Что хотели сказать этим древние потомки викингов?!
Куда скачет пиктская воительница, на кого охотится, от кого бежит, от кого защищается? Так и хочется войти в полотно, поговорить с принцессой на коне.
Не страшно ей?
Не холодно?
Боится Смерти?
Что движет ею, какие силы, какая вера? В чем?!
— …Жаль мне тебя, — пожимает плечами миссис Страйзен и продолжает свою бесконечную песню, — и вообще — людей жалко. Потому что человек… заканчивается. Но люди об этом не думают. Особенно когда заходят в ресторан и могут поесть на тысячу долларов. Или — на три. Заказывают Fleurburger. Это такой гамбургер от Юбера Келлера — ничего особенного… И вот что интересно: этот Fleurburger не заканчивается, ведь рецепт запатентован на все дальнейшее будущее, а человек, его заказавший, — заканчивается, сколько бы не ел и не пил. Такая она, человеческая жизнь. Рвется, как нить. Наталкивается на вертикальную преграду, упирается, ищет выход. Вот ты той нити выход даешь, ведь уток в твоих руках — за ним нить идет. А человеку что делать? Кто его вокруг беды или опасности обведет? Да еще и путь укажет, мол, сейчас трудно, а в конце — увидишь, узор сплетется! Если бы знать — какой именно… А когда начинаешь хоть что-то понимать — здесь и конец твоей ниточке наступает. Поэтому и важно — хорошо начать. Чтобы нить не порвалась. Ведь получится, как на моем гобелене: пятисот лет не прошло, как весь рисунок — быку под хвост.
— Коту…
— Что?
— У нас говорят: коту под хвост.
— То-то и оно! Ты сколько лет здесь, а все говоришь — «у нас». А где это «у нас» — одному Богу известно…
…Через год и два месяца Джошуа Маклейн торжественно перенес готовый гобелен из мастерской в гостиную. На церемонии присутствовали сама мастерица, раскрасневшаяся и взволнованная, миссис Мели Страйзен, сумасшедшая миллионерша из дома № 47, ее не менее странная служанка индейского происхождения по кличке Железная Ворона и две кошки, подобранные миссис Энжи Маклейн у ресторана «Энни» на набережной Сан-Диего.
Была осень.
Джошуа нес перед собой раму с шерстяной картиной, и пламя камина — рыжее и горячее, отбрасывавшее блики на шерстяное полотно, образовывало на лице слепой принцессы целую гамму чувств. Она приветствовала свое второе рождение, гордо поднимая копье. Под ее ногами скалились псы, змеились переплетенные кольца тайнописи, звали в бой суровые воины.
Но ни одна фраза, которая возникала в голове мастера во время работы, так и не легла им на душу…
— Это… Сейчас скажу… Минуточку…
Збышек Залески, бывший аспирант Джошуа, а ныне один из ведущих искусствоведов и галеристов Нью-Йорка, вот уже около получаса ходил вокруг гобелена, висевшего в гостиной.
Именно ради него Маклейн и пригласил приятеля в гости.
Ведь, как считал Джош, доказать Лике ее гениальность мог только такой человек, как Збышек — посторонний, не склонный к лести и вообще — специалист своего дела, не имеющий никаких сантиментов относительно личности мастера.
Решили сначала просто показать работу. Так сказать, без комментариев.
И вот теперь наблюдали, как Збышек крутится вокруг полотна, словно коршун над цыпленком, прикидывает, какой это век, эпоха в искусстве, страна…
Лика держала возле губ бокал с шампанским, чтобы прикрыть улыбку.
То, что орнамент принадлежит древним пиктам, Залески определил сразу.
То, что рисунок является копией рисунка с ритуального камня из Северо-Восточной Шотландии, — наверняка.
Загвоздка заключалась в том, что это был старинный гобелен — поседевший от времени, выполненный несколькими техниками древнего плетения. Над его принадлежностью ко времени Збышеку пришлось изрядно поломать голову.
— Думаю, что это — конец четырнадцатого столетия, — наконец произнес он, — без экспертизы определиться очень трудно. По крайней мере такой работы в каталогах я не видел. Откуда она у тебя? — обратился к Маклейну. — Что-то не замечал, чтобы ты участвовал в аукционах.
— А сколько она может стоить? — заинтересованно спросила Лика.
Залески задумался, осторожно коснулся пальцем узора.
— Думаю, не меньше, чем семьсот тысяч… А может, и миллион, все зависит от времени и имени мастера.
Лика присвистнула.
Маклейн засмеялся, обнимая жену за плечи.
— Видишь, ты можешь стать миллионершей!
Залески заморгал:
— Ты хочешь сказать…
Он глядел на Лику так, как будто впервые заметил, ведь все внимание было приковано к полотну: бледное лицо в обрамлении светло-русых, с рыжеватым отливом волос, собранных в пучок, высокие скулы, великоватые для такого узкого лица глаза и губы, тонкая фарфоровая переносица, джинсовый комбинезон на два размера больше, чем надо.
Не красавица, но — притягивает взгляд.
— Именно так, — похлопал его по плечу Маклейн, — это работа Энжи.
Збышек громко вдохнул и выдохнул, словно нырнул и вынырнул из воды.
За ужином разговоры вертелись вокруг его предложения: Энжи могла бы плести гобелены в старинной технике на заказ.
Говорил о реставрациях, музеях и богатых коллекционерах, способных выложить кругленькие суммы на аукционах. Он бы мог это все устроить. Ведь такой талант не должен пропадать в трущобах Калифорнии.
Уговаривал серьезно отнестись к его предложению: он предоставит изображения старинных гобеленов, которые она, на выбор, пожелает воспроизвести.
— Энжи делает все, что считает интересным для себя, — пожимал плечами Маклейн. — А в деньгах мы не нуждаемся.
Но миссис Маклейн считала иначе: ей надо зарабатывать самой, ведь достаточно «насиделась на шее у мужа» и, если судьба дает такой шанс, отказываться неразумно.
Маклейн не спорил.
Збышек Залески остался доволен и ужином, и новым поворотом дела.
…За четыре года она сделала три «старинных» гобелена по просьбе Збышека Залески.
Заказ, с которым он приехал в следующий раз, был чрезвычайной сложности — воспроизвести какой-нибудь из шестидесяти четырех гобеленов из серии Анжерского апокалипсиса «Откровение Иоанна Богослова», созданных между 1373 и 1381 годами для Людовика Первого Анжуйского.
Залески раскинул перед глазами Энжи кучу фотографий, сделанных им во время командировки в Анже, и с бесстрастным видом отошел к Джошуа — выпить по рюмке привезенного из Франции коньяка.
Краем глаза оба наблюдали, как, усевшись на полу перед камином, она раскладывала вокруг себя фотографии, которых было не меньше сотни, тасовала их, как колоду карт, гладила ладонями и снова в восторге тасовала, раскладывая, как пазлы.
Наконец отложила в сторону с десяток изображений «Нового Иерусалима», сделанных в разных ракурсах и масштабах.
— Попробую это… — просто сказала она, сгребая в кучу остальные фотографии.
— Ты уверена, что потом сможешь отдать то, что сделаешь, в чужие руки? — лукаво спросил Маклейн.
— Не уверена! — так же весело ответила она. — Но попробовать стоит!
— Думаю, что ваша работа, Энжи, будет стоить столько, что вы ни о чем не пожалеете! — заверил довольный Збышек. — У меня достаточно серьезных предложений от уважаемых людей, и я позабочусь, чтобы ваша работа попала только в добрые и… щедрые руки!
…Дождь за окном гостиничного ресторанчика утих.
А потом прекратился совсем, оставив на стекле длинные серебристые нити.
Затем высохли и они.
От мокрого асфальта поднималось красочное марево.
Город потерял импрессионистический колорит.
Официант расставил на столе тарелки, разлил вино.
— Ты звонила ему? — спросил Збышек.
— Да, мужу, — ответила она.
— И что сказала?
Лика пожала плечами:
— Какая разница? Сказала, что ложусь спать…
Залески улыбнулся.
— Зачем соврала?
Она задумалась.
— Не знаю. Просто не хочу говорить лишнего. К тому же через полчаса это будет правдой.
— Ложь во спасение… — сказал он.
— А кого надо спасать?
Он снова улыбнулся и кивнул на уставленный яствами стол:
— Давай поедим. О делах — потом.
Сегодня он был настроен решительно.
Сказал себе: ни одно ее движение не вызовет в нем ни жалости, ни того трепета, который он чувствовал вот уже пятый проклятый год с того дня, когда впервые переступил порог их дома. Надо только не слишком заглядывать в глаза и не думать о тех движениях и интонациях, которые делали ее особенной. Ведь эта особенность — чистой воды спекуляция. Но вынимает из него всю душу вместе с решимостью.
— А какие у нас дела? — спросила она.
Збышек отложил вилку. Вероятно, сегодня будет не до еды.
— Ну, во-первых, на твой счет вчера переведен миллион долларов — вторая часть за «Иерусалим». И это стоит отпраздновать.
Она взяла со стола пузатый бокал и начала медленно раскручивать в руке, наблюдая, как золотистый ободок вина ходит по кругу. Ее руки всегда жили какой-то отдельной жизнью, как у индийской танцовщицы. Збышек боялся их тайных знаков.
Дерзко улыбнувшись, он добавил:
— Как и обещал, я сделал тебя богатой.
Она пригубила вино и уставилась на него большими глазами — слишком большими для ее узкого лица. Эти странные пропорции так же смущали его, как и руки.
— Разве я тебя об этом просила?
Да, между ними не было никаких обязательств.
Хотя она и сделала три уникальные работы.
Две он забрал якобы на аукцион. Она даже не поинтересовалась, куда и к кому они попали. Даже поблагодарила, когда на ее банковском счете начали появляться огромные суммы. Заволновался бы Джош. Но она быстро и беспрекословно уладила дело. Просто попросила никогда об этом не говорить, отдала ему карточку и предложила тост за осень, которая надвигалась тогда на Сан-Диего. И была безумно красивой для всех троих.
Теперь, празднуя новый успех в этом ресторане, Збышек Залески до поросячьего визга хотел все время говорить о том, что теперь миссис Маклейн богата и независима.