Я обернулась, он остановился наверху.
– Тебе очень хочется меня обвинить? Я понял. Неважно в чем. Ты мечтаешь, чтобы это был я. Просто тебе страшно так близко подпускать кого-то? Я прав? Ты боишься, что тебя снова кто-нибудь бросит. Это уже сидит в твоей голове. И что бы я ни говорил, что бы ни делал, ты все равно находишь повод обвинить меня. Хорошо. Иди! Я больше ни на чем не настаиваю. Но как ты собираешься жить, Микки? Ты же никого не любишь и никому не веришь. Ты только и делаешь, что ищешь предателей. Твой хаос бесконечен и навсегда с тобой, где бы ты и с кем ни была, куда бы ни пошла, ты всегда будешь болтаться на тонюсенькой ниточке, как отрывающаяся пуговица.
Я продолжила спускаться, а он остался стоять. На втором этаже я села на ступеньки, в глубине души надеясь, что он все же пойдет за мной, потому что от его последних слов стало вдруг очень жалко себя, но потом послышались удаляющиеся шаги, и я поняла: новых попыток не будет.
Самое ужасное, что все, что сказал Слава, было правдой. Я никому не доверяла, и чем больше сокращалась дистанция, тем тревожнее становилось. Мне нравилось встречаться с ним и нравилось все, что между нами происходило, но позволить себе привязаться к нему и по-настоящему полюбить я никак не могла.
Пока ехала домой, расплакалась. А в автобусе, как назло, пристали два пацана – знакомиться. И сколько я ни посылала их, не отставали. Видели же, что реву, но все равно доматывались с тупыми подкатами. Сошли вместе со мной на остановке и топали до самого моего дома. К счастью, в палисаднике возле соседней пятиэтажки я заметила Фила. Он гулял с собакой – маленькой, вечно трясущейся белой чихуа в розовом комбинезончике. Сунув руки в карманы, Фил стоял ко мне спиной, я подошла к нему.
– Привет, – откликнулся он довольно охотно, потом заметил остановившихся неподалеку парней. – Это с тобой?
– Прицепились.
– А че зареванная такая? Проблемы? Поговорить с ними?
– Это не из-за них. Просто давай постоим и поболтаем немного.
– Ладно. Давай поболтаем.
Мы помолчали, глядя, как чихуа на дрожащих ножках бегает туда-сюда по единственной утоптанной дорожке и обнюхивает снег.
– Про Липатова слышала? – спросил Фил.
– Нет. А что с ним? Сегодня директриса им интересовалась. Я давно его не видела. Думала, болеет.
– А вот ни фига…
Фил заметно оживился и сделал загадочное лицо.
– Давай рассказывай!
– Липу, оказывается, сегодня из дурки выписали. Повеситься пытался. Но, по ходу, неудачно.
– Да ты что? Из-за чего? – Я не верила своим ушам.
– Из-за Лизки, конечно, – хмыкнул Фил, – и того ее тупого свидания.
– В тот день, когда она в яму упала? Так это ведь давно уже было.
– Ну да.
– Ничего себе! А я и не знала…
– Никто не знал. Мать Бэзила встретила мать Липатова, вот та и рассказала.
– Это шок. А Лиза знает?
– Может, и знает, но молчит.
– Мне тоже ничего не говорила. Вот это новость!
– Не хочешь в ТЦ посидеть? – неожиданно предложил Фил. – Мы с Бэзилом договорились встретиться. Сейчас Хлою домой закину и сразу туда.
Я посмотрела на мнущихся пацанов, которые никак не могли решить, подойти к нам или уйти.
– Вообще-то я вас ненавижу, – сказала я Филу, – но собаку давай отнесем вместе.
– Вот это да, – увидев меня, Бэзил удивленно подскочил. – Это кто тут снизошел до нас?
Он убрал свою куртку с дивана, на котором я обычно сидела.
– Встретил вот, – ухмыльнулся Фил, – говорит, хочет мириться.
– Я так не говорила.
– Значит, не хочешь? – Бэзил прищурился, словно ему в глаз попал дым.
– Хочу, но считаю, что вы должны извиниться.
– За что? – не понял Фил.
– За выходку у ямы, – ответила я ему, но посмотрела на Бэзила.
Сомнений не было, уж он-то отлично все понимал.
– Ну извини, – сказал Фил запросто, как если бы я чихнула, а он пожелал мне здоровья.
– Это была шутка, – упрямо произнес Бэзил.
В списке его достоинств умение признавать свои ошибки не значилось.
– Шутка, Вася, это когда всем смешно. А тогда были буллинг и насилие.
– Раньше ты злопамятной не была.
– Раньше я считала тебя своим другом.
– Ой, вот не надо только начинать. Хочешь мириться – давай мириться, а не выяснять, кто кому чего должен. – Бэзил поднялся. – Что тебе взять из еды?
Я порылась в кармане и, отыскав двести тридцать рублей, выложила их на стол.
– Как обычно, пожалуйста.
– Убери, – отмахнулся он.
– Нет, возьми. – Я подвинула ему деньги. – Не хочу думать, что я тебе должна.
– Чет ты поздно спохватилась.
– Я теперь работаю и верну тебе.
– Все? – усмехнулся он.
– Все. Обещаю! Фил – свидетель.
Услышав свое имя, Фил вскинул голову, мельком глянул на нас и снова залип в телефоне. Бэзил продолжал стоять надо мной.
– Это Рыцарь тебя перевоспитал?
– Томаш тут ни при чем. Я сама так решила. Меня никто не спасет, поэтому нужно как-то самой. Пока ты маленький, ты не понимаешь, думаешь, что все, что у тебя есть, естественно, как солнце по утрам, как вода из-под крана. Что мир именно такой, какой тебя окружает. Тебя любят, дарят подарки, заботятся, и это само собой разумеется. Ты берешь, не думая, не осознавая и не ценя.
– Да ладно тебе, – одернул меня он. – Я никогда не оценивал ничего, что тебе приносил. И не прошу ничего взамен. Мне эти шмотки доставались на халяву, Маринке тоже.
– Все равно, Вась, мне нельзя ни от кого зависеть. Такой, как я, нельзя.
– Я тебя вообще не понял. Но пусть так.
Забрав со стола мои деньги, Бэзил отправился за едой.
– Ты был у Лизы?
Фил не отрывался от телефона.
– С какой стати?
– И не писал?
Я отлично знала, что Фил не приезжал к ней и не писал, но хотела услышать это от него самого.
– Она меня кинула.
– Но она в больнице, ей нужна поддержка.
– А чего сама не поедешь, если такая умная?
– Анна Владимировна запретила меня пускать. Обижается еще за тот обман.
– Ой, брось. Если бы ты хотела, уже сто раз попросила бы у нее прощения, и все было бы норм. Тебе просто не до этого, да?
Филу отлично удалось перевести стрелки, и, пока мы сидели там, я думала о том, почему не догадалась попросить прощения раньше. Домой я сразу не пошла, а, попрощавшись с парнями, пробежала через пару дворов в обход школы и вышла к дому Лизы.
– Тебе чего, Иванова? – грубо встретила меня Лизина мама.
Но я была рада, что она вообще открыла мне дверь, и заговорила:
– Анна Владимировна, извините меня, пожалуйста, я поступила по отношению к вам очень плохо, но я это сделала ради Лизы, а она ради вас, чтобы вы не волновались.
– Чтобы не волновалась? – Она возмущенно фыркнула. – Чтобы я ее не отлупила как следует? Жаль, тебя не могу.
– Анна Владимировна, разрешите мне, пожалуйста, к ней съездить. Я по Лизе очень скучаю. Она ведь моя лучшая подруга.
Женщина молча вперилась в мою куртку.
– Ах да, – спохватилась я, – заодно и куртками поменяемся.
– Погоди, – она прикрыла дверь, а через пять минут вернулась со свернутой и аккуратно уложенной в пакет моей курткой. – На вот, вчера забрала из химчистки. Я ее зашила там немного, не очень заметно – возле кармана. А джинсы уже все, извини! Там дыра огромная, и кровь не отстирывается.
– Ну их! – Я махнула рукой. – Я вашу тоже постираю и занесу.
– Необязательно. Давай сюда и надевай свою.
Я быстро стянула Лизину куртку, выгребла из карманов мелочь, распихала смятые бумажные платки по карманам джинсов и протянула ей куртку. Анна Владимировна дождалась, пока я надену свою, и, снова исчезнув за дверью, появилась, сжимая что-то в руке.
– Держи! – Она протянула мне упаковку носовых платков, тридцать рублей десятками и визитку серого дядьки из полиции.
– Еще пуговица на подкладке болталась, я ее покрепче затянула, – сказала она. – Вроде как запасная, но других пуговиц там нет. В общем, зачем она там, непонятно…
– Спасибо. Так мне можно к Лизе?
– Ладно уж, поезжай. Я передам, чтобы тебя пустили.
Примчавшись домой, я тут же сняла куртку и принялась крутить ее в поисках пуговицы, наконец нашла: небольшая, серая, в тон подкладки, пришита возле бирки, как будто так и задумано. Но ни других пуговиц, ни петель на куртке не было. Только молнии, завязки и липучки. Стежки внутри пуговицы выглядели как квадрат с перекрестьем внутри. Обычные пуговицы никто так не пришивает.
Прямо в коридоре сфотографировала ее и отправила Даше с просьбой объяснить, что это может значить. В том, что это дело Надиных рук, я не сомневалась. Какой-нибудь сглаз или проклятие. Быть может, поэтому со мной происходили все эти странности и снились кошмары? В пуговицы я слабо верила, но Надя была опасной. Даша не отвечала. Достав из кармана визитку, я отправилась на кухню. В телевизоре у Кощея кто-то стрелял. Пару минут посидев в задумчивости, я набрала номер. После третьего гудка ответил усталый, сонный голос.
– Меня зовут Мария Иванова, вы мне оставили свою визитку, чтобы, если что-то узнаю насчет трупа, я вам позвонила, – скороговоркой выпалила я.
– Насчет какого трупа? – пробурчал он.
– Помните, в октябре за школой женщину нашли в колодце?
– Угу.
– Вы уже выяснили, кто это? А убийцу нашли?
– Девушка, вы смеетесь? – Раздражения он не скрывал.
– Нет, мне правда очень важно знать, потому что тогда мы могли не узнать ее, перепутать, как-то неправильно опознать.
– Вам есть что сообщить полиции по данному делу?
– Я… Мне … Нет, наверное, нет. Но подождите, не кладите трубку. Скажите хотя бы, это Надежда Эдуардовна Сорокина? Пожалуйста, мне очень нужно знать. Нам нужно, всей школе.
Из трубки послышались короткие гудки.
Я резко вскинула голову: передо мной стоял Кощей и вопросительно смотрел.
– Слушай, – сказала я, – можешь помочь? Очень надо. Это насчет Нади.
Он продолжал смотреть.
– Возможно, это не Надя.