— О, вы не представляете… Она ко всему подходила с такой страстью! Даже красители использовала растительные, как древние мастера, — индиго, корень марены, желтоцвет, кармин… Чего только не было! Ее работа была совершенной. Она действительно могла бы запросто заменить оригинал. Она это знала. Поэтому восприняла шантаж Залески как должное…
— Восприняла? И — что? Она с ним? Поэтому вы подрались? — спросил я.
Он чуть не подскочил на месте.
— Вы… Так я и думал! Вы совершенно не знаете ее!
Даю руку на отсечение: еще мгновение и он бы разрыдался.
Достал из кармана мобильный телефон, начал нажимать кнопки.
Наконец нашел нужное и ткнул мне под нос.
Я прочел печатные буквы на экранчике: «Джош, дорогой. Не ищи меня: что бы ни случилось, я не вернусь…»
— Это она написала в тот вечер, после фестиваля… — сказал Маклейн. — Я думал, что после разоблачения авантюры Збышека смогу вернуть ее домой…
Он наконец согласился выпить виски, запивая колой.
Даже попросил сигарету.
И заговорил об Энжи.
На том основании, которое было.
И на том, которого не было.
Мне пришлось согласиться с ним и просто слушать, с болезненным любопытством узнавать о том, как она жила, что делала, о чем говорила и как снова начала рисовать.
И кучу других подробностей…
Мне нечего было рассказать взамен. Я не видел в этом никакого смысла. А через час утратил его совсем.
Время воспоминаний истекло. Мистер Маклейн опьянел.
У нас не могло быть никаких общих планов. Я попытался успокоить его, сказав, что мы останемся в стране на несколько месяцев и продолжим поиски.
— Может, подключить частного детектива? — предложил он.
— Не думаю, что она бы этого хотела… — сказал я, вставая с места.
Я довел его до такси.
Нам пришлось пожать друг другу руки.
Такси уехало.
А я…
Я подумал, что мистер Маклейн слишком интеллигентный человек для того, чтобы его недавний визит в офис соперника был весомым вкладом в наше общее возмущение.
Ну так… довольно сложно подумал.
И направился к двери, из которых недавно полицейские вывели моего растерянного собеседника.
…На первом этаже было тихо, висели картины, стояли статуэтки. Вероятно, здесь была небольшая галерея. Круглая лестница вела наверх.
Девушка, которая выходила к полицейским, встала со стула и что-то ласково спросила.
И не успела, как бы это сделали все секретарши мира, закрыть собой священный вход к боссу: я резко распахнул дверь.
Молодой человек, сидевший за столом, оторвался от компьютерного монитора и удивленно взглянул на меня. В один миг я оценил его актерскую внешность: он был просто красавчиком с чистыми голубыми глазами и аккуратно уложенными светлыми волосами.
Таким доверяешь — либо не доверяешь — с первого взгляда.
По крайней мере я предпочитал не доверять…
Подошел, поднял его из-за стола за грудки — пожалуй, так, как он недавно тузил мистера Маклейна. Поймал его удивленный, а потом испуганный взгляд.
Правда, испуганным он стал в тот момент, когда мистер Залески был довольно метко послан в стену, с которой на него посыпалось стекло разбитой репродукции.
Из соседней комнаты я слышал, как секретарша щелкает кнопками телефона, вызывая полицию.
Это показалось мне забавным.
Успех первого посыла следует закрепить как можно быстрее, до приезда смотрителей порядка.
Я спешил. Второй подход тоже оказался удачным. На этот раз галерист, описав дугу, приземлился в объятия роскошного кожаного дивана.
Он что- то кричал и пытался защищаться. Мне было все равно.
На третий раз он не делал попытки подняться, а просто смотрел на меня снизу вверх и, вероятно, ожидал спасительных шагов полицейских.
Они появились, как два черных ангела. Те же самые.
Выражения их лиц тоже были удивленные. Еще бы: второй снаряд попадает в то самое место — за одно утро!
Я поправил одежду, пригладил волосы.
Имел наглость вежливо смахнуть пыль с костюма мистера Залески, поправил на нем галстук и успокаивающе поднял руки.
— Дружба-френдшип! — сказал я.
«Паяц», — сказала Елизавета…
…В отделение они пришли в том же составе: Дезмонд Уитенберг, Елизавета Тенецкая.
В качестве «группы поддержки» с ними был и наш знаменитый товарищ, имя которого я вежливо опускаю из собственной скромности.
Скажу одно: увидев его, все служители закона выстроились в очередь за автографом. Скажу другое: благодаря ему мы обошлись достаточно малой кровью.
Протокол был торжественно уничтожен.
Мы выпили кофе в классической обстановке, которую я не раз видел в детективных американских сериалах. Правда, начальник отделения опустил жалюзи на своем стеклянном кабинете так, чтобы все его подчиненные могли видеть, С КЕМ он непринужденно общается за чашкой кофе.
Затем нас торжественно проводили в автомобиль.
Я пожал руку тому, кого не раз представлял своим студентам как пример актерского и режиссерского мастерства.
Он похлопал меня по плечу. Я — его.
Чтобы не создавать ажиотаж, который уже начал нарастать среди прохожих, он надел черные очки и нырнул в черный лимузин.
Я вежливо раскланялся перед толпой.
И Дез крепкой дружеской рукой быстро упаковал меня в наше авто.
Мы разъехались в разные стороны, как два мафиози после удачно проведенной операции…
…Два привода в полицию за несколько недель.
Две начищенные рожи.
Одно похлопывание по плечу «оскаровской» рукой…
Этим можно было бы гордиться.
И рассказывать обо всем этом долгими зимними вечерами.
Но во всей этой фантасмагории не было главного: мы снова не нашли то, что искали…
Часть 2
Из аэропорта я сразу позвонил Марине.
Искусственный голос в трубке сообщил, что «абонент не может принять звонок».
И сообщал об этом всю дорогу, пока я ехал в такси.
Город за окном был мрачным. Но через приоткрытую щель пахло чем-то родным, будто я ткнулся носом в бабушкин платок.
— Вы откуда прилетели? — спросил меня водитель и, не дожидаясь ответа, возбужденно сказал: — Уже слышали?
Собственно, я знал, о чем идет речь, — об этом говорили даже в самолете.
Но мне хотелось услышать что-то «из первых уст» — первых, которые заговорили со мной на родной земле, на родном языке.
Поэтому я спросил:
— О чем же?
— Ну как же! — сразу завелся водитель. — Не подписал, гадюка! Три дня нас здесь колбасило: подпишет, не подпишет. Ну, соглашение в Вильнюсе по вступлению в Евросоюз! Я, блин, ящик пива проиграл: не подписал! Два года нам голову морочил. Два года обещал, а за день все обосрал! Съездил в Москву к хозяину и, — бац! — стой теперь раком всей страной!
— И что теперь?
Водитель обрадовался, что нашел хоть одного непосвященного собеседника, на которого может излить весь накопившийся гнев.
— Теперь — кранты ему! Народ больше терпеть не станет! Это вам не две тысячи четвертый, теперь покруче будет!
— Вы в этом уверены?
— Да молодняк ща другой! Это мы с вами знаем, что такое, когда за горло берут. Стоишь — задыхаешься, и сопли текут от обиды. А им такое неизвестно. Они этого плевка не простят. Зуб даю! Они тут выросли — ровесники независимости. А он им эту независимость пересрал. Показал, кто в доме хозяин. Но — дудки! Не простят!
Я кивнул.
И снова начал набирать Маринин номер.
Безрезультатно.
Во дворе попрощался с водителем. Он помахал мне вслед поднятым вверх кулаком, как боливийский повстанец, и дал газу.
Я остался стоять посреди двора с огромным чемоданом. Смущаясь, что после нескольких месяцев скитаний выгляжу как чужак.
Страна жила без меня. И, кажется, прекрасно обходилась…
Возможно, мне стоило бы попробовать сделать то же самое, а не рваться сюда — в этот двор, залитый молочным туманом, в этот запах осенних листьев и бабушкиного платка и еще черт знает чего, что вызывало спазм в горле и какую-то еще не осознанную ярость на самого себя: почему я решил, что обязательно должен быть здесь?! Почему? Зачем?! Вот с этим чемоданом, набитым разным сувенирным хламом, с нулевым результатом поисков, тошнотой от чужой еды и…
И, говоря откровенно, с неистовым желанием увидеть мать, Марину, студентов, взяться за телефонную трубку и услышать голос Лины: «С возвращением, босс».
Оно, это желание, возникло остро в тот самый миг, пока я стоял посреди молочного тумана еще одной осени и рассматривал окна.
В одном из них, как оказалось, меня могли ждать.
А могло быть и то, чего у меня не было, то, что для других является вещью нормальной и обыденной. Ну, что тут такого необычного?! Приехал мужик из командировки с полным чемоданом подарков! И его ждут две женщины, одна из них — мать, другая — та, с которой делишь постель. А еще выкатываются из глубины коридора парочка заспанных пацанят или — парень и девочка в локонах.
И твое закаленное сердце тает, и в носу — щекотно…
Но и без всего этого у меня защекотало под кожей.
И оттого, что все, о чем неожиданно подумал, — просто нереально, и оттого, что по крайней мере две женщины меня точно ждут.
Одна из них — мать, другая… С другой что-то надо решать. И немедленно. Чтобы не выглядеть в ее глазах последним подонком!
…В лифте на стене была та же надпись, выжженная спичкой, — неприличная, но такая знакомая.
Позвонил в дверь.
Навстречу вышла соседка Мария Васильевна.
Вскрикнула, обняла.
— Я каждое утро захожу, — сказала, указывая глазами вглубь квартиры. — Она пока расходится, надо помочь. Ну, не буду мешать. Теперь вдвоем справитесь.
Она положила на тумбочку ключи, с интересом оглядела мой чемодан и ушла, тихо прикрыв дверь.
Я остался один в длинном коридоре.
И мне стало неуютно. Неуютно и страшно.
Первые слова, первые расспросы, первое поздравление — не люблю этого всего, не знаю, что и как говорить. Сантиментов не люблю. Конечно, и упреков за то, что задержался дольше, чем собирался.