– Получается, Светка и ее убила? – удивилась я.
– Да как теперь это узнаешь? – Слава пожал плечами. – Даше она больше не писала. А я с перепугу сам поехал к Марку и выложил ему все, начиная от смерти матери и заканчивая Надей и ее «воскрешением».
– Ничего себе! Я думала, ты это просто так мне сказал…
– Я ждал, что он начнет орать и психовать, но ничего подобного. Очень спокойно выслушал. Только сразу объявил, что Дашу забирает, а я как захочу: могу с ними, а могу и сам по себе. С деньгами обещал помочь, но главное – он должен был вытащить тебя из «Пуговиц».
– Ты правда сделал это для меня? – Я протянула к нему руки. – Это так круто, Слава! Прости, что не верила тебе.
Томаш подался вперед и крепко обнял. Так крепко, что я закашлялась, но сама сцепила руки за его спиной и отпускать не хотела. Даже когда в комнату вошла мама и удивленно застыла в дверях, не зная, как реагировать на наши объятья. Да и откуда ей было знать, если у нее никогда не было дочери-подростка?
Глава 33
Через несколько дней, когда мне уже значительно полегчало, мама разбудила меня в восемь утра. Зажгла свет, и первое, что я увидела, разлепив глаза, – ее чемодан в Кощеевой комнате.
– Ты уезжаешь? – сразу догадалась я, хотя она была не накрашена и в домашнем.
– Машенька, пожалуйста, – она мялась, как ребенок, получивший двойку, – мне правда очень нужно. У меня же там работа, не хочу ее потерять.
– Я понимаю. Когда самолет?
– В три часа.
– Ты не предупредила, что сегодня.
– Я не знала. Вчера поздно вечером письмо пришло, что нужно срочно вернуться.
Но по бегающим глазам было видно, что знала и, скорее всего, давно.
– А как же я? – спросила я без капли драматизма. Было интересно, что она насочиняет.
Сколько мама была в Москве, она избегала меня и как будто боялась. Вероятно, полагая, будто я снова стану рыдать и выпрашивать ее любовь. Но я не собиралась. Приступ жалкой детской слабости прошел. Остался лишь стыд, что я так валялась у нее в ногах. И пусть маленькая девочка внутри меня по-прежнему любила ее и побежала бы за ней хоть на край света, чувство вины отступило, а вместе с ним новая, взрослая я, как бы горько это ни было, теперь все понимала. Просто голубое небо для нее было важнее. Важнее папы, меня, всего, что нас связывало.
Так бывает. Может, этот Люк пришел и спас маму из разрушающего ее мира? Кому, как не мне, такое понять? Но я-то всегда думала, что никого не люблю. Значит, она тоже нас не любила. А с этим уже ничего не поделаешь.
– Слушай! – Мама подошла к моему дивану, но не присела. – Ты тут побудешь немножко одна, хорошо? Хотя бы пару месяцев. Сможешь?
– А что, у меня есть варианты?
– Я поговорила с Тамарой Андреевной. Она обещала тебе во всем помогать. Деньги я буду переводить. Папа тоже. Весной сдашь ЕГЭ и… – Она замялась. – Если захочешь, сможешь переехать к нам.
– ЕГЭ через шесть месяцев.
– Но ты же согласна, что нужно окончить школу?
– Ты мне когда-то сказала, что я разбила тебе сердце и сама во всем виновата, что я плохая и никого не могу любить. И я поверила. А как по-другому? Ты же была моей мамой, и я во всем тебе верила. Но ты меня обманула. Вот как сейчас обманываешь. И пусть я, возможно, плохая, но я умею любить, и я ни в чем не виновата. Тебе просто было так легче меня бросить. И я всегда жила с уверенностью, что заслужила этот окружающий меня дестрой. А сейчас вижу, что дестрой – это ты и есть.
– Не понимаю, о чем ты! – Мама поджала губы и, глубоко вдохнув, приготовилась защищаться.
– О том, что можешь не волноваться. Я никогда к вам не перееду. Ни через два месяца, ни через шесть. Там, в торговом центре, я была не в себе. Думаешь, я не понимаю, почему ты сказала про два месяца? Потому что в феврале мне будет восемнадцать и ты больше не обязана будешь за меня отвечать.
– Летом вступит в силу дедушкино завещание по квартире, ты станешь совершенно самостоятельным человеком и сможешь выстраивать свою жизнь так, как захочется тебе.
Мы разговаривали на разных языках.
– Отлично. – Я смотрела на нее прямо, но она предпочитала не смотреть мне в глаза. – Потому что я планирую выстроить свою жизнь так, чтобы быть счастливой.
Конечно, когда она уехала, маленькая девочка во мне прорыдала всю ночь, но мы с этим справились. Взрослая я была наконец-то свободна. Я отпустила маму, а она меня.
Отмечать Новый год Томаш предложил вместе в Питере. Звучало заманчиво и волшебно. Мы взяли билеты на тридцатое декабря, а двадцать седьмого он отправил Дашу с Марком и его женой на Мальдивы. Они предлагали ему поехать с ними, но Слава выбрал Питер со мной.
В этот день я не трогала его. Не звонила и почти не писала, поняв по коротким ответам, что он не настроен общаться. Но двадцать восьмого в школе проходил праздничный концерт, и Слава должен был его вести, однако он не пришел. А из всех моих сообщений ответил только на одно, написав: «Я тебе позвоню завтра». Все это было очень странно и непохоже на Томаша. Вместо концерта я отправилась к нему домой.
Было уже два часа дня, но он открыл мне в трусах – только вскочил с кровати. Повсюду царили разгром и бардак, как бывало у нас с Кощеем во времена противостояния. Даже в «маминой спальне» все было перевернуто вверх тормашками, а в раковине на кухне скопилась гора посуды.
– Ты чего это? – Пока он натягивал штаны и пытался пригладить перед зеркалом волосы, я обошла квартиру. – Заболел?
– Да, наверное. – Он неуверенно опустил глаза. – Плохо себя чувствую.
– Температура? – Я потрогала его лоб, но он был совершенно холодный. – Что у тебя болит?
– Неважно, – он отмахнулся, – просто плохо, и все.
– Это из-за Даши? – догадалась я. – Переживаешь?
– Нужно как-то свыкнуться с тем, что ее нет и больше не будет, – сказал он так, словно речь шла о покойнике.
– Как это не будет? Прекрати! Она просто переехала.
– Да, наверное, ты права. – Он мрачно посмотрел исподлобья.
– У тебя есть вечером работа? – Я отдернула шторы, впуская зимний свет.
– Я уволился оттуда.
– Вот это новость! Когда?
– Сегодня. Позвонил и сказал, что больше не приду.
– Эй! – Я села рядом с ним на диван. – Ну-ка перестань! Все наладится, ты привыкнешь. Так бывает. Я понимаю. Сначала всегда грустно и пусто. Я вон даже по Кощею своему скучаю. И по Яге. Не думала, что вообще любила их. А выходит, все же любила капельку.
– Нет, ты не понимаешь, – категорично отрезал он. – Ты почти всю жизнь одна, ты ни к кому не была привязана, никто не был для тебя смыслом жизни. Если бы ты потеряла вдруг смысл жизни, как бы ты себя чувствовала?
– У меня нет смысла жизни, поэтому и терять нечего. – Я попыталась отшутиться, но получилось немного наигранно. – Вечером в школе танцы. Пойдем?
– Иди одна. Я сейчас не могу веселиться.
– Типа ты в трауре?
– Просто нет настроения.
– Без тебя мне там делать нечего. Я хочу пойти с тобой. – Обхватив его за шею, я прижалась к нему всем телом. – Хочешь, я здесь уберу? Я теперь профи.
Слава медленно снял мои руки и отодвинулся.
– Даша сегодня закидала меня сообщениями о том, как скучает, и от этого совсем тошно.
– Ты жалеешь, что пошел к Марку?
– Да, очень. Знаю, что так было правильно, но все равно жалею.
– Даша еще маленькая. Ей не так сложно перестроиться.
– Перестроить что? Любить других людей? Забыть, что у нее есть я? Выкинуть меня из своей жизни?
– Перестроить к новой жизни. Думаешь, ей легко было жить со всеми этими странностями: без матери, с психической Надей, скрываясь и постоянно опасаясь проверки?
– Тебе легко говорить. – Мне показалось, что в его глазах стоят слезы. – Ты никого не любишь, а если не любишь, то все легко.
Я встала. Серые тени на стенах сбились в хоровод. День стремительно гас. Опечаленный Томаш на фоне смятой постели был насквозь пропитан дестроем.
На комоде лежала горсть пуговиц. Машинально я взяла одну.
– Все срезал к чертовой матери, – пояснил он, – нужно выбросить.
Я провела ладонью по пуговицам, разравнивая их, затем, после некоторого молчания, все-таки сказала то, что должна была:
– Вам с Дашей нельзя разделяться. Тебе нужно поехать к ним.
– Нет-нет! – По тому, как Томаш засуетился, стало ясно, что он думал об этом. – Они о Даше позаботятся. Ты же не останешься одна. Ты же не сможешь.
– Ты назначил себя на роль моего опекуна?
– Я просто знаю, что тебе я нужнее, чем ей.
Его взгляд будто тоже погрузился в мир теней. Ничего не отвечая, я сходила в коридор, достала из кармана серую Дашину пуговицу, пришитую «на любовь», принесла и бросила к остальным.
– Даша пришила, чтобы я влюбилась в тебя. Еще тогда, в самом начале. Какое-то время это работало, но потом я ее отрезала. И если я и думала, что люблю тебя, то теперь этого нет. Все прошло. Ты был прав, когда сказал, что я никого не люблю. Ты мне не нужен, Слава. Смешно вообще, что ты так подумал.
– Но Микки, – он встрепенулся, – у нас же все хорошо.
– Я ни с кем не встречалась дольше месяца, и с тобой тоже не получится. Лучше сразу поезжай к ним.
– Я тебя люблю, – тихо, но уверенно сказал Томаш.
– Это здорово, конечно. Но я-то никого не люблю. Забыл? – Я попыталась вложить в эти слова весь цинизм, на какой только была способна.
– Погоди, – не моргая, он уставился на меня, – а как же Питер?
– Сдашь оба наших билета и купишь один на Мальдивы. Делов-то?
– Нет-нет, я уже все решил, я настроился и…
– Слав, хочешь честно? – резко перебила его я. – В любом случае, у нас ничего хорошего не получится. Мы с тобой оба как оторванные, потерянные пуговицы, замороченные и загруженные. Грустные, взрослые и несчастливые. И как бы ты ни хотел меня спасти: вытащить на свет или вылечить, – у тебя никогда не получится. Я утяну тебя в свое унылое болото, где мы оба будем страдать. А я мечтаю о радости и счастье. Понимаешь?