Но ее ничто не связывает с цирком.
Почему же тогда, попивая утренний кофе, пока сын не проснулся, она смотрит в сторону круглой палатки?
Может быть, именно ее жизнь — сплошная цирковая программа без остановки.
Кто может знать, что за нынешней маской успешного специалиста до сих пор кроется испуганная девочка из «резинового» провинциального городка?
…Собственно, из городка, где она родилась, было два выхода: резиновый завод, на котором оставили свои буйные головы девяносто процентов жителей, и междугородная трасса, на которой обслуживали дальнобойщиков остальные десять процентов населения. Женщины торговали собой, мужчины — шинами и другими изделиями все того же резинового завода.
С какого- то неизвестного природе дива после школы Марина выбрала третий путь, который никому не приходил в голову, — уехать.
И не куда-нибудь, а в столицу.
И не быть горничной у новоиспеченных богачей, а поступить в… театральный институт.
Театра в городе не было.
Был старый клуб «Эра», в котором, сколько она себя помнила, крутили только индийские фильмы. По городу бегали дети и подростки с именами Аджай, Зита, Гита, Саиф, Пунам, Вахида. Был даже один Чакраборти и парочка пожилых Раджкапуров.
Лишь однажды случилось чудо: в кинотеатр на встречу с жителями провинции в рамках мероприятия, заявленного как «встреча творческой молодежи с передовиками резинового производства», приехала группа студентов из столичного театрального института.
Это произошло, когда клубом руководил некий «залетный» выпускник института культуры. Надолго он не задержался, но эту встречу организовал.
Набрав, как положено, полные карманы семечек, Марина отправилась туда со старшими подругами, которых больше интересовала не встреча, а представители «творческой молодежи» мужского пола.
Они уселись в последнем ряду и на всю катушку заработали челюстями, хихикая и обсуждая последние новости.
Затем на поцарапанную сцену, скрипевшую, как диван у дяди Пети с первого этажа ее двухэтажки, вышли пятеро студентов — две девушки и трое парней.
Обсудили прикиды девушек. Все юные модницы в городе ходили в лосинах с люрексом и длинных футболках или коротких джинсовых, вываренных в отбеливателе юбках, выкроенных из старых джинсов, на головах — высокие «начесы», на лице — черные жирные «стрелы» и синие тени до бровей.
Эти же «творческие» были бледными как моль, с затянутым в «конские хвосты» волосами, без косметики. Одна — в потертых джинсах, вторая в длинном бесформенном сарафане-хаки, в сандалиях на босу ногу. Обе — с обильным бисерным плетением на запястьях. Как сказала одна из подруг — «барбацуцы».
Ребята были интересные. Был среди них кудрявый толстяк (в зале сразу поднялся хохот), очкарик — хорошенький, но в очках и тот, кому досталось все внимание, ведь он был немного похож на Ромеро Санчеса из мексиканского сериала, который тогда шел по телевизору.
Девушки громко перешептывались, толкались с ребятами, ожидая «кино». Кино никому не понравилось, ведь показали какие-то короткие ленты, в которых не было ни поцелуев, ни песен, ни красивых пейзажей.
Приезжие по очереди выступали, с пафосом и упоением называли неизвестные имена, читали отрывки непонятных текстов и даже стихи. После этого объявили «время вопросов».
Вопросы зазвучали под смех и свист, ведь касались сегодняшней дискотеки, на которую приглашали «Ромеро Санчеса» и очкарика, пренебрегая кудрявым.
О ценах в столице.
О семейном положении мексиканских актеров…
Татьяна, одна из самых бойких, воскликнула:
— А меня сможете снять в кино?
Зал ответил диким хохотом и репликами: «Мало тебя, шлюху, снимали?!»
Марине было немного неловко смотреть на все это.
Не то чтобы она не уважала своих, но было в реакции зала что-то стыдное.
Она изо всех сил напрягалась, чтобы задать хотя бы один разумный вопрос «столичным штучкам», чтобы они не подумали, что здесь сидят одни невежды. Но к своему удивлению и даже ужасу, поняла, что ее словарный запас, знания и — более того! — вся ее пятнадцатилетняя жизнь уже… вычерпана, как бочка. А на дне болтаются лишь отрывочные куски знаний, полученных в школе.
Это открытие пронзило ее с ног до кончиков волос, как копье.
Возможно, ощущение конца света усилилось еще и тем, что она не могла отвести взгляд от «Ромеро» — серьезного и сосредоточенного юноши, который смотрел в зал отстраненно, словно перед ним развернул шатры продуктовый рынок. И Марина четко увидела себя овощем на прилавке.
Неизвестная жизнь раскинулась перед ней, как китайский веер.
Раскрылась, засияла цветами, заворожила узором — и моментально сложилась, превратившись в две бесцветные деревянные створки.
Ее существование, жизни ее подруг, родителей, соседей напоминали именно такие две плотно прилегающие друг к другу дощечки. И никто даже не пытался раскрыть их.
Даже не знал, что такое может быть: несколько усилий — и перед тобой раскрывается и трепещет удивительный узор на прозрачном шелке.
Но как удержать его перед глазами надолго, а каким образом — на всю жизнь?
И почему этот яркий веер раскрылся перед пятью столичными счастливчиками?
В чем секрет?
Марина сидела, опустив глаза, сжав руки.
«Ромеро», глядя в потолок, читал стихи какого-то иностранного поэта:
— …Эта любовь
К которой стремятся
И которой остерегаются,
От которой бледнеют,
От которой стреляются,
Эта любовь насторожена,
Вечно чем-то встревожена,
Измучена растоптана унижена
Нами измучена нами растоптана нами унижена,
Но все еще жива,
Это любовь твоя и моя,
Вечно юная,
Всегда новая,
Настоящая как цветок
Горячая как солнце,
Беззащитная как сердце.
Мы оба, ты и я,
Можем навсегда уйти,
Можем все забыть,
Можем даже заснуть,
А потом проснуться и страдать,
Перестать ждать
И снова заснуть,
Бредить во сне о смерти
А утром встать и пойти в кино…
Все равно…[1]
Его слова утонули в невероятном хохоте.
Было странно, что парень читает стихи. Да еще и «о любви».
Марина с тревогой подняла глаза, гневно посмотрела в зал. Если бы у нее сейчас была бомба, она бы с удовольствием подорвала их всех, вместе с собой!
Парень перестал читать.
— Довольно! Давай кино!! — раздалось с десяток голосов.
Парень сошел со сцены и вышел из зала.
Марина, сама не понимая зачем, начала протискиваться между тесно поставленными стульями.
Выскочила на улицу.
Увидела, как он идет сквером, садится на редкозубую скамью, достает сигареты, безразлично оглядывается вокруг и опускает голову: да, здесь не на что смотреть. Памятник Ленину, сто раз окрашенный серебряной краской, перевернутые, разбитые гипсовые мусорки, бутылки под деревьями.
Марина удивилась, что эту нищету заметила только сейчас, глазами этого «Ромеро».
А еще удивилась тому, что весь этот сплошной мусорник достаточно легко убрать.
Но ни у кого и никогда не было такого желания.
На дрожащих ногах пошла вдоль аллеи, нерешительно замедляя ход.
Ей захотелось успокоить парня, сказать, что не все здесь дураки, что не все хохотали, что она… Что она может пойти за ним куда угодно, чтобы хотя бы еще раз увидеть перед глазами тот яркий раскрытый веер.
Подошла.
— Вы читали хорошие стихи. Спасибо. Мне очень понравилось. Честно…
Он посмотрел на нее равнодушно, криво улыбнулся, кивнул. Мол, не настроен на разговор с провинциальными дурами.
— А как там дальше?… — тихо спросила Марина.
— Где? — не понял он, глядя на нее, как на навязчивую муху.
— Ну дальше, в стихотворении…
— А-а… в стихотворении…
Вздохнул, сказал скороговоркой:
— …все равно
Наша любовь останется здесь,
Упрямая как ослица,
Жестокая как память,
Глубокая как колодец,
Нежная как воспоминание,
Трогательная как ребенок,
Холодная как мрамор,
Мягкая как глина.
Она на нас смотрит
И усмехается,
Она говорит без слов…
Замолчал, глядя вверх, будто говорил с воздухом.
— Хорошо… — сказала Марина. — Это ваше?
— Превер…
Поднялся, точно выстрелил окурком в урну. И ушел.
Марина смотрела ему вслед и жевала кончик косы.
И именно здесь и именно тогда решила: она убежит отсюда.
Убежит, пока не поздно.
Пока запрограммированная судьба не привела ее на трассу.
…Убежать удалось только через два года, после окончания школы.
Аттестат у нее был неплохой. Давал возможность поступить в промышленный техникум — единственное в их городе престижное заведение.
Оттуда сразу брали помощником мастера на завод. Лет через двадцать можно было дослужиться и до технолога.
В том, что Марина поступит именно так, у близких и подруг не было никакого сомнения.
— Будешь, как сыр в масле… — сказала Танька, которая уже два года парилась на трассе, продавая шины и в дождь, и в жару.
Домашние радовались, вертя в руках аттестат.
— Теперь из тебя будут люди, — с гордостью сказал отец. — За это и выпьем.
И выпил.
Остановился аж на третью неделю, когда дочери уже дома не было.
— А где Марина? — спросил у матери.
— Уехала…
Бросила сквозь зубы и отвернулась к окну, передернула плечами и несколько секунд постояла к нему спиной.
Большего он не ждал. Знал, что этих слов достаточно и больше не стоит ничего добавлять. Ни возмущения, ни удивления, ни обсуждения — она все равно будет молчать. А что будет делаться в ее голове, одному Богу известно.
За почти тридцать лет брака они разучились разговаривать.
Теперь, когда его сократили с работы, а жена работала на полставки, стало немного труднее, ведь они почти все время проводили вместе дома, как пенсионеры. И все же надо было хотя бы иногда раскрывать рот.