– И долго нам ехать до твоего сюрприза?
– Минут десять еще, может, двадцать.
– До какой остановки?
– Понятия не имею.
– Что ты пила?
Я сделала вид, будто смотрю в окно, но видела там только свое отражение.
– У тебя новая куртка, – сказал он.
– Ты внимательный.
– Та мне нравилась больше.
– Мне тоже, но ее мне подарил Бэзил. Тебе хочется, чтобы я носила вещи от него?
– Я не знал.
– На самом деле она порвалась… когда я упала в ту яму.
– Какую яму, Микки? – Слава искренне недоумевал. – Что-то мне подсказывает, что это будет не очень приятный сюрприз.
– Думаю, тебе понравится.
С тяжелым вздохом он опустил руку мне на плечо. Сначала аккуратно, но потом крепко сжал пальцы.
– Хорошо едем. Даже выходить не хочется. Может, останемся?
– Мы уедем черт-те куда и сойдем посреди ночи в другом городе. Зимой.
– Ты бы испугалась?
– Еще бы.
– Даже со мной?
Я хотела ответить, что с ним особенно, но решила, что дальше тянуть смысла нет, и подскочила, почувствовав, что автобус начинает притормаживать.
– Все. Здесь выходим.
Мы сошли на незнакомой остановке в кромешной темноте, километрах в трех от Москвы. Рядом высился лес, чуть дальше по ходу движения мерцали огни населенного пункта. Земля хрустела наледью под ногами. Было холодно, а после нагретого автобуса особенно. Обхватив себя руками, чтобы унять дрожь, я пошла в сторону леса.
– Что дальше? – Изо рта Томаша вырвался пар, нос тут же покраснел.
– Просто иди за мной! – Я зашагала прочь от дороги к лесу.
Увидев пологий спуск, я сбежала вниз по кочкам и ухабам, чуть не подвернув ногу. Томаш прыгал сзади, но вопросов не задавал. Ветки в лесу были жесткие и ломкие, они то и дело норовили ткнуть в лицо, и, чтобы идти вперед, приходилось закрываться руками. Наконец Слава подал голос:
– Думаешь, это нормально, что я поехал с тобой фиг знает куда и ты меня ведешь в лес?
Я остановилась:
– Здесь нормально будет.
Достала из школьного рюкзака моток черных пакетов из хозяйственной комнаты. Отодрала один и протянула ему.
– Держи! Перчатки только надень. У тебя есть перчатки?
В темноте белки его глаз блестели, как слезы.
– Я так понимаю, что ситуацию нормальной нельзя назвать в принципе, но у меня такое чувство, будто я снова попал в «Пуговицы», а ты одна из их обитателей.
– Без перчаток нельзя. Отпечатки останутся.
– Ты решила меня убить?
– Наоборот, – прошептала я, – это ты решил меня убить. Видишь, я даже пакеты взяла, чтобы тебе проще было.
Раскрыв пакет, я надела его себе на голову.
– Начинай, – с каждым словом воздуха становилось меньше, но от дыхания воздух согрелся.
– Я чувствовал, что ты не в себе, но не думал, что настолько.
Вместо того чтобы сорвать с меня пакет, Томаш зачем-то разорвал его посередине. И полиэтиленовые ошметки повисли на моих плечах рваными лоскутами. Меня трясло. Я заготовила речь, но теперь от холода и волнения совершенно не знала, что говорить. Но зато начала приходить в себя. Нас окружали высоченные черные деревья. И здесь, за городом, в морозном небе, среди голых ветвей и хвойных лап проглядывала маленькая полоска месяца.
– Пожалуйста, просто уже убей меня по-нормальному. У меня никаких сил больше нет. Я хотела доверять хоть кому-то! Я надеялась, но все без толку. Этому никогда не будет конца.
– И ради этого ты потащила меня в такую даль? – Голос его прозвучал издевательски ровно и спокойно. – Вполне сошел бы городской парк или дом под снос. Я думал, это что-то важное, а не очередная параноидальная истерика.
– Но это не истерика.
Томаш развернулся и пошел прочь.
– Ты куда?
– Домой, конечно.
– А я?
– А ты как хочешь.
– Подожди! Просто Лизу вчера хотели убить. Это правда. Ты же видел, ее не было в школе.
Томаш остановился:
– Кто?
– Точнее, меня хотели. А попалась Лиза. И теперь она в больнице. У нее сотрясение мозга. Ее столкнули в яму возле нашего дома. Она была в моей куртке и штанах. А потом в мою квартиру кто-то пробрался и написал, что убьет меня.
– И ты считаешь, что это я?
– Но, понимаешь… Фил с Бэзилом нас не перепутали бы, а у тебя мотивов еще больше, чем у них. И ты уже брал ключи Кощея. Больше просто некому.
– Как тебе не стыдно? – глухо сказал Слава из-за деревьев. – Я хотел тебе помочь, рассказал тебе про маму, про Надю, ездил с тобой в «Пуговицы», я доверил тебе все, что у меня есть, а ты выставила меня в таком свете. И вместо того чтобы попросить о помощи, только обвиняешь.
– Я решила, что лучше убедиться в том, что ты не собираешься меня убивать так, чем постоянно бояться.
Он не ответил. Мы вернулись к остановке и, пропустив несколько машин, перебежали на другую сторону. Томаш нервно ходил из стороны в сторону, я не решалась подходить к нему.
– Это так оскорбительно! И само подозрение, и то, как ты это обставила.
Он говорил резко и торопливо, как в тот вечер, когда поймал меня возле своего дома.
– Мне казалось, ты маленькая, запутавшаяся и напуганная девчонка, а ты просто мечешься, как взбесившаяся лиса. И ничего тебе не поможет. И никто. Фил с Бэзилом – твои давние друзья, но ты обвинила их в том, о чем толком не знаешь. Ты подозреваешь всех и каждого. Кругом враги. Ни о каком доверии речи не идет. А я так не могу. С человеком должно быть комфортно и спокойно – это главное. Мне с тобой, а тебе со мной. И если это не так, то лучше нам не встречаться.
Подъехал автобус до Москвы, заскочив в задние двери, Томаш, словно убегая, прошел через весь салон вперед. Чуть помедлив, я догнала его.
– Извини.
Села рядом.
– На что ты вообще рассчитывала? Ты думала, что я стану это делать? К чему спектакль?
– Ну прости. – Я залезла ему под руку. – Я очень сильно испугалась ночью. Это не выдумка. Ко мне точно кто-то приходил.
– Твои поступки детские и рассуждения детские. Но даже Даша на такую дичь вряд ли способна. – Он продолжал злиться, но руку не убрал.
– Мне страшно, – призналась я, – очень. Мне кажется, что из-за Нади что-то происходит.
– У тебя есть фотографии этой надписи?
– Нет, я сразу ее стерла.
– Зачем?
– Не знаю. Она меня пугала.
– Ну вот опять! Тебе ни советы не нужны, ни помощь. На самом деле ты хочешь, чтобы все еще больше усложнилось. Тебе так нравится. Так удобнее. Можно сказать, что все запутано, и ни за что не отвечать.
– Это неправда.
– Правда. Это твое бегство, Микки. Отрицание. Отрицание того, что ты никак не можешь справиться со своей жизнью и она несется, как потерявший управление автомобиль. А тебе проще визжать, кричать, обвинять водителя или кого-то еще, чем попытаться сесть за руль самой.
– Все совсем не так. Все наоборот. Я очень пытаюсь удержать этот руль, но машина все равно не слушается. Как ты не понимаешь?
– Не понимаю, потому что, когда я предложил тебе помочь справиться с этим, ты выбрала свой хаос.
– Я ничего не выбирала. Не могла. Я вообще не умею выбирать.
Он был такой согревающе-теплый, разумный, правильный и взрослый, что я показалась себе полной психичкой, неуравновешенной и одержимой. Уж его-то «автомобиль» уверенно ехал по ровной широкой дороге.
– Попробуй никого не обвинять. Попробуй оправдывать.
– Это как?
– Взять хотя бы Надю, раз тебя она так волнует. После смерти ее отца и брата мать совсем чокнулась. На дочку ей было плевать. Она поклонялась мертвым, как святым, и приучила к этому и Надю. Идеализировала их семейную жизнь до аварии и довела ситуацию до абсурда. Надя во всех мужчинах видела ответы на свои проблемы. Ей казалось необходимым заслужить их расположение и любовь. Она гонялась за ней и добивалась, как могла. Любыми способами: лаской, помощью, шантажом.
Надя придумала себе семью, как играют в это в «Пуговицах». И верила в нее настолько сильно, что эта фантазия уже выходила за рамки допустимого. Но я отчасти ее понимал и жалел. Она помогала нам и, кроме любви, взамен ничего не просила. Вот поэтому она взъелась на тебя – испугалась, что ты отнимешь ее мир и мечты. Это страшно, когда у тебя отнимают мечты. Человек тогда способен на что угодно.
– Почему ты ее защищаешь?
– Я не защищаю, лишь предлагаю взглянуть со стороны, в которой нет виноватых.
Мы въехали в Москву. За окнами замаячили огни высоких светящихся зданий.
– Иногда думаешь, что знаешь человека, но на самом деле это совсем не так, – сказала я. – Сегодня он добрый, хороший, любящий, а завтра готов избавиться от тебя. Вам с Дашей повезло. Вы хоть и в сложной ситуации, но вас всегда кто-то любил. Вы всегда были кому-то нужны, поэтому ты такой уверенный. Ты всегда нужен был маме, Даше, потом Наде. Но, знаешь, у меня хоть и есть дом, и дед, и друзья, но это ничего не значит. Исчезни я в один прекрасный день, никто не заметит. Я как та пуговица, которая неплохо смотрится, но ни к чему не подходит. Я сама по себе, поэтому, Слава, я никому не верю. Может, я и потерялась, но не сошла с ума.
– Хочешь знать, что я делал вчера?
– Ну.
– Мы с Дашей ходили в ТЦ покупать для тебя подарок на Новый год.
– Правда?
– Вот почему я не объяснил, что это были за дела, но я ни слова не говорил про работу. Даша хочет, чтобы ты тридцать первого пришла к нам и мы отмечали праздник вместе. С мандаринами и оливье. Это она так сказала. Просто знает, что мама всегда заставляла меня его делать.
Дыхание перехватило. Я хотела что-то сказать, но задыхалась. Странное чувство – одновременно и благодарность, и злость. Злость на саму себя и полнейшее неприятие того, что все это может происходить со мной. То, что должно принести радость, утешить, вдруг отдалось под ребрами острой болью. Как если бы долгие годы в моем теле сидела пуля, и тут вдруг появился хирург, пожелавший из самых лучших побуждений извлечь ее.
– Почему ты плачешь? – Томаш перепугался.