Просиживала в библиотеках, в театрах и кино, удивляясь тому, что сокурсницы могут легко тратить время на дискотеках.
Эх, если бы сейчас встретить того «Ромеро»! Она бы уже не грызла косу в отчаянии и наверняка бы знала, кто такой Превер…
К окончанию института пришла с красным дипломом и неподдельным интересом к… речевым расстройствам.
Это была одна из тех выдающихся и почти сакральных вещей, которые по-настоящему интересовали ее, волновали и трогали, — необычные и редкие патологии человеческой психики. То, что принято считать отклонением от нормы или болезнью.
В ней возмутился и свой собственный опыт, который до сих пор казался ей странным.
Скажем, через те мнимые картины, которые она могла видеть, находясь где угодно — в транспорте, на улице, на собраниях.
Иногда эти картины и ситуации, в которые она себя «переселяла», были реальнее любой реальности. Более того, в той своей реальности она могла чувствовать запахи, звуки, даже прикосновения.
Но интереснее было другое, и это казалось Марине близким к какой-то науке, которую она еще не постигла.
Следовательно, ее богатое воображение имело два ракурса, которые она называла «дедуктивным» и «индуктивным». В зависимости от настроения она могла передвинуть себя в ту или другую сторону. Скажем, в «индуктивной» она могла увидеть всю страну, взяв в руки только один камень с дороги.
Конечно, Марина знала, что этот метод давно существует как логический переход от частного положения вещей к общему. Но даже с точки зрения логики она не могла объяснить, почему, подобрав какой-нибудь камень и покрутив его в руках, запросто вызывала видения из жизни целого дома, от которого он отвалился, чувствовала его и воссоздавала так явно, что жила в нем.
Не менее интересным был и другой ракурс — «дедуктивный», когда толпа, очередь или даже географическая карта — и вообще что-то слишком пестрое и размыто-объемное, — превращалось в единичный, частный случай. И тогда она до мелочей видела в толпе каждое лицо или каждую травинку, каждую нить, вплетенную в ковер…
Объяснить это кому-нибудь было слишком сложно. И Марина охотно пользовалась этими двумя ракурсами своего воображения, чтобы просто разнообразить жизнь.
На более серьезные рельсы эти наблюдения за собой и людьми поставил старенький преподаватель Арнольд Семенович, которого на лекциях почти никто не слушал, ведь говорил он медленно и себе под нос.
Вызвали его почитать лекции прямо с дивана, «с пенсии». Ведь никто из специалистов не хотел гнуть спину на копеечную ставку перед двадцатью девахами, у которых, по словам куратора, «только замужество в голове».
От него впервые услышала о Рональде Дейвисе, скульпторе и бизнесмене, бывшем дислектике, основателе Центра исследований проблем чтения при Центре коррекции дислексии штата Калифорния.
Зацепившись за имя, начала «расшифровывать» английские статьи о проблеме, которой якобы и не было в бурном «постсоветском» обществе.
И, как это часто бывает, тема, закрытая для многих только потому, что они никогда не сталкивались с ней, начала встречаться ей на каждом шагу.
Вспомнила мальчика-одноклассника, затравленного учениками и учителями, Вовочку Смирнова, и его танталовы муки над страницей печатного текста или при написании диктанта. Учительница зачитывала вслух его «абракадабру» и отчаянно смеялась вместе со всем классом. Вовочку перевели в спецшколу, и всем стало легче жить — «дебилам не место с нормальными детьми!».
Где он теперь, несчастный Вовочка с вечными заскорузлыми «цыпками» между пальцев? Грузит кирпичи на заводе или бомжует среди себе подобных? Не встретился ему на пути Рональд Дейвис или хотя бы нормальный психолог, который распознал бы в нем зародыши гениальности.
Вспоминала других — работяг «резинового городка», которые едва держали карандаш в руках, писали с кучей ошибок и не читали ничего, кроме телевизионной программы. Им легче было подчиняться чужой воле, чем выразить свою.
Рассуждая таким образом, Марина пришла к выводу, что в мире — куча моральных дислектиков. Причем больных «по собственному желанию». Вполне нормальные от рождения, они слепы и глухи к миру, словно кроты.
Копнула проблему в своей «дипломной», которая, по словам Арнольда, потянула на половину кандидатской.
Тот же Арнольд Семенович, царство ему небесное, успел познакомить ее с директором центра развития ребенка «Индиго ХХХ».
И в то время, когда подруги разлетелись по детсадам, школам или, получив диплом, удачно или не очень, прыгнули в замужество, Марина вышла на работу в достаточно престижную клинику и впервые в жизни получила возможность отправлять деньги родителям, в свой «резиновый городок».
…Лина стала одной из ее первых пациенток.
Ее привела мама — модно одетая молодая женщина с длинными, квадратно подпиленными ногтями.
— Марина, мы к вам по рекомендации Арнольда Семеновича! — с порога крикнула она, внося за собой в кабинет шлейф духов «Шалимар» и подталкивая в спину девочку в белой пушистой шубе.
Усадив посетителей в мягкие кресла, Марина с полчаса слушала обеспокоенный резкий голос, наблюдая, как девочка поглощает глазами рисунки на стене кабинета.
— Мы в шоке! В шоке! — орала дама, нервно комкая в руках кружевной носовой платок. — Нас не хотят брать в четвертый класс! По всем предметам — сплошные двойки. Учителя говорят — задержка в развитии. Плохо пишет, слишком медленно читает. Дразнят ее. Но… — Женщина подняла когтистый палец вверх. — Вы бы видели, как рисует! А мелодию может воспроизвести — любую. Как Моцарт! И такое странное мышление для ее возраста. Читаем ей «Дон Кихота», а она говорит: мама, не «Дон Кихот», а «Донка ход»! Я спрашиваю: а что это значит? А она: неужели не понимаешь, «донка» — это «быстрый»! То есть — «быстрый ход»! Как вам такое?! Руку даю на отсечение — это несколько не то… У нас в роду все нормальные, с высшим образованием. А Линочка маленькой вообще была вундеркиндом — в два года знала, как все предметы называются. А спросишь, бывало, что-то, так она всю историю могла рассказать хоть про банку, хоть про иголку с ниткой. И вот теперь имеем: умственно отсталая! У нее совсем нет друзей, она так одинока. Когда она в школу шла, мы с мужем жили несколько лет отдельно от нее — он у меня дипломат: поездки, то, се. С бабушкой жила. А бабушки — что? Чтобы ребенок накормлен был. Теперь вот мы спохватились, когда на ней уже клеймо на всю школу, — дебилкой называют. Даже учителя…
Прослушав причитания женщины, Марина попросила девочку написать на бумаге предложение из «Букваря» — «Мама мыла раму».
Девочка склонилась над листом и тут же отпрянула, услышав голос матери:
— Ну что же ты делаешь?! Пиши: «ма-ма»! Или ты не слышишь, что врач говорит, горе мое?!
Марина посмотрела в лист и прочитала в нем: «Нана шина данную».
Попросила женщину выйти и дальше продолжала обследование наедине с ребенком.
С написанием цифр вышла та же картина.
Девочка или писала их в обратном направлении — все цифры «смотрели» в другую сторону или просто не в том порядке, в котором диктовала Марина.
И смотрела на нее запуганными глазами.
Марина успокоила ее и попросила перевести несколько предложений, которые пришли ей в голову, — начало сказки про Колобка. Лина запнулась на первом же предложении и напряженно подняла глаза к потолку.
Если бы она их опустила вниз — из них бы полились слезы.
Марина решила не издеваться над ребенком и предложила игру.
Девочка закрывала глаза, а Марина дотрагивалась до изгиба ее руки различными предметами — плюшевой игрушкой, пластмассовой линейкой, стаканом, — словом, всем, что было под рукой в ее кабинете.
— Из чего это сделано, как ты думаешь? — весело спрашивала она и каждый раз слышала неправильные ответы.
Игра «слева направо», в которую она предложила поиграть, тоже не дала никаких результатов: девочка категорически путалась, в какой руке Марина держала стакан — в левой или в правой.
Стараясь не спугнуть ее, Марина провела еще один тест: достала с полки книгу (там всегда стояли детские книжки на случай, если кто-то из маленьких пациентов захочет почитать) Андерсена и попросила Лину прочитать вслух первую попавшуюся историю.
Девочка открыла страницу с историей о капле воды.
Марина и сама любила эту малоизвестную сказку. Она была короткой — о том, как некий старик по имени Копун Хлопотун рассматривал сквозь увеличительное стекло каплю воды и увидел в ней странный городок, по которому бегали крошечные люди, цокали по мостовой кони, впряженные в кареты и коляски, — все было так же, как в большом Копенгагене…
Лина медленно, по слогам, которые соединяла как заблагорассудится, начала читать первую строчку: «Вына-верновидели-челез-увели-чительноестекло-через-котороевсе-ве-щикажут-всто-разболь-шечем-насамомделе…»
Произнося эту чепуху, девочка все время с опаской поглядывала на Марину — не начнет ли ругать. Но та одобрительно кивала головой.
Девочка вздохнула с облегчением и с большей уверенностью продолжила чтение.
На этот раз речь полилась из нее свободно и связно, разве что она давала себе передышку, время от времени глубоко вздыхая, будто ей не хватало воздуха.
Марина знала эту сказку наизусть.
Но уже через минуту поняла, что совсем забыла, о чем в ней говорится!
Откуда в ней взялись новые герои — пара влюбленных, живших в капле? С удивлением узнала, что и капля находилась на крышке кастрюли. И что жизнь всех ее жителей зависит от того, перевернет ли кухарка крышку…
— Сначала Милли и Талль решили переехать в другую, соседнюю, каплю, которую видели на стекле окна. Та капля была больше и прозрачней. И казалась им более надежной, чем их маленькая, — «читала» Лина, старательно водя пальцем по строчкам, — и они решили бежать из крышки, за пределы своей капли, чтобы увидеть мир таким, какой он есть…
Марина удивленно пожала плечами: неужели у нее совсем отшибло память?!