею в виду вообще без старших…
Совсем позабыв о том, что это ужин и что нужно есть, я вся горела от напряженного внимания.
– Деньги у нас всегда были. Дашин отец на карту перечисляет. А все остальное я и сам могу. Просто то, что тайком, очень мешает.
Сказав самое главное, на остальные вопросы он отвечал более охотно.
– А разве нельзя все оформить так, чтобы Даша с тобой официально осталась?
– Только через суд, лишив ее отца родительских прав. А это невозможно. Он богатый, обеспеченный, любит ее и всегда заботился о ней. Она его единственный ребенок. Хотя он трижды был женат. И всегда был женат. Но не на маме.
– Ну а если Даша скажет на суде, что хочет быть с тобой? Ее должны оставить. Меня в детстве затаскали по судам, требуя выбрать, с кем я хочу быть.
– Я ее брат, а не родитель. Я оканчиваю школу, и у меня только зарплата разносчика пиццы. Дашу никогда не оставят со мной. По крайней мере, пока ей не исполнится четырнадцать.
– Как все сложно. И что же делать? Неужели вам так всю жизнь придется прятаться?
– Надеюсь, нет. Давай больше не будем про это?
Я снова взяла его за руку:
– Даше очень повезло с тобой. Я хотела бы, чтобы у меня был такой брат, который заменил бы мне и маму, и папу, и всех на свете, с которым спокойно, надежно и не страшен даже дестрой.
– Дестрой? – удивленно рассмеялся он, и мне послышалось в этом смехе облегчение. – Что это?
– Это бардак и хаос, когда все шиворот-навыворот и ты уже не знаешь, что такое хорошо, а что плохо, что белое, а что черное, что добро, а что зло. Когда все настолько перемешалось, что уже не имеет никого смысла. Как в мировых новостях.
Томаш умиленно покачал головой, поднял меня и пересадил к себе на колени.
– Мне приятно, что ты так обо мне думаешь.
Больше в этот день мы не разговаривали. Сначала целовались прямо на кухне, после чего он отнес меня в комнату на диван и там в кромешной темноте раздел. Но потом только гладил и целовал, и это было похоже на глубокий тактильный гипноз, от которого я совершенно потеряла понимание времени, пространства и реальности. Потеряла мысли и разум, погрузившись в объемные и парящие над землей, как темные ночные облака, ощущения.