– Нет. Ну какие телефоны, что ты?
Сказала так, будто я спросила ее про наркотики, и посмотрела долгим, выжидающим взглядом. В ответ я уставилась на нее.
– Я понимаю, что ты хочешь домой, – произнесла она будто бы даже ласково, – но здесь тоже неплохо.
– Я не хочу домой.
– Обычно все хотят, – удивилась она.
– Я не все.
– Тебе на гарнир рис или вермишель?
– Мне просто еду. Любую.
Девушка вышла. Я забралась под одеяло, после короткого разговора чувствуя себя уставшей. Когда она вернулась, я почти задремала. Девушка поставила поднос с тарелками мне на колени, и я прочла у нее на бейдже имя – Яна.
Рис был с морковью и луком, но я с жадностью набросилась на еду.
– Ты почему здесь? – Яна осталась стоять надо мной.
– Издеваетесь? Я и сама не отказалась бы это узнать.
– Ты, наверное, богатая наследница? – с милой улыбкой поинтересовалась она.
Я чуть не подавилась:
– Ничего смешнее в жизни не слышала.
Яна разочарованно поморщилась:
– Может, ты чья-нибудь внебрачная дочь?
– С чего вы взяли?
– У тебя наверняка должны быть богатые и влиятельные знакомые.
– Нет. Деньги – это не про меня.
– Странно. – Она разочарованно поджала пухлые губы.
– Послушайте, это вы меня здесь держите, так что вам виднее, как и почему я тут оказалась.
– Знаешь что? – Яна села на край кровати. – Ты лучше так напряженно не разговаривай, а то они сделают тебе уколы не по графику, и будешь опять спать.
– Кто это «они»? Вы мне сами вчера делали. Ну, или не вчера. Позавчера, неделю назад. Не знаю. Тот, что в первый раз.
– Я не делаю уколы. Моя сестра делает.
– А можно мне укол не по графику? Пожалуйста. Скажите ей.
– Она придет позже.
– Когда?
– Откуда мне знать, здесь же нет часов.
– Мне очень нужно заснуть.
– Тогда спи. – Яна похлопала по одеялу.
– Но у меня не получается. Я начинаю думать, а я не хочу.
– Иногда это полезно.
– У меня больше нет сил думать.
– Попробуй считать пуговицы. Берешь мысленно по одной и перекладываешь их из одной кучки в другую.
– Я только и делала, что считала их. Во сне. Это ужас!
– Видишь. Я же говорю, помогает.
– Нет, не помогает. Это был кошмар.
– Раз спала, значит, помогает.
– Я хочу выйти! – Я скинула одеяло и села, поставив ноги на пол. – В коридор, туда, где люди.
– Пока рано.
– Почему?! Почему они могут ходить, а я нет? – Я собиралась схватить ее за плечо, но Яна быстро поднялась и отошла на безопасное расстояние.
– Я тебя понимаю, но предупреждаю: с нами лучше не связывайся. Особенно с моей сестрой.
– Я ни с кем не связываюсь, а всего лишь хочу выйти.
– И не пытайся сбежать.
– Я не пытаюсь. Просто сказала.
– Мы сбегали из разных таких мест раз двадцать.
– Так вы тоже заключенная?
– Нет, я сиделка. – Она снова говорила ласково. – Жизнь бывает такой непредсказуемой. Никогда не знаешь, с какой стороны окажешься.
– А вы случайно Надю не знали? Сорокину? Она год назад отсюда ушла.
– Мы здесь второй месяц… – Яна сделала паузу. – У тебя точно нет денег?
– Я же уже сказала.
– Жаль. Ты мне нравишься. Может, подумаешь, где взять? Я тебе тогда помогу.
– Как?
Она наклонилась ко мне всем корпусом и очень тихо, но отчетливо сказала:
– Помогла бы сбежать отсюда.
Откинувшись на подушки, я натянула одеяло до носа.
– Когда они сами пытаются, у них никогда не выходит. – Яна опять села на край кровати и взяла меня за руку. – В «Пуговицах» у обычных ни единого шанса.
– Что значит «обычных»?
– Мне очень нравится, что ты пока еще вся здесь. Будут колоть, сначала станешь овощем, а когда перейдешь на ту сторону, выпустят смотреть телевизор. Потом вниз отправят, но ты никогда больше не выйдешь на этой станции.
– Я поняла. Обычная – это значит нормальная.
– Называй как хочешь.
– Сделайте мне укол, у меня больше нет сил быть обычной.
– Ты кого-нибудь любишь?
Незатейливый рядовой вопрос для обычных людей – мой самый болезненный триггер.
– У меня есть парень.
– Вот и прекрасно. Ты хочешь к нему вернуться?
Я вспомнила про Питер, про квартиру с большими окнами и кроватью на полу.
– Хотела. Но про любовь не знаю.
– Но он-то тебя любит?
– К чему эти вопросы?
– Я подумала, может, у него есть деньги. – Яна по-доброму смотрела на меня.
Лицо у нее было гладкое, чистое, а кожа такая нежная, что ее хотелось потрогать. И зубы красивые – ровные и белые. Мне она нравилась. Но главное, я вдруг начала ее понимать. Похоже, она действительно была на моей стороне. Когда человек ищет вполне понятную выгоду, когда не нужно гадать, чего он от тебя хочет и что за этим скрывается, становится легко и просто. Это порядок и логика. Никаких тебе догадок, недосказанности или чувств. Такому человеку можно доверять. Томаш говорил о Надиных деньгах. Если эта Яна и в самом деле могла меня вытащить отсюда, я, не раздумывая, согласилась бы уехать со Славой в Питер.
– Может, и есть.
– Как здорово! – обрадовалась она. – Я знала, что мы с тобой договоримся.
Я приподнялась на локтях:
– Только мне понадобится мобильный телефон.
Она запустила руку в карман халата, вытащила айфон и протянула мне.
– Пусть приезжает завтра и привозит сто тысяч. Я встречусь с ним на крыльце. Сама подойду. Про меня ничего не говори. Пусть привозит деньги и ждет. После, через день или два, мы с сестрой выведем тебя от-сюда.
– Сто тысяч? Это же очень много.
– Это мало. Нам они срочно нужны. Скажи еще спасибо, что имеешь дело со мной, сестра двести просила бы.
– В какое время ему приезжать?
– Внизу есть часы. Пускай это будет двенадцать.
Я взяла у нее трубку и в полном отупении уставилась на экран. Конечно же, я не помнила номер Томаша, я и не знала его никогда. Единственный телефон, который, как оказалось, застрял у меня в памяти по каким-то непонятным причинам, был телефон Бэзила.
– Ну, ты чего? Давай, а то вдруг Наташа придет. Она знаешь, какая стерва? Больше меня к тебе не пустит.
Яне я ничего объяснять не стала, испугалась, что передумает. Набрала Бэзила – хоть какая-то связь с внешним миром.
– Вася, привет, – затараторила я, как только услышала его голос, – у меня огромные, ужасные проблемы. Ты мне должен помочь. Позвони, пожалуйста, Томашу. Пусть привезет сто тысяч завтра в «Пуговицы» к двенадцати и ждет у входа. Запомнил?
– Че? – Бэзил будто только проснулся.
– Сто тысяч. Томаш. «Пуговицы». Завтра в двенадцать.
– Ты откуда звонишь?
– Умоляю, это вопрос жизни и смерти. Если не сделаешь, больше никогда меня не увидишь.
– А что, деньги Томаша лучше моих? У меня типа брать некрасиво, а у него можно?
– Он мой парень.
– А я вроде никто?
– Пожалуйста. Сейчас не до обид. Передашь ему?
Услышать ответ я не успела, Яна выхватила у меня телефон и, быстро сунув в карман, вскочила. Дверь щелкнула. В комнату решительным шагом вошла Наташа.
– Опять болтаешь? – прикрикнула она на Яну. – Сколько раз тебя предупреждать? Вы тут на испытательном сроке, помнишь?
– Да. – Прилежно сложив руки перед собой, Яна потупилась.
Глаза ее были устремлены в пол, но на губах блуждала насмешливая улыбка.
– Ну, как ты? – обратилась Наташа ко мне.
– Нормально, – протянула я нарочно вяло. – Отрицание, торг и гнев позади. Сейчас депрессия.
Наташа по-доброму усмехнулась, взяла меня за руку, пощупала пульс, потрогала лоб.
– Если так пойдет, через пару дней выпущу тебя к людям.
– Мне и тут хорошо. – Я окинула ее безразличным взглядом.
Она одобрительно покачала головой:
– В душ только сходи, пока не спишь. Через час уколы.
Они обе ушли. А я распласталась на кровати, глядя на пуговичный плафон, и со всей ясностью поняла, что просто так сдаваться не собираюсь. Похоже, Наташу я обманула. То было только начало отрицания, а все, что предшествовало ему, следовало назвать стадией осознания.
Глава 28
Такой, как я, пропасть легко. Кому я нужна? Кто обо мне думает? Волнуется? Ждет? Сегодня есть человек, а завтра его нет. Ничего не меняется. Как засыхающая елочка, как оторванная пуговица. Никчемная, бессмысленная, не заслуживающая любви или сочувствия. Не успевшая повзрослеть, не имеющая никакой особой важности, денег или хотя бы внятных планов на будущее. Кто я? Где я? Зачем? Но жизнь – это воля: стремление выжить любой ценой (чертовы книжки Яги). Неосознанное стремление, природное. Как прорастают в щелях потрескавшегося бетона одуванчики. Жизнь ради самой жизни в любом ее проявлении.
Может, я и не любила себя и все, что вокруг, тоже. Но саму жизнь я точно любила. Пожалуй, это было единственное, что я любила по-настоящему. Я любила картошку фри, аромат Лизиных духов, жаркие поцелуи Томаша, сухие ботинки, горячую воду, хорошие сны, тишину, дружеские потасовки с Бэзилом, ожидание Нового года, танцы, игры и смех. Больше всего я любила смех и радость. И если была радость, то это означало, что все хорошо, как давным-давно в детстве.
– Сестра сказала, что ты согласилась на сделку. – Голос раздался так внезапно, что я сначала села и только потом открыла глаза.
Девушка с голубыми волосами словно материализовалась из ниоткуда. Я не слышала, как она вошла, хотя совершенно точно не спала.
– Тогда не буду тебя колоть, а то вдруг уйдешь раньше времени? – Она покрутила пальцем у виска. – Денег Яна попросила мало, но уговор есть уговор.
– Мой друг их завтра привезет.
Эта сестра была точной копией Яны, только строже и резче. Приглядевшись, я прочла на бейдже ее имя: Аня. Она направилась к выходу, потом обернулась:
– Хочешь совет? Живи душой, тогда отпустит.
Близняшка оставила после себя шлейф сопровождавшей ее тревожности. И я наконец начала по-настоящему приходить в себя. Поступок Кощея не имел оправданий и объяснений. Дед был моей семьей. Пусть вредный, ворчливый, занудный и несправедливый, но ради него я готова была пожертвовать Новым годом с Томашами, а он избавился о