– Не. Я бы писал не так. Тут никакой конкретики. Что за резкое движение? Непонятно. Дебил какой-то писал. Ты знаешь, о чем это?
– Мне кажется, о Наде. Чтобы я прекратила выяснять насчет нее, поэтому и подумала на тебя.
– А ты продолжаешь выяснять? Я думал, уже накатала на меня заяву в полицию и дело с концом.
– Если бы ты мне сразу все честно рассказал, у тебя не было бы причин так думать.
– Если бы ты не связалась со своим красавцем, я бы, может, и рассказал.
– Нет. Ты мне сразу не рассказал. И обманывал еще потом. А мы с тобой были друзьями.
– Знаешь, как на меня сейчас в школе все смотрят? Как на чудака, которого баба бортанула. А мы с тобой были друзьями…
– Можешь говорить всем, что это ты меня бросил. Мне без разницы.
– Спасибо за совет. Я уже.
– Не сомневалась, что сам справишься… Так что насчет угрозы?
– Клянусь, это не я. Но что-то мне подсказывает, что ты уже всех допекла. Тебе скоро сама Надя из могилы будет строчить сообщения, чтобы ты отвалила, – проворчал он. – Надумаешь помириться – заходи. Сестра новое барахло притащила. Кучу свитеров с оленями и ботинки зимние. Тебе вроде нужны были.
– Нужны.
– Завтра после школы?
– Завтра не получится.
– Все с тобой ясно. Предательница!
Я и не подозревала, что Бэзил примет мои отношения с Томашем настолько близко к сердцу, хотя стоило предположить. Бэзил – собственник, и пускай ему безразлично, с кем я целуюсь, тот факт, что мы перестали проводить время вместе, определенно не давал ему покоя.
– Вась, а помнишь, как я тебя от собаки спасла? А как с Тамарой договорилась, чтобы она твоему тренеру не звонила и тебя с игры не сняли? И как за тебя общагу в восьмом сдавала? И в травмпункт водила? Как месяц развлекала, когда ты со свинкой валялся? И твоим подружкам за тебя писала? Я была плохим другом? Только честно.
– Хорошим, – нехотя признал Бэзил.
– Тогда зачем ты так говоришь? То, что тебе не нравится Томаш, вовсе не значит, что мне он не должен нравиться. Это глупая ревность, честное слово. Я не знаю, как долго продлятся наши отношения, может, закончатся через неделю, а может, никогда. Но мы с тобой всегда были друзьями и останемся ими, с Томашем или без. Уж кто-кто, а ты должен это понимать.
– Ладно, – примирительно отозвался он. – Если тебе еще будут угрожать, дай знать. Попробую разобраться с этим.
– Как?
– Пока не знаю. Но подумаю. И ты тоже подумай. Что вообще на кону? Ради чего?
– Сложно сказать, но, получается, что, если кому-то не нравится то, что я в этом копаюсь, значит, я что-то уже накопала?
– А если речь идет о чем-то другом? Может, ты очередной училке Томаша дорожку перешла?
– Это не смешная шутка.
– А я и не шучу.
Весь оставшийся вечер, уже засыпая, я строила различные предположения и прикидывала варианты. Один глупее другого. А когда уже начала проваливаться в сон и мозг поплыл по течению путающихся мыслей, перед глазами неосознанно вдруг возникла фотография Надиной семьи, на которой я остановилась, получив таинственное сообщение. Эта картинка и последующая за ней мысль заставили резко проснуться и вытащить из-под подушки телефон. Открыв фото, я смотрела на него и смотрела, не в силах поверить, что не заметила этого раньше: Надина мама была беременна.
Глава 20
На Томаше была новая теплая куртка. Комбинированная: с черными плечами, капюшоном и рукавами, а спина и живот темно-зеленого цвета. Стильная, крутецкая куртка. Шел мелкий моросящий снегодождь, и дул пронизывающий, зимний ветер. Вместо приветствия он недоуменно покачал головой:
– Ты нарочно так одеваешься, чтобы дрожать постоянно?
– Нарочно, чтобы ты меня грел.
Я нырнула ему под руку.
– Все утро сегодня потратил, чтобы заставить Дашу надеть шапку.
– А сам без шапки.
– Если я заболею, то сам буду себя лечить, а с ней придется сидеть. Мы ведь и врача толком вызвать не можем. А насчет справок приходится нашей псевдомаме звонить. Она через знакомых достает.
– А меня Яга никогда дома не оставляла. Говорила, что организм должен бороться. Один раз только с ангиной, но тогда пришлось даже «Скорую» вызывать, потому что организм плохо боролся и я чуть не сдохла. Зато за шапку не ругала. У нее поговорка такая была, что ноги должны быть в тепле, а голова в холоде.
Под рукой Томаша было мягко и уютно. Я под ней, наверное, могла бы зимовать, как в берлоге. Заснуть и не просыпаться до самой весны, зная, что, пока сплю, за мной есть кому присмотреть. Мне так хотелось ему доверять. Хотелось любить и чтобы он меня любил. И никаких темных историй, никакой школы и лишних, напрягающих людей, чтобы все было спокойно и хорошо, просто хорошо. Я уже жалела, что решила ехать в эти «Пуговицы». Но со Славой не имело значения, куда ехать. Вчерашний обыск Надиной квартиры, угроза, разговор с Бэзилом, новая загадка, связанная с фотографией… Я как следует подумала о том, что говорил Бэзил. Все, что мне нужно было знать, я уже узнала: Томашу я нравилась с самого начала, Надя попросту ревновала, а Яга намеревалась ее проучить. Все. Остальное меня не касалось, и лезть в это не стоило.
Всю дорогу Слава обнимал меня, время от времени приглаживал мне волосы, целовал и рассказывал о своем деде, который был актером-комиком, снимался в советских фильмах и смешил всех до самой смерти. Пассажиры с интересом поглядывали на нас, должно быть, мы им нравились. Я сама иногда с умилением наблюдала за симпатичными парами. Смотришь со стороны и думаешь, как здорово, что они такие хорошие, счастливые и увлеченные друг другом. Сегодня этой парой были мы.
Сойдя с автобуса, но немного не доходя до «Пуговиц», Томаш свернул на узкую тропинку в лесу, и мы вышли к большой круглой беседке, где летом родственники, приезжающие навещать стариков, устраивали пикники. Пол ее был занесен бурыми листьями и обломанными веточками. Слава остался ждать меня в ней, а я, срезав дорогу по короткой тропинке, попала прямиком к проходной. В этот раз благодаря Томашу я записалась заранее, и охранник пропустил меня без каких-либо вопросов.
Пока мы ехали, небо немного прояснилось, ветер стих, и ощутимо потеплело. По дорожкам прогуливались пенсионеры. Дворник в желтом плаще сметал последние листья. Мимо меня решительно прошагала женщина с палками для скандинавской ходьбы. Где-то играл портативный приемник. Чудаковатый дедок дядя Толя, нервно озираясь по сторонам, ждал меня на ступенях лестницы в длин-ном сером пальто с поднятым воротником и в квадратной шапке-ушанке.
– Здравствуйте, – сказала я, подойдя к нему.
Скептически прищурившись, дедок уставился на меня. Из-за морщин его лицо напоминало смятую бумагу, в которой проделали отверстия для глаз.
– Я Маша. Мы с вами договорились встретиться, – на всякий случай уточнила я. – Вы хотели что-то рассказать про мою бабушку.
Он кивнул и выставил локоть. Нехотя я взяла его под руку, и, медленно спустившись с лестницы, мы пошли по дорожке парка. Старичок был ниже меня и передвигался короткими шажками на полусогнутых ногах. От него пахло старостью и мылом. Какое-то время я терпеливо молчала, ожидая, что он заговорит первым. Но дядя Толя молчал и только обеспокоенно вглядывался в серо-черные стволы деревьев, словно высматривая кого-то.
– Что вы хотели рассказать? – не выдержала я, волнуясь, чтобы Томаш не замерз, пока я гуляю.
– Вон туда! – Дедок обрадованно взмахнул рукой.
Мы свернули на широкую аллею, где возле лавочки стояли две женщины. Одна высокая и худая, как высохшая палка, а вторая коротенькая и крепкая, похожая на желудь, в темных очках. Я была уверена, что мы направляемся к ним, но дядя Толя прошаркал мимо них с гордо поднятой головой.
– Куда мы идем? Можете объяснить? Мы кого-то ищем?
– Знаешь, сколько мне лет? – проскрипел дедок. – Девяносто семь. Девяносто семь! И за все эти годы я так и не понял, что происходит. За девяносто семь лет мне так никто ничего и не объяснил. Здесь никто ничего не объясняет. Даже не пытайтесь. Это никому не выгодно.
– Моя бабушка… Ольга Викторовна. Вы про нее что-то вспомнили?
Дойдя до конца аллеи, мы развернулись и пошли обратно.
– Ольга? Ну что вы? Я и себя не всегда помню.
– Но меня-то вы помните, раз позвонили.
– Извините, милая, на телефонные номера у меня гораздо лучше память, чем на лица.
– Но вы знали мое имя. И Надежде Эдуардовне тоже вы звонили.
– Надежде? – Выпятив нижнюю губу, он озадаченно покрутил головой. – Той, которая умерла, но на самом деле не умерла?
– Как не умерла?
– Или, наоборот, не умерла, но на самом деле умерла? Вот видишь, совсем не помню, как правильно. Знаю только, что надежда умирает последней…
Дедок отвратительно захихикал. Мы снова поравнялись с теми женщинами. Глядя на нас, они притихли. Под их внимательными взглядами мы снова прошли мимо.
– Лишай, – внезапно выкрикнул нам в спину дребезжащий голос, – надо же! У тебя гости.
Старичок резко обернулся:
– Внучка моя. Маша.
– Каша? – кривляясь, переспросила бабулька, похожая на желудь. – Что за каша?
– Мария, – ответила я, – имя есть такое.
– Внучка?
– Да!
– Это глупый и некрасивый обман, – произнесла высокая нравоучительным тоном. – Все знают, что у Лишая никого нет. Что он один как перст, как глаз Одина, как потерянный носок, как пуговица…
– Закрой рот, ведьма, кишки простудишь, – злобно отозвался дядя Толя.
– Обзывай меня сто лет, все равно ты старый дед, – выдала желудь.
Крепко ухватив за локоть костлявыми пальцами, он потащил меня за собой.
– Я тебя сейчас еще к Таракану отведу. Скажешь то же самое.
– К какому еще Таракану?
– Трудно сказать, что прошу?
– Я же уже сказала.
– Нужно, чтобы они увидели. И поверили.
– Зачем?
– Зачем-зачем, любопытная больно.
– Если вы будете так разговаривать, я с вами никуда не пойду. Я приехала про бабушку узнать, а вы мне до сих пор ни слова не сказали.