Кто-то сбил меня с ног подсечкой и придавил сверху собственным весом. Было очень больно. Зал наполнился голосами, но я уже ничего не соображала. Там что-то происходило, но я, уткнувшись лицом в пол, ничего не видела. Внезапно вдруг все стихло. Все резко замолчали. Тот, кто держал меня, слез. Еле-еле поднявшись на четвереньки, я просто поползла вперед и сквозь застилавшую глаза пелену различила приближающуюся ко мне женскую фигуру, только лицо разглядеть никак не могла. Силилась, силилась, но ресницы дрожали, и скапливающиеся на них слезы затуманивали все вокруг. Стук ее каблуков по ламинату гулко звучал в наступившей тишине. Меня затрясло. И чем ближе подходила эта женщина, тем сильнее трясло. Воздух в легких закончился, и я почувствовала, что вот-вот отключусь.
Однако, когда она оказалась от меня на расстоянии вытянутой руки, я поняла, что прекрасно вижу ее лицо. Каждую черточку, каждую прядь волос, каждую новую морщинку возле глаз, знакомую родинку и теплую улыбку. Все-все вижу так, словно и не прошло столько долгих лет после нашего расставания.
– Мамочка, прости меня, пожалуйста! – Я кинулась ей в ноги, обняла колени и разрыдалась. – Это я виновата. Во всем-во всем виновата. Я плохая. Только умоляю, прости! Спаси меня. Забери с собой в хороший мир с голубым небом. Пожалуйста, не отдавай меня им. Я выбираю тебя. Только тебя. Я исправлюсь, честное слово.
Она присела на корточки и погладила меня по голове.
– Как же ты выросла, мышонок, я бы тебя не узнала и на улице, прошла мимо. – Мама осторожно высвободилась из тисков моих истерических объятий. – Здесь никто не желает тебе зла. Тут все твои друзья. Посмотри!
Я посмотрела туда, куда она показывала, но не увидела ничего, кроме ее глаз.
– Мамочка, я так тебя люблю, не бросай меня больше!
Глава 32
Чего бы мы о себе ни воображали, мы никогда не знаем себя до самого конца.
Почему нам снятся пугающие или повторяющиеся сны? В чем причина необъяснимых, навязчивых идей? Отчего мы считаем себя плохими, никому не доверяем или боимся любить? Откуда берутся страхи и в какой именно клеточке нашего мозга или частичке души рождается и начинает разрастаться дестрой?
Какими бы сильными, смелыми и независимыми мы себе ни казались, внутри нас, где-то очень глубоко, иногда так глубоко, что даже не разглядеть, продолжают жить маленькие, напуганные и растерянные дети. Обиженные, жалкие и незащищенные. Дети, которым, кроме любви и радости, ничего и не было нужно, но которых изгнали из рая задолго до того, как они были готовы принять эту неизбежность.
Я заболела. Простудилась, наверное, когда ждала автобус утром на остановке, и три дня валялась в слезах и соплях в темной, зашторенной комнате. Мама приходила, ставила на столик очередную чашку с чаем и, не задерживаясь возле моей постели надолго, исчезала. После случившегося мы толком и не поговорили.
Нет, я знала, что она приехала, потому что умер Кощей и что в «Пуговицах» якобы меня насильно не держали, но о нас с ней мы не говорили. У меня болело горло, я много кашляла, и мама уверяла, что разговаривать мне нельзя. Она очень изменилась – стала какая-то чужая и ненастоящая. Но не оттого, что мы так долго не виделись и совсем отдалились. И не потому, что я так долго ее ненавидела и в моей голове она могла превратиться в кого угодно, даже в Надю. Она стала другой от своей другой жизни. Искусственные улыбки, поддельная мимика, штампованные фразы, как будто нарезка из сериала. В ней не осталось почти ничего ни от той мамы, которую я когда-то любила, ни от той, что потом ненавидела. Ухоженная, манерная, брезгливая. Она выкинула всю нашу посуду и купила новую. Как только мне стало чуть лучше, мама пригнала местных дворников, чтобы унесли кровать Кощея, а потом с легкостью отправила на помойку все его вещи и собиралась так же поступить с книгами. Но я не дала. И пускай желанием их перечитывать я не горела, а шкаф с ними занимал полкомнаты, где-то среди этих корешков обитала Яга, точнее, мои воспоминания о ней, и они мне были нужны. За архивом и документами Кощея приехал его коллега и около часа разгребал эти бумажки, сортируя нужное и на выброс. И пока он с ними возился, мне удалось выяснить, что запрос насчет Нади Кощей все же отправил и получил положительный ответ. В колодце действительно находилась Надя – это установила экспертиза перед тем, как ее похоронили, так что ошибки быть не могло.
Первыми ко мне пришли Лиза и Липа. Остальных после позорной беготни в торговом центре я видеть не торопилась. Лиза выглядела успокоенной и отдохнувшей. Больница определенно пошла ей на пользу. И хотя она все еще немного прихрамывала, сказать, что с ней случилось нечто ужасное, было невозможно. Липа же, напротив, очень сильно побледнел и исхудал. На его лице остались только глаза, а форма губ приобрела какой-то новый, трагический изгиб. То, что они пришли вместе, меня не удивило. Пусть я и осуждала Лизу за это виктимное прощение, но это был ее выбор. Впрочем, я и сама отчасти винила себя в том, что не сообразила вовремя, что происходит с Липой, а ведь он много раз просил о помощи. И все же его поступка это не отменяло.
Они устроились на табуретках напротив окна и в свете зимнего воскресного утра напоминали черно-белую семейную фотографию девятнадцатого века. Лиза принесла два пакетика картошки: один – мне, второй – им двоим. О «Пуговицах» они ничего не знали, и рассказывать я не торопилась.
– Я перевожусь в другую школу, – сказал Липа. – Директриса вернется – заберу документы.
– Понятно, – спрашивать «почему» было глупо, хотя переводиться за четыре месяца до ЕГЭ не самый удачный вариант. И я не сомневалась, что, вернувшись из поездки, Тамара Андреевна уговорит его остаться.
– Расскажи Микки то, что ты собирался. – Лиза подтолкнула его локтем. – Чего тянуть?
Липа встрепенулся, как воробей, и огляделся по сторонам, словно кто-то мог нас подслушать.
– В принципе я уже рассказал Томашу, и ты, наверное, все знаешь.
– Не знаю. Мы с Томашем не разговаривали почти неделю. Может, больше. – Из-за больного горла мне приходилось говорить полушепотом.
– У тебя депрессняк, да? – Лиза понимающе покивала. – Поэтому ты телефон отключила?
– Уже гораздо лучше. – Я переключилась на Липу. – Так что ты хотел рассказать?
– Это про физручку, – осторожно произнес он. – Лиза сказала, что тебе нужно знать. Раньше я не собирался об этом никому говорить. Боялся. Но теперь хочу стать другим человеком. Понимаешь?
Он с надеждой посмотрел на меня. Похоже, Липа тоже затеял борьбу со своим собственным дестроем. Я кивнула.
– Помнишь, я тебе говорил, что, когда Надя уходила от директрисы, я из окна в туалете выскочил? Выпрыгнул и спрятался там, за кустами. Ждал, пока Надя совсем не свалит, попадаться ей на глаза мне не особо хотелось. Я же слышал, как она на тебя орала. Подождал-подождал чуток, а потом потихоньку стал обходить школу. Старался в тени держаться, не хотел, чтобы вы меня тоже заметили. И тут вижу: Надежда Эдуардовна от автомобильной парковки по дорожке за забором идет и в руках что-то держит. Я очень удивился, что возвращалась она с этой стороны, где мы с тобой ходим. И тут ее кто-то окликнул. Женщина какая-то со стороны метро подошла. Они почти у калитки встретились. И сразу отошли под деревья – разговаривать. Я обрадовался, решил, что Надя сейчас болтать с ней начнет и я как раз в школу прошмыгну. Но не тут-то было! Без понятия, что там произошло, но то, что Надя держала в руках, оказалось какой-то банкой, содержимое которой она неожиданно попыталась выплеснуть на женщину. Было темно, но я почему-то все очень отчетливо видел. Прежде чем жидкость вылилась, женщина успела перехватить руку физручки так, что содержимое банки попало на нее саму. Ой, как она заорала, я с перепугу даже в куст свалился. А потом Надежда как кинется на тетку, и они стали драться. Физручка несколько раз ударила ее банкой по голове, а потом схватила за волосы и потащила в палисадник за школой. Мне было ужасно страшно, и не знаю, как так получилось, что я пошел за ними. Ноги просто сами понесли, неосознанно. Дошел до угла и под окнами столовки спрятался. Вы все в это время уже уходить собирались. Это мы с Лизой уже прикинули, когда я ей рассказал.
Так вот, как-то Надежда Эдуардовна эту женщину прибила или придушила, потому что вдруг она резко направилась к забору. Я даже глазом моргнуть не успел, как, схватившись за прутья, она подтянулась и перемахнула на другую сторону. У меня прям все опустилось, подумал, заметила, и убежал. Глупость, конечно, потому что, когда побежал, она уже точно увидела. Догнала за пару секунд, схватила за шиворот и так дернула, что я язык прикусил.
Оглянулся на нее и вообще офигел: половина лица у нее была обожжена, олимпийка на плечах скукожилась, а глаза светились такой ненавистью, что мне до сих пор жутко об этом вспоминать. И она такая: если ты, блин, Липатов, хоть слово вякнешь, я клянусь, что убью тебя. Несколько раз потрясла меня, пока я хоть что-то связное в ответ промычать смог. Короче, я сразу домой помчался. Без куртки. Всю ночь ужасы мерещились, будто Надежда за мной приходит. И рассказать кому-то страшно и не рассказывать тоже. Решил подождать, посмотреть, что будет. Но Надежда Эдуардовна пропала, и я постарался эту тему забыть.
– Короче, Надя жива, – сообщила мне потерявшая терпение Лиза.
Вероятно, она слышала эту историю уже много раз.
– Я рассказал про это Томашу, – добавил Липа, – и он тоже забеспокоился. Сказал, что если Надежда Эдуардовна жива, то способна сделать тебе что-нибудь плохое.
– Сеня может пойти с этим в полицию, и ее начнут искать. – Лиза оживилась. – Потому что, пока Надю не поймают, тебе постоянно будет угрожать опасность. Не можешь же ты всю оставшуюся жизнь дома сидеть. Все-таки поразительно: твой сон и в самом деле был вещий. Ну, или как это называется? Интуитивный?
– Надя мертва, – прохрипела я, едва сдерживаясь, чтобы не закашлять, – в полиции это подтвердили.