– Вы серьезно? – Я опешила.
– Немедленно отправляйся на урок!
– Меня выгнали.
Твердым, решительным шагом она вышла из-за стола, прошла мимо меня и распахнула дверь.
– Иди за мной!
В этом внезапном конфликте самым плохим было то, что на самом деле я собиралась поделиться с ней своими подозрениями насчет Кощея, но вместо этого свернула не в ту степь и провалила все по полной.
После звонка с урока Томаш нарисовался возле моей парты раньше, чем Бэзил с Лизой.
– Мы вроде бы решили, что ты больше не будешь прогуливать и займешься учебой.
– Это ты решил. Сам, без меня.
– Но ты согласилась.
– Согласилась. Но я не могу так резко перестроиться. И вообще, ты меня сам вчера усыпил. – Я поймала его за пальцы. Шифроваться больше смысла не было. – Я только что поругалась с Тамарой и все еще очень зла на тебя за утро, поэтому сейчас не самое лучшее время читать мне нотации.
– Разве ты вчера не мечтала о старшем брате? Это обратная сторона. И Даша ее принимает по полной.
– Я сегодня после уроков еду к деду в больницу, придешь потом ко мне?
– Нет. – Он сделал манекенское лицо и помолчал, но потом наклонился и с нажимом сказал: – Это ты придешь ко мне и при мне будешь делать уроки. До тех пор пока… пока не сделаешь все. Кстати, Даша по-прежнему мечтает накормить тебя печеными яблоками.
Я примчалась в больницу сразу после седьмого урока. Залетела в палату и, как величайший трофей, выложила перед Кощеем конверт с деньгами.
– Вот! Я нашла работу.
Кощей удивленно скривился:
– Какую же?
– Уборщицей.
Из-за его громкого хохота все остальные деды моментально отвлеклись от своих дел и стали прислушиваться к нашему разговору.
– Уборщицей! Да ты-то дома убраться не можешь, куда тебе уборщицей?
– Буду считать, что это означает «Спасибо, дорогая Микки, что принесла деньги».
– Спасибо, – буркнул он.
Я подсела к нему на кровать:
– Слушай, скажи мне, пожалуйста, очень тебя прошу. Умоляю! Зачем Яга в дом престарелых поехала? Чтобы Надю проучить, да?
Щетину Кощей сбрил и выглядел гораздо лучше, но синяки под глазами никуда не делись.
– Яга твоя и сама много портачила. Царство ей небесное. Всегда самая умная была, вот и доумничалась.
– Но ты можешь мне сказать, что случилось? Пожалуйста! Я же не отстану. У меня это в крови. От тебя, между прочим.
Кощей снова захохотал, но уже по-доброму и немного смягчился.
– В крови у нее. Выдумает тоже. Надя эта поперек горла стояла и у нее, и у Тамары. Заставила Тамару ее в школу на работу взять и тебя в отместку Яге выгнать собиралась. Яга попросила на нее компромат какой-нибудь найти. Но все, что я нашел, – это то, что она работала в том доме престарелых. Больше ничего. Ну, бабка твоя и подорвалась – выяснять.
– Ну а что она там узнала, ты мне можешь сказать?
– Я в подробности не вникал. Не больно хотелось. Мне и работы выше крыши хватает.
– Точно не знаешь?
– Нет, – упрямо сказал он.
Я огляделась и, заметив любопытные глаза, решила потерпеть с полным допросом, пока он не вернется домой.
– Когда тебя выписывают?
Дома Томаша не оказалось, Даша сказала, что он ушел в магазин за яблоками, и повела меня в ту комнату, где мы танцевали «Джаст Дэнс».
– А что там? – Я кивнула на закрытую дверь в конце коридора.
– Мамина спальня, – беспечно откликнулась она.
– Даша, – я строго посмотрела на нее, – я знаю, что вы живете вдвоем.
– Все равно это мамина спальня. – Даша хитро улыбнулась. – Хочешь покажу?
В комнате царил полумрак. Окна зашторены. На кровати валялся банный халат, рядом стояли тапочки. На тумбочке лежали очки и раскрытая книга. Столик перед зеркалом был заставлен пузырьками и баночками. На первый взгляд, настоящая жилая комната, и, если бы не холодный, без запаха человеческого тепла воздух, было бы легко поверить, что мама вот-вот вернется.
– Здесь ничего нельзя трогать, – предупредила Даша. – Слава сделал это на случай, если вдруг придет кто-то из школы или проверяющие. У нас даже зубная щетка лишняя стоит.
– Но вдвоем в одной комнате, наверное, неудобно. Тем более Слава мальчик, а ты девочка.
– Он мой брат, какой он мальчик? – Даша весело засмеялась. – Да его и дома почти не бывает. Так что вся большая комната моя.
Мы вышли из «маминой комнаты», и она аккуратно прикрыла дверь.
– А знаешь, что случилось с нашей настоящей мамой? – спросила она таинственным полушепотом.
– Нет, – подыграла я ей.
– Тебе какую версию? Для всех чужих, Славину или настоящую?
– Конечно, настоящую.
Она сделала вид, что задумалась:
– Нет, извини. Пожалуй, настоящую я не могу тебе сказать.
– Я никому не расскажу… Ты же знаешь, Слава меня не позвал бы, если бы не доверял.
Состроив хитрую мордочку, девочка потащила меня за собой, усадила на ковер посреди комнаты и сама устроилась напротив.
– Я расскажу тебе Славину версию. Мне он говорит, что она пошла купаться и утонула.
– А на самом деле?
– На самом деле она хотела утонуть и утонула. – Даша выжидающе смотрела на меня. – Только Славе не говори, что я это тебе сказала. Он не хочет, чтобы я знала правду, и я делаю вид, что не знаю.
– Понятно. – Я не очень поняла, можно ли расспрашивать и как она вообще относится к этой теме. – А какая версия для чужих?
– Ну… Если кто-то попадается очень любопытный, то мы рассказываем, что она уехала в командировку и скоро вернется.
Девочка подползла на четвереньках ближе:
– Знаешь, почему я тебе доверяю?
– Почему?
– Потому что у тебя тоже мамы нет. Мне Слава сказал.
– Ну, у меня совсем другое. Моя мама просто отказалась от меня.
– Да нет, то же самое. Наша тоже от нас отказалась. Ты скучаешь по своей?
– Я ее плохо помню. Стараюсь вообще не вспоминать.
– Вот и я стараюсь не вспоминать. Моя мама была художницей, а твоя?
– Моя… Моя… Да никем. Со мной сидела дома.
– Моя тоже сидела, но не с нами, а сама по себе. Могла сутками из своей комнаты не выходить. Так что мы привыкли, что ее нет. У нее часто депрессии были и творческие кризисы.
Даша говорила довольно беспечно, но в голосе слышалась обида.
– Все. Мне неприятно об этом думать. Лучше я тебе свои пуговки покажу.
Быстро вскочив, девочка открыла маленький выдвижной ящик в шкафу и вытащила оттуда пухлый темно-синий бархатный мешочек, вернулась ко мне и высыпала из него на ковер десятка три пуговиц – разных, различного цвета, размера и формы.
– Они какие-то особенные? – Я взяла одну и покрутила в пальцах.
– И да, и нет. – Даша принялась заботливо складывать их в линию. – Это потеряшки. Они ищут семью.
– В каком смысле?
– Просто ждут, что они кому-нибудь понадобятся. Когда я их нахожу, всегда забираю себе. И мы обязательно подбираем им подходящую компанию. Вот смотри. – Она провела пальцем по пуговицам своей вязаной кофточки. – Видишь, они не все одинаковые, но очень похожие.
– Здесь даже на одну больше, чем нужно, – заметила я.
– Точно. Ты внимательная. Мне пришлось ее пришить, потому что она сюда очень подходит. А если набирается много и ни с чем не сочетается, я делаю коврики.
Она снова вскочила и через минуту принесла несколько белых кухонных полотенец, на которых в виде узоров были нашиты пуговицы.
– А иногда я превращаю их в талисманы. – Даша сунула мне в руки несколько пуговиц, подвешенных на веревки. – Или можно их пришить на изнанку одежды, и тогда они станут оберегами. Только нужно определенным способом пришивать. Я умею. Ты знаешь, что пуговицы называются пуговицами, потому что раньше люди верили, что они отпугивают зло?
Я вспомнила пиджак Томаша. Даша говорила очень торопливо, шустро подсовывая мне ту одну пуговицу, то другую.
– Давай ты себе тоже одну заберешь? Ты не пожалеешь. Они будут очень рады. Ты им нравишься. Они мне сами сказали. Хочешь, я тебе пришью? Выбирай.
Покопавшись среди тех, что валялись на полу, я показала самую большую, ярко-синюю.
– Ура! – воскликнула девочка. – Я так рада, что ты выбрала ее. Яркие и непохожие всегда сложнее всего пристроить. Снимай кофту.
Даша достала большую шкатулку, где лежали разноцветные клубочки, нитки и утыканная симпатичными булавками игольница в форме сердца, и, пока она старательно пришивала пуговицу к внутренней стороне моей толстовки, я разглядывала ее и думала о том, как я поступила бы на месте Томаша, будь у меня младшая сестра и попади мы в такую ситуацию. Сделала ли я бы все, чтобы остаться вместе? Я никого не любила настолько сильно. И вообще не понимала, что это такое. Я не была ни к кому привязана и никем не дорожила. Моя семья – Кощей и Яга. Я должна была любить их, но между нами не было никаких особых чувств, тепла или привязанности. А ведь, наверное, очень приятно, когда тебя любит такой ребенок. Когда ты для него важнее всего на свете. Быть может, это даже больше чем приятно, ведь если ты нужен кому-то так сильно, в тебе появляется особый смысл. Ты уже не просто ты. Я запретила себе думать о таком уже давным-давно, а тут внезапно все всколыхнулось и в один миг накрыло с головой.
Мы с мамой и папой катаемся на настоящих больших санях, запряженных прекрасными белыми лошадьми. Все вокруг нарядное и праздничное. Это Масленица, и повсюду, сколько я могу видеть, полно людей. Откуда-то доносится музыка. И еще лежит толстый слой искрящегося снега, но солнце уже светит настойчиво и тепло, ощущается приближение весны. Я сижу между мамой и папой на застеленной меховой шкурой скамье, а ветер порывисто обдувает мне лицо. И я чувствую себя такой удивительно счастливой, что никак не могу выразить эмоции словами, потому что еще не понимаю, что это счастье. Думаю, что радость, и смеюсь, хохочу изо всех сил. И мне чудится, будто вороны, раскачивающиеся на голых березовых ветках, не каркают, а тоже смеются. И две мохнатые шавки, бегущие за санями, смеются, и чучело Масленицы в разноцветных лентах, и кругленький надкусанный блинчик, через дырочку в котором я смотрю на солнце.