Будьте готовы к мести за рабочую кровь, к бросанью бомб в наших угнетателей, к массовому террору против фабрикантов, директоров, полиции, министров и прочей сволочи. Достаточно увидеть на человеке белые перчатки, чтобы признать в нем врага, достойного смерти…
— Так мы не крестьяне и не рабочие, — возразил было Полежаев.
— Мы тоже угнетенные, школа при бюрократически-полицейском режиме становится не рассадником просвещения, а питомником для разведения чиновников и лиц, преданных существующему строю! — ответил Петька явно чужими словами.
— Брось, у нас в училище какой режим? И учителя не давят.
— У нас хорошо, а вокруг? Нет, вот анархисты — настоящие революционеры! И нам тоже надо готовиться! Мне брат писал, что у них на Сахалине все вооружаются, а мы чего ждем? — авторитет Петьки в немалой степени возник из-за того, что Лятошинский-старший был настоящим боевиком и загремел в ссылку из-за выделки бомб.
— Так на Сахалин того и гляди японцы высадятся, а у нас все тихо.
— Все равно, надо бороться! — уперся Петька.
На том по первости и порешили.
Митька всю ночь ворочался, пытаясь разобраться в своих мыслях. В листовках и брошюрках, которые звали к борьбе, говорилась правда, особенно про крестьянскую жизнь, которую Митька вполне помнил — и про голод, и про бесправие, и про тяжкий труд… Что надо бороться с кулаками да помещиками — сомнений не вызывало. Но сейчас-то он не в деревне и с кем ему бороться в Москве? С учителями? Или, смешно сказать, с Михал Дмитричем? Нет, не все так просто…
Но товарищей он не бросит.
***
Тайные сходки продолжались всю осень, особенно когда Россию тряхнула всеобщая политическая стачка — бастовали Баку, Иваново-Вознесенск, Питер и Москва, Харьков, Ростов, Юзовка, а в польской Лодзи дело дошло до восстания и боев с полицией и войсками.
Петька с середины октября ходил мрачный — японцы высадились на Сахалине и что там теперь будет с его братом, неизвестно, новости больше не поступали. Оттого он пуще прежнего настаивал на необходимости борьбы, постепенно оттесняя Келейникова с позиции лидера.
— Нам, товарищи, нужно оружие. Где мы можем его раздобыть? — и почему-то посмотрел на Митьку.
— Купить, — предложил разумный Борька, — если все будут экономить, за месяц-другой наберем.
— Долго, да и наберем мы на один револьвер, а нас сколько?
— У отца пистолет есть, — вдруг сказал рыжий и веснушчатый Никита Слепцов, — он его в столе хранит и никогда не носит.
— А у тебя? — Лятошинской снова посмотрел на Митяя.
— Пистолеты есть, только я у Михал Дмитрича ничего брать не буду.
— Это почему же?
— Потому.
— Струсил, да? — начал заводиться Петька. — Струсил у буржуя пистолет забрать?
— И ничего он не буржуй! — сжал кулаки Митяй. — Он инженер!
— А квартира вон какая буржуйская! С картинами!
— Картины это подарок, на свадьбу! Савва Морозов подарил! — ляпнул Митька сгоряча.
— А Морозовы и есть самые главные буржуи! На буржуев работает, от буржуев подарки получает, значит, сам буржуй!
От драки спас только приход Натальи Семеновны, при которой мутузиться было никак невозможно, но с Лятошинским они крепко поссорились.
Вечером Митяй улучил момент и спросил:
— Михал Дмитрич, вы буржуй?
— Видишь ли, Митя… — помедлив, начал отвечать тот, — в узком смысле буржуй это тот, кто владеет капиталом и средствами производства, и присваивает созданную наемным трудом прибыль.
— А вот Ираида и Аглая это наемный труд?
— Наемный, но они не создают прибыль, так что я ее не присваиваю и средств производства у меня нет. Но в расширенном понимании, с точки зрения рабочих, мы буржуи.
— Это почему?
— Ну, вот как для деревенских все, кто из города в костюме и шляпе — баре, так и тут. В вульгарном, так сказать, смысле.
Мысль о пребывании в буржуйском сословии жгла и требовала выхода, иногда от злости хотелось все ломать и крушить, но против этого восставало вся суровая крестьянская закваска — как это, портить хорошие вещи? С Петькой они уже неделю не разговаривали, но тут японцы устроили разгром Второй тихоокеанской эскадры в Пусанском проливе, из бойни сумели вырваться лишь два броненосца и два крейсера и эта новость была такой силы, что снова собрала всех в митяевой комнате.
— Царизм обречен! После таких поражений его конец неизбежен! — воодушевленно вещал Лятошинский, расхаживая по комнате. — Надо спешить, иначе его свалят без нас! А оружие… что ж, надо при удобном случае напасть на городового и отнять револьвер.
Все замерли от такого простого способа, при всей решительности и революционности было боязно.
— Но как? — у Борьки душа ушла в пятки
— Устроить вечером темную Никанорычу — набросить что-нибудь на голову, можно перца в глаза сыпануть, запутать, повалить и вытащить револьвер из кобуры.
— Ты с нами? — повернулся Петька к хозяину комнаты.
Митька за эти дни перелопатил все книжки по химии, которые нашлись в доме и даже три раза расспрашивал старшеклассников химико-технологического отделения, и потому он встал, одернул форму и твердо сказал:
— Я могу сделать меленит.
Глава 18
Зима-весна 1905
Совсем ведь молодые, скуластый Арсений и круглолицый Мрузов выглядят вообще мальчишками. Сколько им, восемнадцать, девятнадцать?
Я оглядел остальных собравшихся — буйные вихры такого же молодого Химика, даже пенсне не делало его взрослым, оттопыренные уши Архипыча, узкое девичье лицо Канарейки, высокий лоб Дяди и юнкерские усики Мироныча… Ивановцы были похожи на школьников под присмотром двух учителей — сорокалетних Отца и Екатерины Николаевны. Ну и Вани Федорова, направленного в город в качестве советника и организатора.
А я, наверное, на их фоне выгляжу стариком.
За бревенчатой стеной снова взвизгнула гармошка и дробно ударили каблуки — там шла гулянка, созванная ради прикрытия нашей встречи, несмотря на то, что собрались мы не в Русском Манчестере, а под крылом Саввы Морозова, в Никольском — тут полиция лишний раз в дела фабричных не лезла.
— Товарищи, — начал Красин, стоя почти под образами, — как вы знаете, Исполнительный комитет готовит общероссийскую политическую стачку и вам в ней предназначена особая роль. Слово представителю комитета, товарищу Внучку.
Я взял свой стул, поднес его к покрытому полосатой скатеркой круглому столу и сел.
— Ну, раз у нас тут есть Отец, Дядя и Внучок, давайте будем по семейному, теснее.
Кружок из десятка человек задвигался, пересаживаясь ближе.
— Первое, для сведения. С несомненностью установлено, что в школу под Стокгольмом был внедрен агент охранки. К сожалению, узнали мы об этом поздно, кто именно, пока не вычислили, но он точно был и потому полиция имеет описания внешности сидящих здесь Архипыча, Дяди и Мироныча. Вы, товарищи, действовали под чужими именами и сменили клички, но мы считаем своим долгом предупредить вас и предложить на время отойти от дел. Или переехать в другие губернии.
Все трое отрицательно помотали головами.
Не люди — кремень. Мы бы, наверное, подняли дело и без них, но “шведы” знают и умеют больше остальных. Очень, очень вовремя мы успели со школой, но забастовки идут по всей стране и каждый из сотни с лишним выпускников на вес золота.
— Принято. В Иваново-Вознесенске несколько крупных фабрик, хорошо организованные рабочие и сильные ячейки социалистов. Поэтому Исполком предлагает вам испытать новый способ управления забастовками — советы рабочих уполномоченных.
— Так каждый раз стачечные комитеты выбираем, — как самый старший, Отец взял на себя роль выразителя общего мнения.
— Верно, а сейчас можно попробовать не просто вести забастовку, но и взять власть в городе.
— А полиция? — несколько оторопел Дядя.
— Заменить ее. Создать дружины для поддержания порядка.
Не ждали, зашевелились, запереглядывлись, разве что Арсений с Мрузовым радостно, а остальные удивленно и даже с некоторой опаской.
— Непросто, опыта нет, — от лица “молодых” высказался Химик.
— А его ни у кого нет, но надо же когда-то начинать? Если возьметесь, мы пришлем подготовленных ребят. Сколько сможем, Лошадь? — повернулся я к сидевшему в углу комнаты Красину.
— Намечали шесть летучих отрядов, до сотни человек.
— Ого! — удивились и обрадовались ивановцы. — Так полиции в городе едва ли столько же.
— Вот добавите своих дружинников и замените.
— А если заартачатся?
— Так поговорить надо с каждым, сперва по хорошему. Мол, сидите по домам до окончания забастовки, мы сами управимся. А не согласятся — разоружить и запереть, самых буйных к ним же, в холодную.
У ребят аж глаза загорелись — еще бы, с детства знакомого держиморду в кутузку запереть, дай только волю!
— Только предупреждаю, товарищи: никаких самосудов, погромов, грабежей, избиений. Все должно быть пристойно и тихо, чтобы вся Россия увидела, что рабочие могут все делать сами. Теперь о том, как строить работу. В цехах выбираются советы уполномоченных, они, в свою очередь, направляют делегатов в фабричный совет, а фабрики уже в общегородской. По ходу выборов составляется общий наказ — за что стачка, какие требования, от чего отступать нельзя и так далее. Важно вот что: делегата можно заменить в любой момент, по решению пославшего его совета, главное — наказ, а не делегат.
— Так настроения на фабриках разные, где побоевитее, где, наоборот, соглашательские, — тихо, но твердо высказалась Канарейка. — Такие нам весь городской совет раздергают, будут делегатов туда-сюда заменять.
— Наказ. Выработан — осуществляем. И опять же, из городского совета отозвать может только фабричный, из фабричного — только цеховой.
— Вроде как фильтр такой?
— Точно. И общее правило: не нравится, что делает большинство — отойди в сторону, не мешай.
Трое “шведов” согласно кивали головами по ходу моего изложения. Еще бы, их в том числе этому и учили.