Мы жили здесь уже пятый день.
Мигель каждый вечер крутил в кинозале своего отеля наш фильм. И если на первый сеанс пришло человек двадцать — пятый собрал полный аншлаг.
И Мигель уговорил нас остаться на дольше.
Дез пребывал в эйфории, считая деньги и раздавая интервью. Мы с Елизаветой застряли в анабиозе, решая, что делать дальше.
А в моей голове постоянно крутилась фраза: «Как мне надоел этот Сан-Диего».
Интересно, что бы я сказал лет пятнадцать назад, если бы мог представить, что когда-то произнесу ее?
В минувшие дни я не мог смотреть на эти газоны, клумбы, сахарные тропинки и пряничные, черт знает из чего сделанные дома, на красные и желтые спортивные автомобили и пластмассовые рельефные торсы, бродившие по набережной.
Как и раньше, меня совсем не привлекало стерильное тщеславие курортных городов.
Даже пришлось несколько раз посмотреть наш фильм, в котором кипела настоящая жизнь.
К тому же ретивый Мигель устроил для нас отдельный столик, к которому могли подходить все желающие, — познакомиться, взять автографы и высказать свое мнение.
Благодаря этому опьяненный успехом и прибылью Дезмонд Уитенберг уже планировал следующие «гастроли», приглашения на которые сыпались на нас, как из шляпы волшебника.
Я же сидел раздраженный, поглощенный мыслями о дальнейших поисках.
Торчать на одном месте с каждым днем теряло всякий смысл.
Мой новый друг, садовник Пол, не имел никаких известий от неожиданно пропавших хозяев, мой замечательный друг, сержант Дрейк, строго хранил тайну частной жизни жителей этого райского уголка или действительно ничего не знал о Маклейнах.
К кому еще обратиться, мы не имели никакого представления.
В один из таких дней, когда я, словно паук, сидел за столом и решал, что делать, появилась эта старушка…
Она посмотрела фильм и двинулась из зала прямо ко мне, пожевывая воздух накрашенными ярко-красной помадой губами.
Я сунул нос в бокал с пивом, делая вид, что я — не я. Ведь разговоры с такими вот накрашенными старушенциями, приходившими сюда от нечего делать, стали для меня настоящей карой Господней.
Любопытные зрители мучили меня часами, расспрашивая, ходят ли по нашим улицам белые медведи и смазываем ли мы кожу собачьим жиром, вместо того чтобы принять ванну. И я зверел, удивляясь такому нелепому представлению, которое сохранялось среди старшего поколения. Молодежь же в основном спрашивала, правда ли, что футболист Шевченко пишет стихи…
Итак, старушка с красными губами ковыляла прямо ко мне с очень деловым видом.
Подошла и села напротив, совершенно не заботясь о том, что я старательно уплетал чипсы и глотал пиво с видом крайней сосредоточенности на процессе пищеварения.
Несколько минут она внимательно наблюдала за мной.
А потом выжевала своими красными губами:
— Ваша страна — действительно такая?
— Какая? — не глядя на нее, буркнул я.
— Такая, какой я увидела в вашем фильме, — сказала она.
Я занял оборонительную позицию:
— А что вы там такого увидели?
Она задумалась.
— Бархатцы…
— Что?!
Она была еще и сумасшедшей или впала в маразм.
Этого мне еще не хватало! Я хотел встать и быстро смыться. Пусть с ней разбирается Дез.
Но она остановила меня строгим взглядом — и я послушно сел.
— Вы — из Украины?
До того все, несмотря на титры, считали, что мы — «раша».
— Да, — сказал я, — а что вы знаете об Украине?
— Почти ничего, — сказала она. — Разве только то, что там — талантливые люди. Жаль, что о вас так мало знают в мире.
— Кому надо, тот знает… — буркнул я.
В этот момент к столику подошла Елизавета, кивнула старушке, похлопала меня по плечу:
— Мигель приглашает поесть.
Я кивнул, радуясь возможности прекратить разговор.
Лиза ушла.
— Это ваша жена? — спросила старушка.
Она была такая же, как все старушки во всех концах мира, — любопытная и настроенная на долгие разговоры.
— Да… — сказал я и снова попытался подняться.
— Хорошо живете? — продолжала старая дама.
— Превосходно!
— Давно?
— Очень!
— У вас есть дети?
— Да, семеро! Мал мала меньше! — раздраженно сказал я.
— Это счастье, когда у мужа и жены столько детей и совместная работа. Удачи!
Произнеся эту сентенцию, старушка встала первой.
Она смотрела в сторону площадки, на которую въехал белый автомобиль. Я посмотрел туда же и удивился: вот колорит!
За рулем сидела такая же пожилая дама, одетая в клетчатое индейское пончо, вся увешанная бусами. Длинные ее волосы были заплетены в две тонкие косички. Создавалось впечатление, что она только что вышла из индейского поселения. Интересный типаж.
Индейская дама строго кивнула моей расфуфыренной собеседнице, мол — я жду! И поспешно кивнула мне.
А на мой удивленный взгляд старушка ответила:
— Это моя горничная.
И тут мне действительно стало интересно: две колоритные дамы на дорогом авто! Куда они поедут? Кто такие? Сан-Диего — довольно дорогой город для таких вот пожилых дам.
— Простите! — крикнул я старушке. — Простите, что был невежлив. Меня зовут Денис Северин. Я готов поговорить с вами об Украине!
Это выглядело довольно глупо, но почему-то мне захотелось остановить ее хотя бы на минуту.
Она обернулась.
— Очень приятно, — сказала. — Я — миссис Мелани Страйзен. А все, что я хотела узнать, — узнала. Прощайте!
Она села в авто.
Индианка так рванула с места, будто участвовала в гонках Даккар.
Я растерянно смотрел вслед, напряженно думая, что я где-то уже слышал это имя…
Ко мне опять подошла Елизавета, за ней, как всегда, плелся утомленный славой Дез.
Елизавета кивнула в сторону авто:
— Колоритные старушки! Что они хотели?
«А действительно, что они хотели?» — подумал я.
Автомобиль заворачивал за угол, и с холма было видно, что следовал в сторону поселка, в котором меня арестовали пять дней назад.
— Кажется, я совершил ошибку… — сказал я.
Но мне не казалось, я был в этом уверен!
Океанские волны шлифовали ребристые дюны песка.
В такую волну можно было заходить долго, обманываясь иллюзией, что уже достиг определенной глубины, но при откате ноги оставались в воде разве что по колено.
Мы сидели в шезлонгах, так и не решаясь забрести в океан.
Да нам этого и не хотелось.
— Зачем ты стер те глупости? — в который раз спрашивала Лиза. — Если эта миссис Страйзен — единственная, с кем дружила Лика, у нее, вероятно, есть с ней связь и она сразу передаст информацию.
Какой же ты дурак, Дэн! Дурак!
Мне нечем было крыть.
Наслушавшись за эти дни нелепостей от подобных старушенций и старичков, я действительно потерял бдительность.
— Достаточно упреков, — сказал Дезмонд. — Надо подумать, как это исправить. По крайней мере мы знаем человека, который мог бы прояснить ситуацию.
— …И этот человек живет в мышеловке, подходить к которой мне нельзя! — сказал я.
— Тогда пойду я, — сказала Елизавета.
— Результат будет таким же: тебя не пропустят без разрешения хотя бы одного жителя этого проклятого миллионерского гнезда.
— И все же я попробую! — решительно сказала Лиза и поднялась с шезлонга, бросив нам через плечо: — Не ходите за мной! Я сама. Если к вечеру не вернусь — считайте жителей поселка людоедами. И не сидите на солнце — печет.
Мы с Дезом, как два школьника, накинули на себя полотенца и не сделали ни шагу: приказ есть приказ. Переглянулись, понимая друг друга без слов: лучше не попадаться ей под горячую руку.
— Странно, что, прожив такую кучу лет, я никогда не представлял, что женщина может быть вот такой, — сказал Дез, глядя ей вслед.
— Какой?
— Нор-маль-ной, — сказал Дезмонд Уитенберг. — Такой, как мы.
— Мы? Дискриминация по признаку! — сказал я. — Кажется, у вас этого не любят.
— На словах, дорогой, на словах. У меня всегда были силиконовые куклы. Я никогда не разговаривал с ними серьезно…
— А Опра?
Опра была первой женой Деза и погибла, спускаясь на лыжах с гор лет двадцать назад.
— Опра… Я думал: таких больше нет. — Он тоскливо посмотрел вслед Елизавете, которая поднималась по белой лестнице пляжа. — И ошибся…
…К вечеру она не вернулась.
Однако перезвонила:
— Не волнуйтесь. Меня не съели.
— Ты где?
— У Мели… У миссис Мелани Страйзен. Все в порядке. Я остаюсь ночевать. Утром увидимся.
Как всегда, она ничего не объясняла.
Марина
— Открой вон тот ящик! — сказала Любовь Даниловна.
Марина вздохнула. Она открывала его уже раз десять и знала, что будет дальше.
Несмотря на это, она покорно встала, отложила книгу и открыла дверцу шкафа, выдвинула ящик, вопросительно посмотрела на женщину.
— Доставай! — приказала та.
Марина вытащила три целлофановых пакета.
— Неси все, — сказала Даниловна. — Разберемся.
Марина выложила пакеты возле ее ног.
— Давай! — скомандовала Даниловна. — По очереди.
Марина взялась за первый пакет.
Осторожно вытащила из него темно-синее платье с белым вязаным воротничком, черную комбинацию — новую и старую одновременно. «Новую» — потому что ни разу не надетую, «старую» — потому что лет этому произведению советской легкой промышленности было лет тридцать. Далее последовало белье — такое же новое-старое. Черные чулки на резинках (это уже что-то более или менее современное, купленное ею же недавно), лакированные тупоносые туфли школьного фасона.
Все это Марина поднимала над кроватью перед глазами Даниловны, которая, хмуря брови, внимательно рассматривала каждую вещь.
— Давай второй! — скомандовала.
И Марина так же потрошила содержимое второго пакета: черная юбка, белая блузка, белое белье, белые тапочки на шнуровке, длинные черные гольфы…
— Третий!
В третьем было сиреневое платье с блеском, отдельно к нему — большой плотный воротник на пуговицах, белье телесного цвета, новые колготы марки «Конти» и стертые на подошвах, но красивые туфли на высоком тупом каблуке, с игривыми лаковыми бантиками.