— Проснулся? Замерз?
— Немного. А ты?
— Ну ты же меня так хорошо грел всю ночь! — улыбнулась она. — Давай-ка сбегай за той бутылкой — согреемся. Не бойся, утром вино не действует!
Мне пришлось полезть в кусты и найти это заколдованное пойло. Лиза достала из сумки пачку печенья, и мы немного подкрепились.
Уже полностью собравшись и приведя себя в порядок, оглянулись на наше ночное пристанище.
— Никогда этого не забуду, — сказал я.
— Да, было здорово! — согласилась Лиза. — Теперь уж точно нужно как-то выбираться. И побыстрее. Уверена, нас уже ищут.
Но побыстрее все же не получилось. Мы шли еще полдня. На этот раз она устала, я вел ее за руку. Мы то поднимались, то спускались в надежде увидеть знакомую местность. Но лес кружил нас, как карусель.
Часам к пяти небо заволокло сизыми облаками и воздух наполнился сыростью, даже земля под ногами стала вязкой.
— Сейчас начнется буря… — сказала Лиза. — Нужно спуститься в долину.
И мы ускорили шаг. Спуск был крутым, но сквозь густые заросли мы, к своей радости, увидели дом и кинулись к нему. Во дворе суетился хозяин — мрачного вида мужик в закатанных до колен холщовых брюках, — он быстро сгребал сено, накрывая готовые скирды брезентом. Ему, конечно, было не до нас. Небо уже разверзлось, и оттуда пучками вырывались молнии.
— Пустите дождь переждать? — спросил я.
— Этот дождь на всю ночь, — буркнул мужик. — А у меня ночевать негде.
— Ну хотя бы в сарай! — Я кивнул в сторону деревянной постройки.
— Там внизу — куры.
— А наверху? — с надеждой спросила Лиза.
— Наверху — сено… Но кто вас знает, еще подожжете…
Небо уже висело низко, словно целлофановый пакет, наполненный водой. Не хватало только одной капли, чтобы на нас обрушился настоящий водопад. Лиза дрожала, она все-таки простудилась. Я вытащил из карманов все деньги, что у меня были, снял часы с руки и серебряную цепочку с шеи. Все это сунул хозяину. Он странно посмотрел на меня, взвешивая на ладони скарб. Тогда я сбросил с плеч куртку — она была почти новой. Мужик сгреб ее в охапку, махнул рукой в сторону сарая и, забыв про сено, побежал к дому. Очевидно, не верил своему неожиданному счастью.
— Захотите воды или хлеба — зайдете утром! — крикнул он уже с порога.
Едва мы зашли в сарай, грохочущий водопад сплошной стеной накрыл все вокруг.
Куры уже спали и только недовольно заквохтали во сне, теснее прижимаясь друг к другу. Я помог Лизе забраться на чердак. Он был почти доверху завален душистым сеном. Мы провалились в него, как в облако. По крыше барабанили тяжелые, как булыжники, капли дождя, но здесь было сухо и тепло. Лиза лежала на спине, дыхание ее было тяжелым. Я осторожно дотронулся до ее руки и сжал ее. Рука была холодной. Она не отдернула ее. Тогда я осмелел и поднес ее к губам…
Потом меня просто захлестнула волна нежности, странной нежности, замешанной на отчаянии.
— Ты не исчезнешь? — спросил я.
Она повернулась на бок, и мы с минуту смотрели друг на друга, ее глаза плавали передо мной, как две влажные синие рыбы. Я притянул ее к себе совсем близко. Но она отстранилась.
— Послушай, — сказала она, — я бы не хотела морочить тебе голову… Вряд ли все это можно будет списать на случайность. Уж я-то в этом кое-что понимаю…
— Конечно, это не случайность. Это не может быть случайностью… — Я задыхался, целуя ее руки — такие тонкие и хрупкие, будто они принадлежали ребенку. — Я все время думал о тебе, с первого дня…
— Подожди! — Она резко поднялась и села напротив меня по-турецки. — Мне это совершенно ни к чему. Понимаешь? Да и тебе тоже. Тебе сколько — восемнадцать? Значит, я на десяток лет старше!
— Какое это имеет значение? — не понимал я.
— Для сегодняшней ночи, конечно, никакого… — согласилась она. — Но ведь тебе этого будет мало, я правильно понимаю?
— Да. Скорее всего, я однолюб… И это я понял только сейчас.
— Ну вот. Зачем же мне портить тебе жизнь? У тебя все впереди.
— С тобой…
— Нет. Во-первых, у меня ребенок…
— Замечательно!
— Во-вторых — своя жизнь, к которой я привыкла и которую не собираюсь менять никоим образом. Эта минута пройдет, а потом ты будешь преследовать меня, чего-то требовать… А я от этого так устала. Мне это не нужно. Понимаешь?
Но я уже ничего не понимал…
Потом я снова урывками, как в первый вечер, видел только ее золотое очертание, легкий прозрачный контур, падающий и поднимающийся надо мною, как волна. Все смешалось. Дождь и ветер, казалось, сносили наш сарай, шуршало сено, и я обнимал ее вместе с охапками сухой душистой травы. Она и сама была травой — дурманящей, исцарапавшей меня с ног до головы. До крови, выступившей на спине и локтях…
Я сказал ей, что — однолюб. Но тогда я еще не знал, насколько близок был к этой истине…
В город она вернулась раньше положенного путевкой срока. Уставшая, изрядно простудившаяся и злая. Ведь если не любишь ничего коллективного, зачем нужно было идти в поход? Кости еще ныли от езды на телеге, в которой хозяин сарая довез ее и Студента до пансионата. Как оказалось, забрели они достаточно далеко, ибо телега тряслась по ухабам часа два! В пансионате ЧП быстро замяли, так как выглядела парочка достаточно странно. Студент пребывал в некоторой эйфории, дамочка, не вынимая сигарету изо рта, только отмахнулась от медсестры, подступавшей к ней с термометром. Хороша же она была! И зачем вообще нужен такой отдых? Поддалась на уговоры подруги, и вот результат: та же скука, только добавился очередной романтический инцидент. Нужно было что-то с собой решать. В сентябре ей предстояло работать на кафедре, что-то там преподавать, распинаться перед зелеными первокурсниками, заведомо зная, что каждое ее слово будет ложью. А этим мальчикам и девочкам при нынешней постановке вещей никогда не снять своего «Андрея Рублева». Тогда — о чем говорить? И еще ее неприятно мучила мысль, что среди студентов, скорее всего, будет и Этот. Ничего пошлее нельзя и вообразить!
Лиза поднялась на третий этаж и, порывшись в карманах, достала большой ключ от общей двери. В длинном коридоре было темно и тихо, соседи еще не пришли с работы. Лиза толкнула дверь своей комнаты — она ее не запирала, — бросила сумку у порога и прошла к кровати. Села. В комнате пахло пылью, как это всегда бывает, когда хозяева отсутствуют. Нужно было позвонить маме, чтобы она привезла Лику к вечеру. А до того — сходить в магазин, купить молока, хлеба, чего-нибудь посущественней, что-то приготовить…
Лето закончилось. Оно было коротким и промелькнуло почти незаметно. Лиза вспомнила, какие надежды на него возлагала. Целый год шли переговоры о включении ее в делегацию, едущую на конференцию в Мадрид. Ей пришлось собрать неимоверную кучу справок, включая и все медицинские, обойти сотни мерзопакостных кабинетов, где каждый клерк окидывал ее скептическим взглядом и, как правило, спрашивал: «А не останетесь там?», многие предлагали обсудить эти вопросы «за рюмкой кофе» где-нибудь в уютном валютном баре — засекреченном месте, доступном лишь избранным. И вот когда все уже вроде бы получалось, ее вызвал завкафедрой и, пряча глаза, объяснил, что там, «наверху», вдруг выяснилось, что у нее ребенок от неблагонадежного лица, отбывающего срок за антиправительственные высказывания.
— Детка, — сказал он, — вам следовало бы сразу об этом рассказать. Получилось, что вы этот факт хотели скрыть. Теперь уж поздно что-либо менять. Вот если бы ребенка не было… Вы ведь не оформляли брак официально?…
Да, все было так. Когда дома узнали, что Лиза общается со странными личностями, за что ее однажды даже вызвал на беседу участковый, мама сказала: «Добегалась», а когда выяснилось, что дочь беременна, последовал вывод: «Догулялась».
Объяснять что-либо было бессмысленно. Для этого нужно было слишком много слов и усилий, а Лиза предпочитала все делать молча.
После выпускных экзаменов в институте ее любимая преподавательница, Валентина Петровна, заметив округлившийся живот, сказала:
— Тебе будет трудно. Но это даже не из-за ребенка. То, что ты решила его оставить, — это хорошо. Запомни: ты очень талантлива. И должна переждать, перетерпеть. Оставайся пока в аспирантуре, а там будет видно. Времена меняются. Занимайся пока ребенком, устраивай быт — это тоже очень важно. И жди. Может быть, ждать придется долго. Поэтому я и говорю: перетерпи.
Теперь маленькой Лике два года. Времени прошло не так уж много. А терпения явно не хватало. Особенно после этого отказа в поездке. Не говоря уж об уничтожении «Безумия» и еще кое-каких работ, которые видели только однокурсники и то — на кухне при наглухо задернутых шторах. И она занималась Ликой. Она всегда знала, что у нее будет девочка с таким именем. Когда-то очень давно Лиза с бабушкой отдыхали в пансионате на Азовском море. Лизе тогда было одиннадцать лет, а вокруг не было ни одной ровесницы, и тогда она познакомилась на пляже с четырехлетней девчушкой. Вернее, девчушка сама подошла к ней. Вначале Лиза недовольно отмахивалась от ее вопросов, а потом ей стало интересно. А затем и вовсе произошло чудо: кроха оказалась умницей и такой фантазеркой, что у Лизы захватило дух. Девочку звали Лика.
— Анжелика? — гадала Лиза. — Ангелина? Ликора?
— Нет, Лика! — стояла на своем малышка.
О чем они говорили, сейчас Лизе трудно было вспомнить, осталось только странное ощущение, будто повстречала маленького ангела, умеющего говорить просто о сложном. Лиза ставила перед ней самые каверзные вопросы — «О чем бы ты спросила Бога?», «Как на земле появился первый человек?» и даже об устройстве Вселенной, — и девочка выдавала такие «шедевры», что их стоило бы записать. Не записала. А теперь забыла окончательно. Осталось имя — Лика.
Лика — девочка, дитя такой горькой, обжигающей и короткой любви, ее надежный якорь, удерживающий у берега. Она рождалась под мелодию Моцарта, лившуюся из больничного репродуктора, — так же легко, как и эта мелодия несколько столетий назад. И Лизе казалось, что на ней не застиранная больничная сорочка с прорехой почти до живота, а венецианские кружева. Несколько дней, проведенных в роддоме, были самыми счастливыми в ее жизни. Этому ощущению не мешало ничто — ни бежавший по стене таракан, ни лопнувший в глазу сосуд, ни болтовня трех соседок по палате, целыми