— Посмотрим… — надулась Лина.
Я заметил, что в последнее время это слово не сходило с уст многих.
Обнял ее и поехал домой сливать фото на компьютер…
…Утром включил телевизор и максимально уменьшил звук, прислушиваясь к движениям в соседней комнате: спит ли мать.
В последнее время я накачал ей различных фильмов периода ее молодости, научил включать винчестер. И она смотрела только их. Ведь когда встречала новости, плакала, приговаривая: «Что происходит? Зачем? Так хорошо жили…»
Итак, включил.
Посмотрим…
И подскочил на стуле, не веря своим глазам.
Черные отряды уничтожали студенческий лагерь. Наступали, орудуя дубинками, сбрасывали людей вниз, добивали упавших, волокли по асфальту неподвижные тела, догоняли тех, кто пытался бежать или закрывался руками от ударов, давили и пинали ногами…
Где- то в глубине кадра увидел белую куртку. Лина?!
Начал искать сигареты, не понимая, что на самом деле ищу мобилку.
Скомкал пачку — не то! Нашел телефон.
Пальцы не слушались, в глазах двоилось. Долго не мог разобрать надпись на экране — «Ослик». Нажал кнопку вызова.
Держал минут пять. Или это мне только показалось?
В трубке играла какая-то веселая мелодия, нечто вроде «Собачьего вальса».
Проклял ее на веки вечные. И восславил, когда в трубке раздался приглушенный Линин голос:
— Я у Михайловского… Если можете, босс…
— Я мигом! — крикнул я и оделся, как когда-то — в те времена, когда меня ставили в пример в нашей «золотой роте», — за минуту.
…Лина сидела на земле, упершись спиной в белую стену собора. Из-под ее вязаной шапочки тек красный ручей. Вокруг суетились люди.
Я подхватил ее под руки, поднял.
— Денис Иванович… — сказала она. — Есть арестованные… Мне домой нельзя… Ребят… — она кивнула на собор, — забрали туда… А я вас дождалась…
Я осторожно вытер кровь с ее лица.
К нам подошла какая-то женщина в шубе, надетой на ночную рубашку:
— Нужна помощь? Я живу здесь неподалеку. Девочку можно ко мне…
Я поблагодарил, сказал, что на Владимирской нас ждет такси.
Глубже надвинул шапку на Линино лицо, взял под руку:
— Идти сможешь?
Она кивнула.
— Мы должны идти, — сказал я, — желательно — ровно…
Она слабо улыбнулась:
— Попробуем, босс…
Мы пошли в такси, пытаясь изображать обычную парочку, ведь выше собора рыскали или просто стояли, наблюдая, милиционеры. Они показались мне растерянными.
В такси Лина привалилась ко мне плечом и закрыла глаза.
— Может, в больницу? — спросил я.
— Тогда лучше сразу в тюрьму… — прошептала она, улыбнувшись.
Я назвал водителю адрес своей старой квартиры, в которой еще несколько месяцев назад жила Елизавета.
— Босс, — сказала Лина по дороге, — вот увидите, это будет последней каплей. Завтра все изменится. Мы победили…
Я успокоил ее, попросил не говорить, и она впала в дремоту.
Дома я осмотрел ее голову. Пришлось буквально отклеивать шапку от растрепанных окровавленных волос.
Скрежеща зубами, представил, как какой-то здоровенный мужчина бьет по голове вот это создание метр шестьдесят ростом. Но пытался сдерживать эмоции. Лина — тоже. Она даже шутила.
Рана оказалась неглубокой. Применяя свои скудные медицинские познания, я состриг вокруг нее несколько прядей, промыл перекисью водорода. Забинтовал, как мог.
Боялся, что у девушки сотрясение мозга, но как это проверить — не знал. И Интернет здесь давно не работал, хотя старый компьютер стоял, покрытый толстенным слоем пыли.
Лина уснула.
Я смотался в аптеку, спросил, что делают, когда у человека сотрясение мозга.
— Везут в больницу, — сонным голосом сказала флегматичная аптекарша бальзаковского возраста.
— А в домашних условиях? — спросил я.
Она подозрительно посмотрела на меня:
— Вы избили жену? Ей бы я посоветовала просто вызвать милицию!
— Остроумно, — сказал я. — Но это не ваше дело. Не знаете — так и скажите!
Наверное, это ее задело за живое. И она сразу выдала мне полную информацию, не хуже «Гугла»:
— Во-первых, остановить кровотечение, во-вторых, будить через каждые три часа для проверки состояния сознания. Если все в порядке — просто дать отдых. Но! — Она подняла свой медицинский палец вверх. — В случае черепно-мозговой травмы вам без «скорой» не обойтись.
— Как эту травму распознать? — лихорадочно спросил я.
— Ну… Если на месте раны заметно вдавленную кость черепа или еще что-то подобное — неровности, обломки…
Вокруг Лининой раны ничего подобного не было, и я вздохнул с облегчением. Взял обезболивающее и направился к выходу.
Когда вернулся, Лина спала, тяжело дыша.
Я посмотрел на часы: сейчас проснется мать. Надо ехать.
Итак, через три часа я сюда вернусь, чтобы «проверить состояние сознания».
А что дальше?
Дальше, черт побери, увидим…
Следующие пару часов я что-то жевал за завтраком, который героически приготовила мать, то отвечал невпопад, заглядывая в планшет, на экране которого появлялись заголовки новостей.
«Майдан зверски зачистили. Десятки раненых. Десятки задержанных. Такого Украина еще не видела…»
«Нужно разобраться с теми, кто не давал установить елку и каток…»
«…Открыто уголовное производство по факту превышения служебных полномочий милиционерами в ночь на субботу на площади Независимости…»
«…полковник милиции запаса сообщил, что высшее руководство МВД заставляет в приказном порядке ложиться в госпиталь МВД сотрудников спецподразделения «Беркут», которые принимали участие в противозаконной акции разгона мирной демонстрации на площади…»
«…искусственно создается видимость «пострадавших» милиционеров для оправдания незаконного применения грубой силы против мирных людей…»
Даже премьер-министр утром разродился спичем: «Я глубоко возмущен и обеспокоен тем, что произошло ночью на майдане Независимости. Те сведения с разных сторон, которые у меня есть на данный момент, не позволяют сделать однозначные выводы: кто несет ответственность за эту провокацию… Я не раз говорил и повторю: люди, законно и мирно выражающие свой протест, — это наши сограждане, права которых мы обязаны защищать. Эти люди выражают поддержку европейской интеграции, то есть той политике, которую проводили и будут проводить Президент и Правительство. Мы ценим их мнение, их позицию и ведем с ними диалог, как и с другими членами нашего общества…»
Хоть к ране прикладывай!
А на Михайловской площади в это время собирались люди…
Я должен сходить к Лине, покормить ее, дать обезболивающее. Успокоить?
Но — чем? Она была уверена, что это — начало победы.
Я думал иначе.
После неожиданного, резкого, авторитарного и не аргументированного до последнего дня очередного отката в прошлое, после митингов, которые продолжались пять дней, а особенно после сегодняшней ночи вопрос «что делать» менялся на более актуальный — «что дальше?».
И это «дальше» — не на перспективу (ведь перспектива, на мой взгляд, была одна и довольно оптимистичная: пути назад не будет!). А «дальше» — в ближайшие часы.
Сегодня, после расправы над студентами, мы все проснулись в другой стране. Это было очевидно. Но…
Но мы просыпались и… засыпали в ней неоднократно.
Хотя как раз именно сейчас так ярко и так четко была видна «вся картина в целом»: то, как безумно, непримиримо, жестоко и беспринципно правящая партия защищает свои интересы и свое «приобретенное непосильным трудом» имущество.
Кстати, интересы, имущество, но — не честь!
Честь потеряли и военные руководители различных рангов.
Даже не так! Честь потеряли мужики. Просто подарили власти то, что испокон веков среди военных называлось именно кодексом чести: не бей лежачего, не бей безоружного, не бей женщин…
Честь потеряли и «карманные прокуроры». И «рядовые граждане», которые сделали свой выбор в пользу куска дешевой колбасы.
Но они проигрывают!
— Что? — позвала меня мать.
— А че? — не понял я, хотя заметил, что моя рука сжата в кулак.
— Ты что-то сказал?
— Я? Нет…
…Рано или поздно они проигрывают и, к сожалению, заставят стоять в позе просителя и своих потомков. Рано или поздно они предстанут перед судом собственной совести или — перед судом народа. Или перед тем ПОСЛЕДНИМ, в который пока не верят, ведь думают, что будут жить вечно.
А вот что дальше — для других?
Для Лины? Николая? Для меня?
Неужели мы будем снова мерзнуть на Майдане — и ничего не «вымерзнет», кроме того куска колбасы в виде брошенной нам бумажки с подписью, из-за которой все началось?!
Но теперь она, эта подпись, будет сделана кровью.
Той, что текла из-под шапки «ослика»…
— Ты куда? — услышал в прихожей голос матери.
Оказывается, я уже стоял одетый на пороге. То есть все, что делал, — делал механически.
А в голове, словно у Гамлета, крутилась одна мысль — «Быть или не быть?».
Посмотрим?
В телевизоре?!
На экране компьютера?!!
— У меня дела, ма, — сказал я.
Пробежал, обутый в комнату, включил ей «Бриллиантовую руку», поцеловал в лоб:
— Отдыхай. Продукты я куплю.
— Ты мне сегодня не нравишься. Что-то случилось?
— Ничего, м…
Я выскочил и закрыл дверь.
Хорошо, что я оставил в квартире молоко, сосиски и еще какие-то продукты, которые успел купить по дороге из аптеки. Ведь, когда я вбежал в дом и тихонько, чтобы не разбудить Лину, прокрался в спальню — ее там не было.
Однако на кухонном столе со следами «быстрого перекуса» лежала записка: «Босс, дорогой! Спасибо. Не волнуйтесь: родителям позвонила, чувствую себя более или менее, двери захлопните. Простите: иначе не могу… Ваш Осел»…
Да, «Осел» был упрямым, это я знал точно. Пожалуй, побежала на Михайловскую.
Не теряя времени, пошел туда же.
Метро было забито людьми. Но никто ни о чем не говорил. Никто не знал и не интересовался, кто и куда едет, — ни призывов, ни лозунгов, ни веселых лиц.