— Почему — был? — спросила Марина.
— Я сказала «был»? — улыбнулась ей Елизавета. — Наверное, я оговорилась. Стыдно искать смысл, когда тебе за сорок. Не уважаю взрослых девочек, которые до сих пор не определились.
Я смутился, что из-за ее резкости Марина воспримет пассаж о взрослых девочках на свой счет. Ведь сидела напротив примерно с таким же выражением лица, как студенты на лекции. И это начинало меня слегка раздражать: истощенная, уменьшенная размера на два, после лет принудительного отдыха неизвестно где и полной неуверенности в будущем она, Елизавета Тенецкая, не утратила ни капли харизмы.
— Я забыл сказать, — поспешно сказал я, — Марина — специалист-дефектолог, занимается проблемой дислексии.
— Модная болезнь… — задумчиво сказала Лиза.
И начала живо расспрашивать Марину о ее работе.
Все шло прекрасно: вечер, вино, белая скатерть, чай с бергамотом, милая беседа.
Потом я узнал, что у Марины есть Даниил.
И что человек, из-за которого она часто не могла остаться у меня дольше, — сын.
И что он ходит в кружок юных изобретателей.
И разрабатывает — ни больше ни меньше! — оросительную систему для стран Африки.
Словом, серьезный пацан.
Я проклял себя последними словами. Это же надо: встречаться (если можно так сказать) с женщиной не менее года и ни разу не поинтересоваться, куда она спешит после того, как… как у нас тут все заканчивается.
Кажется, женщины заметили мою растерянность. В какой-то момент я вопросительно и укоризненно посмотрел на Марину, мол: «Ты не могла сказать раньше?» И она ответила одними губами: «Зачем тебе это знать?»
Собственно, я позвал Елизавету на ужин, чтобы поговорить о другом. Хотя бы закинуть удочку насчет нашей с Дезмондом идеи. Но спросить прямо не решался.
Меня неожиданно опередила Марина.
— А вы бы еще хотели снимать? — просто спросила она.
Елизавета пожала плечами:
— Боюсь, мои желания не совпадают с интересами тех, от кого это зависит. А работать для полки — уже не тот возраст.
Наилучший для меня ответ.
Я напрягся и рванул с места в карьер:
— А если совпадут?
— Ты стал таким большим начальником, Дэн? — улыбнулась она.
Объяснить ситуацию было уже делом техники и красноречия.
И я рассказал ей о возможностях Дезмонда Уитенберга. Она слушала молча. И молчала еще несколько минут после услышанного.
Решился добавить:
— В любом случае, мы сможем спокойно и официально отправиться в Штаты на тот срок, который нам потребуется, чтобы…
— Я согласна! — быстро сказала Лиза, деликатно не дав мне закончить фразу.
Собственно, я бы ее и не закончил: между мной и ею сидела женщина из другой жизни, которая не имела к этой истории никакого отношения.
Я не хотел смущать ее…
Собственно, это было все, что я хотел сегодня услышать от Елизаветы Тенецкой. Мне не терпелось засесть за скайп и сообщить Дезмонду, что у нас есть ее принципиальное согласие. А уж то, что я называл «о чем кино?», будем обсуждать все вместе, в процессе — но ни в коем случае не давить на нее.
Около девяти она засобиралась домой.
Я вызвал такси.
Мгновение некоторой неловкости наступило, когда Марина осталась помочь мне убрать со стола.
В прихожей мы в четыре глаза смотрели, как Лиза набрасывает курточку. У Марины в руке уже было полотенце, приготовленное для уборки. Эти минуты в прихожей показались мне очень неудобными, какими-то псевдородственными и накрыли меня волной неправедности и стыда. Ведь все было не так!
Будто почувствовав мое состояние, Марина быстро распрощалась и ушла в кухню, а я пошел проводить Лизу к такси, которое уже ждало внизу.
В лифте я деловым тоном спросил, когда мы могли бы начать «мозговой штурм» будущей ленты, есть ли у нее идеи. Она сказала — «конечно».
А уже садясь в такси, обернулась и произнесла:
— Все в порядке, Денис. Не комплексуй. Ты никому ничего не должен. Жизнь есть жизнь. А эта женщина, Марина, — необыкновенная. Жаль, что ты этого не замечаешь.
Я не знал, что ответить.
Неопределенно кивнул, закрыл дверцу машины. Посидел во дворе, наблюдая за окнами…
Когда вернулся, Марина уже стояла на пороге, обуваясь.
Действительно, она была умницей: была рядом, когда надо, и вовремя исчезала.
Более того, стоя у лифта, она сказала почти то же самое:
— Все в порядке. Она великолепна. Не комплексует.
Я чуть не расхохотался.
Казалось, мир состоит из сплошного женского заговора, суть которого я никак не мог понять.
Нью- Йорк, 2013 год
— Значит, банда, я узнал следующее: этот ваш Джошуа Маклейн весьма оригинальный типчик. Он — этнограф и специалист по народному искусству восточных славян. Может, корни его оттуда. За это не поручусь.
— А адрес?
— Что?
— Ты узнал, где он живет?
Мы с Елизаветой с надеждой уставились на Дезмонда.
— Откуда я это могу знать? — пожал плечами тот и ревностно добавил: — Зачем вам это нужно? Кажется, у нас совсем другие дела!
Да, у нас были совсем другие дела…
Вчера, когда мы вернулись из Берлингтона, на фестивале Трайбека состоялся показ «Немой крови» — нашего фильма.
И теперь, собравшись в квартире Деза в Мидтауне в центре Манхэттена, мы отходили от вчерашнего волнения, почти стресса, который щедро утопили в невероятном количестве пива, выпитого чуть ли не во всех пабах Бронкса.
Первые пару часов после просмотра Елизавета пребывала в полной прострации и время от времени тихо стонала на заднем сиденье шикарного авто, которое мы сняли на всю ночь, чтобы хорошенько прокатить по ночным улицам наши воспаленные мозги.
— Все не так… Все надо было делать не так… Все — говно… — как заклинание повторяла она.
— Ну, хочешь, я позвоню Бобби? — как во сне отзывался Дез на каждый такой стон.
— Кто такой Бобби? — в десятый раз или сотый раз вяло интересовался я.
И в десятый (или в сотый) раз получал ответ:
— Де Ниро… Соучредитель фестиваля. Он скажет всю правду.
И порывался к своему мобильному, который я выхватывал из его дрожащих рук.
А потом все начиналось по-новой: «Все не так… Все — говно…» — «Я позвоню Бобби…» — «Кто такой Бобби?…» — «Де Ниро…»
Теперь, утром, пережив вчерашний стресс от церемонии награждения, мы сидели на пятидесятом этаже Дезмондового небоскреба, истощенные и притихшие. Наблюдали, как внизу течет и вздыбливается огненная панорама вечернего Манхэттена, и медленно жевали какие-то мерзкие яблочные чипсы.
Дезмонд листал газету, зачитывая «вечерний фестивальный обзор», в котором было сказано, что режиссер «Немой крови»…
— …Перевернула воображение зрителей необычными приемами монтажа и удивила трехмерностью кинематографического письма без приложения программных технологий… — и довольно похлопывал себя по колену.
— Прекрати, Дез, — попросил я, красноречиво указывая на Елизавету, которая сидела на широком балконе, закутавшись по самый нос в плед, и вздрагивала при каждой подобной цитате. Но молчала.
— Может, сходить за едой? — обиженно предложил Дезмонд. — Это на первом этаже.
— Лучшее, что ты можешь сделать, старик, — кивнул я.
Дезмонд встал:
— Пицца? Суши? Гамбургеры?
— …И можно без хлеба, — улыбнулся я.
Уходя с балкона, он все же не удержался, обернулся и произнес, обращаясь к Елизавете:
— Можете меня проклясть, но я скажу: эта сумасшедшая, которая сейчас грызет себя, как волк в железной ловушке, — лучшее, что могло произойти на этом гребаном сборище! А приступы самокритики надо лечить водкой!
Лиза наклонилась, сбросила с ноги тапок и швырнула в него.
— Значит, водка… — уверенно кивнул Дезмонд и исчез за дверью.
Мы остались в сером мареве неба одни.
Из- под пледа виднелись лишь ее глаза, и я плохо понимал выражение лица — грустит она или улыбается?
— Когда мы ее найдем? — глухим голосом спросила она.
— Когда закончится фестиваль — сразу поедем.
— Куда?
— Дезмонд поможет. Он и мертвого из-под земли достанет.
— Откуда ты знаешь?
Я знал.
Я знал Деза более двадцати лет.
И не только как нынешнего, весьма успешного продюсера…
Наша встреча, в результате моей теории неслучайности, состоялась в Афганистане.
Пришлось рассказать Елизавете историю о том, как меня, раненого и забытого среди трупов после бойни в Пактии, нашла съемочная группа американской службы CNN.
И первое, что я увидел, открыв один, залитый кровью, глаз, — молодое и наглое лицо Деза, который после первого же поданного глотка из фляги начал упорно снимать меня «крупняком». «Плохой ракурс… — харкая кровью, прохрипел я. — Контражур, салага…»
— Жаль, что мы не говорили об этом раньше, — сжавшись под пледом, сказала Елизавета.
— Это что-то изменило бы? — саркастически усмехнулся я.
— Наверное, не стала бы тебя обижать… — тихо сказала она и добавила: — Ты как больной…
— Одержимый, — поправил я. — Я был одержим.
— Конечно, да, — кивнула она. — Но для меня ты был таким себе навязчивым и наглым мальчишкой, каких много. Жаль, что и я ничего не смогла тебе объяснить. Да и зачем было что-то объяснять? Внешне все выглядело достаточно банально. Кроме того, что тогда, на горе, хотела умереть…
— Я это видел.
Она улыбнулась.
— А потом я тебя действительно не узнала. Если бы узнала, все сложилось бы иначе…
У меня даже дыхание перехватило, едва удержался, чтобы не свистнуть.
— Иначе?!
— Конечно. Выгнала бы прямо с порога в тот день, когда ты пришел на просмотр! Ведь тогда все выглядело еще банальнее. Знаешь, как говорят, — «с душком».
— Понимаю… — кивнул я.
Она засмеялась и хитро добавила:
— А ты о чем подумал?
О чем я подумал?
О том, что… жизнь интересна и непредсказуема.
Что время подсовывает такие сюжеты, которые невозможно придумать, а главное — распутать по законам жанра.
Приходится за все расплачиваться «натурой» — собственной душой, здоровьем или и самой этой жизнью.