На своей маленькой студии мы снимали то и ТАК, как хотели.
Временами получая значительные отзывы и даже вознаграждения, о которых здесь, в моей стране, дешевле было не распространяться.
Неоднократно мне предлагали уехать за границу.
Но я не мог покинуть свою маленькую команду, студентов, а если совсем откровенно — страну, в которую врос «по самое некуда». Да и не хотел пропустить того момента, когда весь абсурд нынешнего существования начнет рушиться, как карточный домик.
Верил в это.
Ведь хорошо видел и другое: внутри этого абсурда, как бикфордов шнур, разгорается то, что рано или поздно приведет к взрыву.
Если бы я мог сказать об этом хоть кому-то, меня бы подняли на смех, как последнего романтика. Несмотря на это, путешествуя по городам и местечкам, показывая наши документальные ленты (такие мероприятия для студенчества и недобитой интеллигенции я обычно маскировал под названием «мастер-класс»), я почти физически чувствовал: бикфордов шнур зажжен!
Но разгораться ему еще долго.
Даже будет жаль, когда провластные старперы не дождутся этого яркого действа по вполне естественным для человеческого организма причинам…
Приходилось ждать.
Я загружался работой, чтобы иметь возможность путешествовать и содержать мать, которую после смерти отца разбил инсульт. Переселился к ней, оставив свой разбитый ковчег, где когда-то жил с Ликой, и мечтал о том времени, когда смогу реализовать большие планы, которые все еще крутились в моей голове.
Наше рекламное агентство медленно превращалось в небольшой «продакшн».
Найдя выход на индийские и китайские рынки, мы молотили анимационные ролики, которые приносили неплохой «черный» доход. Честно работать в том пространстве, в котором мы находились, не могли, воровать или прогибаться было противно…
Создавалось такое впечатление, что в стране нормальной жизнью живут только те, кто поселился «в телевизоре». Они веселились, скалили зубы, вытаскивали шутки из собственных ушей или из-под «ниже плинтуса». Развлекали народ.
И народ развлекался на всю катушку! Поодиночке и целыми семьями прямо в телевизионном пространстве золотозубые мужчины и женщины готовили еду, выигрывали квартиры, худели, резали друг другу в глаза правду-матку, перевоспитывали детей, завоевывали миллионеров, вели расследования, рожали детей, обменивались партнерами по браку.
На выпусках всей этой комедии абсурда сидели довольно нормальные, в психическом смысле, люди, многих из которых я знал. Они посмеивались и откровенно «рубили бабки» с пространного древа человеческого стремления видеть собственное вывернутое нутро.
Дважды или трижды меня приглашали работать на подобных проектах.
Я отвечал нецензурно, и от меня постепенно отстали. Работы хватало. Как оказалось, наша маленькая команда, в которую я взял талантливых «тридешников», имела большой успех почему-то именно в Китае. И мы креативили небольшие анимационные ленты. А я, от нечего делать, учил по вечерам китайский. И, как мог, развлекал мать.
…Она сдала внезапно.
Стояла у плиты, разговаривала с соседкой, которая, к счастью, зашла к ней, и в какой-то момент осела на пол.
Когда такое случается, жизнь раскалывается. Моя, и без того расколотая пополам, сузилась до четверти…
Полгода ушло на борьбу за ее жизнь. Левая часть тела была парализована, речь не восстанавливалась. Ни я, ни она не могли с этим смириться. Ежедневно я занимался с ней различными физическими упражнениями и даже научил сидеть.
Но боялся оставлять одну, ведь она, как правило, рвалась к любой работе и невероятно страдала, выдавливая из себя непонятные звуки.
Мне посоветовали обратиться к врачам-дефектологам.
Таким образом, по рекомендации одной своей бывшей студентки, Лины, я познакомился с Мариной.
Она согласилась поработать с матерью в частном порядке.
Приходила каждый вечер, закрывала перед моим носом дверь в спальню — и в течение двух часов через них я слышал, как та, которая научила меня первым словам, теперь сама пытается произнести свое первое: Де-нис…
…Вечером мы с Елизаветой Тенецкой сели в поезд.
С нами в купе ехала только одна женщина.
Она сразу достала из пакета жареную курицу и испуганно посмотрела на нас — не возражаем ли против аромата, который сразу заполнил все пространство купе.
Мы не возражали.
В старых потертых джинсах и такой же куртке Елизавета выглядела мальчишкой.
Как все же со временем меняется представление о возрасте!
Скажем, в сорок три моя мать выглядела, как и положено матери семейства, — монументально. Носила высокую прическу, юбки и блузки, что, на ее взгляд, «соответствовало возрасту», имела озабоченный вид и любила ссорить молодежь.
Сейчас же женщины в свои сорок «с хвостиком» могли бы сойти за тридцатилетних.
Лиза же в своей вымученной худобе и полумраке купе вообще напоминала подростка-сироту, которого стоит подкормить. Разве что, когда говорила, вокруг глаз и губ появлялось легкое кружево мимических морщин. Однако говорила она нечасто.
Несколько раз, осматривая нас, отзывчивая соседка предлагала присоединиться к курице или хотя бы к разговору, отчего мы быстро передислоцировались в вагон-ресторан.
Сначала разговор шел туго. А возвращаться к уже выясненному, тем более прибегать к каким-то воспоминаниям — казалось нам бессмысленным расходованием нервов.
Елизавета вежливо поинтересовалась, чем я занимаюсь сейчас.
И я так же вежливо сообщил, что ухаживаю за больной матерью.
Преодолевая смущение, мы могли непринужденно говорить только на две темы — о преходящем и о деле, которое все же было и в какой-то степени оставалось для нас общим, — «о кино».
Меня это вполне устраивало.
Обе темы никак не затрагивали прошлое.
Однако, говоря о своей никем не занятой квартире, я осторожно подвел ее к решению поселиться в ней хотя бы на первое время.
А рассказывая о том, что в настоящее время делается на ниве кинематографа, забросил удочку насчет ее хотя бы частичного возвращения в профессию: предложил заменить меня на кинофакультете, с которого никак не мог сбежать без уважительной причины.
И на первое, и на второе предложение она почти никак не отреагировала. Не ответила ни да, ни нет.
Я пытался быть осторожным, как человек, обезвреживающий мину: едва дыша и не зная, что несет в себе каждый следующий шаг.
Чуть ли не кисточкой расчищал вокруг нее наслоения времени. Как хитроумный разведчик, прислушивался к ее коротким репликам и пытался понять, какой она стала и какой может стать, если «разминирование» пройдет успешно.
Ведь — и теперь я чувствовал это наверняка! — известие о том, что Лика жива-здорова, и то, что мы встретились на новом витке своей жизни, еле слышно запустило в действие наши заржавевшие и покрытые патиной механизмы.
Оставалось только понять — ради чего?
И каким образом использовать этот пока довольно причудливый шанс на пользу этому движению?
Пока мы живо говорили обо мне, и я полностью отдал всю свою не такую уж и яркую обыденность в жертву ее вежливому (и не более!) интересу.
Достаточно подробно рассказал о первых днях лечения, о том, как раскололась жизнь.
Медленно она вытащила из меня почти все. Услышав о женщине-дефектологе, которая вот уже два года посещает больную, неожиданно спросила:
— Она тебя любит?
— С чего ты взяла?! — слишком быстро возразил я.
И улыбнулся, узнавая во взгляде этого стриженого мальчишки «рентген», о котором когда-то предупреждала ее дочь.
…Моя бывшая студентка, Лина, была одной из немногих учениц, ради которых я еще держался на кинофакультете в качестве руководителя курса.
Вступая в университет, она откровенно сообщила, что, выполняя волю родителей, учится в каком-то экономическом вузе. И что родители категорически отказались финансировать еще одно, по их мнению, неприбыльное, ложное и нелепое образование. Поэтому зарабатывать на обучение она будет сама. А тот вуз собиралась оставить, как только поступит в мой. Была уверена, что поступит. Мысленно я сразу окрестил эту нахалку «осликом», но на курс пришлось взять — дурак был бы, если бы не взял.
Имелся единственный вопрос — способность оплачивать обучение, ведь в число «бюджетников» она не попадала из-за того, второго, образования.
Но девушка достаточно хорошо знала компьютерную графику и зарабатывала неплохие деньги в качестве компьютерного дизайнера — делала каталоги, художественные альбомы, имела кучу заказов на верстку сложных научных монографий, что пригодилось потом, когда я взял ее на работу в свой продакшн.
Сначала не представлял, зачем ей, будущему торговому менеджеру, нужна такая странная и неприбыльная профессия, как кинодокументалистика. А уже потом было сплошное удовольствие от ее идей, умения все схватывать на лету, а главное — того неистовства, с которым она шла к своей цели. Когда (курсе на втором) ее ложь была раскрыта, я имел достаточно неприятную встречу с родителями, которые считали, что именно я сбил девушку с пути истинного. Плохо же они знали своего ослика!
Впоследствии, вполне подтверждая мою теорию о неслучайности, именно Лина познакомила меня с Мариной, врачом-дефектологом, которую порекомендовала для матери.
Это была очень странная встреча.
Когда я согласился испытать еще и этот способ налаживания речевого расстройства, Лина сказала, что Марина Константиновна вряд ли сможет принять меня в клинике — у нее плотный график и почти некогда обсуждать частные дела во время рабочего дня.
— Если хотите, я бы смогла заманить ее к вам, — предложила Лина, — и вы бы все обсудили в непринужденной обстановке.
Я замахал руками:
— Стоп, машина! Сказала бы сразу: ты хочешь меня сосватать. Какая еще непринужденная обстановка? Зачем? Терпеть этого не могу, благодетельница ты моя!
Она расхохоталась как сумасшедшая:
— У вас, босс, завышенная самооценка. Тоже мне, цаца! При чем здесь «сосватать»? Она деловая женщина. Или вы считаете себя большим подарком, на который посягают?