— Пицца «Луи Тринадцатый»… — поклонилась Люся.
Супруги побеседовали о блюдах. Вероятно, они хорошо подготовились к съемке, ведь Офелия живо и непринужденно рассказала о том, что эту пиццу придумал итальянец Ренато Виола. И почти такую же они с пусиком заказывали в Париже за восемь тысяч евро. Тщательно перечислила все ингредиенты: сыр моцарелла буффало, три разновидности икры, красный лангуст, креветки и омар. Немного сбилась, вспоминая название специальной розовой соли, которую они заказывают в Австрии, — «Murray River».
С видом доброй, но внимательной хозяйки Офелия спросила, какими руками Люся делала пищу — чистыми или бралась за волосы, и, переливчато смеясь, начала бросать куски «Луи Тринадцатого» щенку. Тот смешно прыгал и развозил их по дубовому паркету.
Люся приветливо, как на детей, смотрела на хозяев. И украдкой — на плоды своего труда, которые лохматая уродина гоняла по полу.
На этом месте из-за своей спины я услышал материнский голос…
Откровенно говоря, я никогда не ожидал такого от своей интеллигентной мамы, бывшей преподавательницы университета и пожилой женщины с безупречным литературным вкусом.
— Чтоб ты в аду вечно срала тем Луи Тринадцатым и вечно просраться не могла! — спокойным тоном произнесла моя вежливая мать.
…Мигель хохотал как сумасшедший.
— Неужели в вашей стране есть такие богатые люди? — спросил он и кивнул в сторону «gated community». — Древнегреческие колонны не могут себе позволить даже они!
Пришлось сделать экскурс в экономическую и политическую ситуацию в родном отечестве.
Мигель был откровенно удивлен.
Мы с Лизой — не меньше. Ведь два вопроса нашего радушного хозяина касались тех знаний, которые он, вероятно, получил еще в начальной школе: есть ли в нашей стране царь и правда ли, что на завтрак мы едим черную икру, запивая ее водкой.
Мы не стали его разочаровывать.
Постепенно и эта, я бы сказал познавательная, часть нашей вечеринки закончилась.
И я наконец поставил вопрос ребром, хотя мой язык уже изрядно заплетался:
— Мигель, друг, а ты точно уверен, что он живет там?
Я махнул рукой в сторону «зоны» и, как это всегда бывает со мной, когда примешь лишнего, почувствовал укол классовой ненависти, которая здесь казалась бессмысленной, а главное — довольно коварно напоминала обычную зависть. Ведь люди за тем цветущим забором не были ни политиками, ни олигархами, ни представителями мафиозных кланов. В основном они были обычными специалистами, которые зарабатывали собственным трудом, а не мелким или масштабным обманом остальных, менее успешных граждан собственной страны.
— Кто? — заморгал Мигель.
— Тот, о ком ты узнавал у ректора университета, — напомнил Дезмонд. — Маклейн.
— А-а… Ну, да… Конечно, — сказал Мигель. — Но вас туда не пустят. Если вы не договаривались. Там охрана.
Все было, как у нас на склонах Днепра, — запретная зона, загороженные пляжи.
Только виллы на берегу были намного ниже, а пляжи — чище.
— Это мы еще проверим… — сказал я.
— Проверим, но завтра, — сказал Дез.
Лиза предложила расходиться на отдых.
Каплун остался стоять посреди раскуроченного стола нетронутым, как брошенный жених…
Я вернулся в свои апартаменты и с удивлением почувствовал, что сон отступил.
Подумал, что странно было бы ложиться в кровать, когда ты в нескольких сотнях метров от цели.
Посмотрел на часы — детское время, всего десять!
Набережная была полна какофонией звуков, океан сверкал мириадами разноцветных огней, островок «gated community» вибрировал мощными ультразвуковыми сигналами, призывая хотя бы приблизиться к нему.
Я накинул куртку и вышел из номера.
…Все, что с высоты гостиничной веранды казалось близким, при приближении — удалилось и растянулось на километры, как в перевернутом бинокле.
На набережной я почувствовал себя ничтожным насекомым в букете цветов.
К широкому длинному проспекту жался целый «туристический поселок» с множеством магазинов и ресторанчиков. С берега открывался великолепный вид на увешанный гирляндами огней мост, ведущий на остров Коронадо, где, по рангу, живут самые-самые богатые жители этого райского уголка.
Весь порт осаждали яхты и круизные лайнеры. Белые и голубые парусники колебались на воде, словно младенцы в люльках.
На фоне праздничного крем-брюле строго возвышался авианосец «Midway». Этот старый морской монстр, прошедший вьетнамскую войну с несколькими тысячами солдат и кучей самолетов-истребителей на борту, теперь мирно светился, приглашая туристов осмотреть свои музейные экспозиции. Вероятно, он не очень хорошо себя чувствовал среди всего этого карнавала.
Собственно, как и я в лакированной бутафории нынешнего успеха…
Я осмотрелся и наугад пошел в ту сторону, где, как мне казалось, располагались частные дома.
Собственно, теперь, снизу, я их не видел.
С обеих сторон сахарно-белой тропы шла бойкая торговля китайскими сувенирами, стояли палатки с мороженым, на безупречно ровном травяном ковре сидела молодежь, веселые чернокожие ребята, увешанные, как новогодние елки, гроздьями часов, предлагали их каждому встречному.
В воздухе витала атмосфера чувственности. Все, кто шел в паре, время от времени сливались в страстных поцелуях.
Любовь подслащивала им восприятие мира, удваивала зрение и слух, заставляла подкреплять такое красивое зрелище — вспышки фейерверков или всплеск музыки — этим трогательным и отчасти бессознательным действием.
Я подумал, что последний раз целовал Марину чуть ли не месяц назад.
И это не было связано ни с одним внешним романтическим раздражителем.
Хотел бы я видеть ее рядом, чтобы убедиться, что я еще жив и такое красивое зрелище может вызывать у меня такое же желание, как у других? Не уверен…
Набережная калейдоскопически менялась в моих глазах и скоро начала надоедать своим мерцающим однообразием. Все было так же, как на любом курорте, с поправкой на отсутствие шумной музыкальной попсы и удушающего запаха шашлыков.
Я брел среди возбужденной толпы, присматриваясь к каждому женскому лицу и прислушиваясь к голосам, как пес.
Можно было бы сказать, что бродил среди общего подъема по горло в своей вселенской печали, если бы это действительно была печаль в чистом виде. Если бы она не была усилена щедрыми порциями виски, выпитыми наверху.
Крепкие напитки всегда вызывали у меня уныние.
Не могу сказать, что эта грусть была связана с конкретным образом.
Тот образ хранился на дне памяти полузатертым, как фотография, лежавшая в кармане. Вглядываясь в лицо, ловил себя на мысли, что среди тысячи встречных высматриваю рыжеволосую «Царевну-лягушку» с опущенными ресницами на полщеки, а не статную блондинку с резким американским произношением. Такой не подбросишь ключи с идиотским вопросом:
— Это — ваши?
Но «лягушек» здесь не водилось. И приемчики мои отдавали нафталином.
Набережная кишела загорелыми блондинками, как океанская поверхность салакой.
Окончательно заблудившись в мигании набережных огней, я взял такси и меньше чем за пять минут оказался перед забором «gated community», замаскированным диким виноградом и украшенным цветами и геометрически подстриженными кустами.
Перед входом в эту «святую святых» стояла будка, за стеклянным окошком которой маячил силуэт в рыжей униформе.
Таксист вопросительно посмотрел на меня, мол, есть разрешение ехать дальше?
Из будки к нам вышел охранник, на ходу надевая на лысую голову фуражку.
Отпустив авто, я направился навстречу.
— Я вас слушаю, мистер! — важно сказал охранник.
— Мне нужно в дом мистера Маклейна, — сказал я, делая шаг к воротам.
Охранник сделал шаг в ту же сторону.
— Вас приглашали? — невозмутимо спросил он.
— Да, — невозмутимо соврал я.
— Пройдемте со мной, — сказал охранник. — Я это выясню.
Он кивнул на свою будку, приглашая меня подойти к окошку.
Я пожал плечами: не драться же с ним!
Подождал, пока он зайдет на свой пост.
— Пожалуйста, представьтесь, — попросил охранник, выглядывая из окошка.
Я представился.
Охранник открыл перед своим носом большую, я бы сказал, «амбарную», книгу и начал водить по ней толстенным пальцем. Перелистнув таким образом несколько страниц, он с победным видом посмотрел на меня:
— Вас нет в списке. Ни на сегодня, ни на вчера, ни на завтра!
«Охранники — они и в Африке охранники», — мысленно улыбнулся я.
— Плохо ищете…
Вся эта процедура и вид респектабельной «зоны» подняли во мне маленькую минутку злости к тому, что я ненавидел всей душой: условностям и роскоши.
«Интересно, — подумал я, — а заказывают они на свои виллы пиццу «Луи Тринадцатый»?!»
— Подождите!
Охранник плотно закрыл окошко, взялся за телефонную трубку и, набирая номер, поднялся со стула, будто звонил президенту.
Я отошел, закурил, представляя, что может произойти на том конце провода, когда они услышат мое имя.
Видел, как охранник несколько раз кивнул невидимому собеседнику и положил трубку.
Отодвинул рамку окошка и спокойно сказал:
— Сейчас к вам выйдут…
Итак, никто не собирался падать мне на грудь и приглашать на запрещенную для смертных территорию.
Я сел на бордюр, стряхивая пепел на ночные фиалки.
Мысль о том, как миссис Маклейн выходит или лучше — выезжает — из этих ворот за покупками и ведет непринужденные разговоры с этим охранником, добавила к моему нынешнему состоянию определенную дозу раздражения.
Подумал, что, когда она выйдет, у меня не будет сил сдержать его и я выскажу то, что давно уже похоронено на дне того шкафа: не лучше ли было выяснить все сразу, а не бежать куда глаза глядят в тот злополучный для нас обоих день?
Спрошу: как она могла так поступить со мной? с матерью? со всем тем, что должно быть потом, — с нашей жизнью, привлекательность которой я, каюсь, тогда так мало понимал?