— Ну да, вы же социалист, — саркастически проскрипел Грингмут, — вы за то, чтобы все имели одинаковую работу и одинаковый заработок.
— Чушь собачья, уж простите за резкость. Нет, наверняка есть какие-нибудь дураки и среди социалистов, считающие уравниловку благом…
— Как? Как вы сказали? Уравниловку?
— Да, когда всем одинаково плохо. А нужно, чтобы всем было хорошо.
— Я, с вашего позволения, использую это слово?
— Да бога ради! Я патентую изобретения, а не слова. Так вот, уравниловка экономически неэффективна.
Грингмут медленно кивнул.
— И в том, что Россия не должна зависеть от поддержки иноземных держав, мы тоже сходимся.
— Хорошо, так о чем же вы хотите заявление?
— Я думаю, Владимир Андреевич, вы согласитесь, что страна стоит на пороге больших потрясений.
— Да, внутренние и внешние враги России поднимают явный бунт против царя, и это может закончится большой кровью.
— Вот именно крови и хотелось бы избежать. А в условиях, когда с одной стороны малообразованные рабочие, а с другой невежественные охотнорядцы, любая искра может привести к столкновениям, как это недавно случилось на Триумфальной. Я знаю, что вы ратуете за мирные и законные средства борьбы и если такое заявление спасет хотя бы нескольких человек, нам зачтется, — я ткнул пальцем вверх. — Вот, ознакомьтесь, это черновик.
— … имея принципиально разные взгляды… сходимся на недопущении кровопролития… — начал читать вслух Грингмут, — всякий, кто борется за известную идею… не будет убивать… да будет стыдно тому, кто подумает поднять братоубийственную руку против своего врага… позорное пятно на свое дело… Неплохо, но надо кое-что добавить. Например, что идущий на убийство тем самым расписывается в том, что не верит в торжество своей идеи. И еще, пожалуй, что действительно жизнеспособная идея может орошаться кровью только своих приверженцев.
— Конечно. Думаю, дня за три мы согласуем текст, а потом опубликуем его и в легальных, и в нелегальных газетах.
***
Москва встретила сахалинского героя патриотической толпой, а городская управа принялась сразу таскать Медведника по банкетам и митингам. Егор выступал с речами, особенно упирая на то, что партизанское движение было инициативой снизу, тонко намекая что власти остров, мягко говоря, профукали.
После недельного вихря встретились и мы — Жилищное общество преподнесло “освободителю Сахалина” квартирку в Марьиной роще, на которую москвичи собрали по подписке.
— Ну, с возвращением, все получилось! — поздравил я сильно повзрослевшего и посуровевшего Медведника.
— Да-с, господин прапорщик, позвольте вас обнять! — присоединился Красин, улыбаясь во все тридцать два зуба.
Тренькнул дверной звонок, в квартиру ввалился ночной сторож. В недавно введенной темно-синей форме с нашивкой десятника и буквами “М.Ж.О.” на спине, да еще с унтер-офицерскими усами Савинков был неузнаваем.
— Здорово, молодец! Орел! — похлопал и он Медведника по спине.
Егор вяло отмахивался — и умаялся, и пережить ему на Дальнем Востоке пришлось много. Даже мне, повидавшему немало крови на экранах, к видео с казнями заложников, было не по себе от привезенных фотографий со зверствами японцев, что уж говорить о нынешней публике. Ничего, ничего, встанет еще Порт-Артур кое-кому поперек глотки. Главное — Маньчжурию сохранили и дорога полноценно работает, хоть и до Владивостока.
— Что дальше делать думаешь?
— Пока не знаю. Меня вон, в Петербург тащут, чуть ли не сам император будет “Георгием” награждать.
Мы переглянулись — похоже, все может получиться даже лучше, чем планировалось.
— Удачно, Исполком хотел предложить тебе стать офицером.
— Зачем еще? Я и так навоевался, — поморщился Егор.
— Нам очень нужны люди с военным образованием, да еще с авторитетом в армии.
— Да кто меня в училище примет?
— Пусть только попробуют не принять! — ернически заявил Красин и вытащил составленную Муравским справку. — Вот, смотри: “Прапорщики, удостоившиеся получить орден Св. Георгия, одновременно с сим могут быть за боевые отличия производимы в подпоручики, корнеты или хорунжие и в таком случае они получают право на дальнейшее производство в чины как в мирное, так и в военное время, не обязываясь держать офицерского экзамена”.
— Попроси императора, когда он тебя награждать будет, — свернул бумагу Красин. — Так, мол и так, с детства мечтал о стезе военного, желаю сдать экзамены за курс Алексеевского училища, и положить живот за веру, царя и отечество.
— Почему Алексеевского?
— Ну, питерские училища слишком снобские, а тут, в Москве, поспокойнее.
— Не, не потяну, как я курс пройду?
— У тебя же гимназия? — спросил я.
Егор кивнул и добавил:
— И два курса университета.
— Ну вот, значит, больше половины предметов зачтут сразу. На остальные найдем тебе толковых учителей, через годик сдашь экзамен и вуаля — поручик! А так как ты Георгиевский кавалер, то после года службы можешь испросить повышения. То есть, через два года ты — хоп! и штабс-капитан.
— Угу, и законопатят меня служить в какой-нибудь Нерчинск.
— Служить будешь в разведочном отделении Главного штаба, это я беру на себя. В общем, подумай, решение за тобой, согласишься — падай в ножки императору, мы всем, чем можем, пособим.
Егор только махнул рукой.
— Ладно, с этим закончили, теперь вот что. Никитич и Крамер меня прямо задергали, так в дело рвутся, вот время и пришло, — я вынул из принесенного с собой тубуса кусок трикотажа, кальку и положил на стол. — Для начала нужно нашить полсотни таких вот шапочек, вот выкройка.
— Э-э-э… — повертел в руках серенькую тряпочку Красин. — А зачем в ней три дырки?
— Смотрите, — я забрал у него балакаву и одним движением натянул на голову, так что отверстия оказались против глаз и рта.
— Ух ты! Это ж никто опознать не сможет! — сразу сообразил Борис.
— Мы тут “зингеров” больше сотни продали, артели покупали по одной машинке на всех, самим обшиваться, — Леонид вернул мне маску. — Есть там на примете швея, за неделю управится.
— А как насчет конспирации?
— Так я откуда про нее знаю — муж как раз из наших артельных боевиков, все тихо будет.
— Отлично. Тогда дальше, вот план здания, — я вытащил из того же тубуса чертеж и когда все склонились над ним, тыкнул в одну из комнат пальцем. — Вот из этого помещения надлежит изъять все содержимое шкафов.
— Банк? — радостно вскинулся Савинков и навис над схемой. — Отлично, вот здесь и здесь запираем входы, блокируем охрану, там вряд ли больше, чем два-три человека, загоняем кассиров в кладовую и спокойно грузим.
— Не торопитесь, — малость умерил я энтузиазм. — Вот в этих трех местах — вооруженные полицейские посты. Вот проход в соседнее здание, где тоже полно людей со стволами. И вот по этим улицам буквально через пять минут может явиться подмога, численностью до роты.
Савинков присвистнул.
— Я бы проход чем-нибудь завалил, сейф какой уронил, а вот с улицами… — подал голос Медведник, — вот тут и тут поставить пулеметы и все, улицы перекрыты.
— Хороший вариант. Да, еще один плюс — мы можем заранее провести в здание человек двадцать под видом строительных рабочих. Но очень важно, содержимое нужно вывезти все целиком, ничего бросать нельзя.
— Хм… То есть это не деньги, — логично предположил Красин. — И что же там такое?
— Картотека Московского охранного отделения.
Глава 21
Лето 1905
Две строчки “Инженеру Майклу Д.Скаммо с благодарностью за помощь и поддержку” меня, скажем прямо, напрягли. Это же будущие биографы непременно начнут копать и вытащат всю мою подноготную на свет — еще бы, стоял у истоков. И бог весть, что они накопают о моем происхождении и откуда я вообще взялся, еще неровен час найдут, что никаких Скамовых в Русской Америке отродясь не было и что появился я со всеми изобретениями да предсказаниями из ниоткуда.
Вечная конспирация делает свое дело, у каждой витрины оглядываешься, каждого куста боишься. Ладно, чего уж сейчас, снявши голову по волосам не плачут, поздно теперь пугаться. Вон, Никола Тесла сейчас вовсю шурует и такие прорывы в будущее устраивает, что даже в мое время с ними толком не разобрались и ничего, разве что придурошные конспирологи его то рептилоидом, то пришельцем числят, бог даст и на скромного изобретателя не позарятся.
Но надо было что-то говорить и я поднял глаза от книжки Annalen der Physik со статьей “К электродинамике движущихся тел” на ее автора, написавшего это посвящение.
Альберт сиял.
И я, черт побери, его отлично понимал — с этого опуса в немецком научном журнале началась теория относительности. И хорошо оплачиваемая работа на мою контору никак не сбила Эйнштейна с его пути.
— Альберт, право слово, это лишнее!
— Герр Скаммо, нисколько. Вы сообщали мне об интересных статьях, вы подписали наше бюро на все крупные физические журналы Европы, вы познакомили меня с герром Лебедевым, благодаря чему в следующем номере выйдет еще одна статья, о природе света.
— Ого, да вы, я смотрю, решили перевернуть всю физику?
Эйнштейн скромно улыбнулся:
— Ну, так далеко я не заглядывал, просто кое-какие соображения.
Да, знал бы ты, сколько копий сломают вокруг этих “соображений”. Я пролистал тридцать страниц с формулами и вернулся к началу.
— И много у вас еще такого?
— Я сейчас заканчиваю статью о броуновском движении.
— Потрясающе! Такое разнообразие интересов, на самом острие понимания природы… Вы отправляли статьи Лоренцу или Планку? — я вернул журнал уже не будущему, а вполне сегодняшнему гению физики.
— Да, мы обсуждали частности в переписке.
— Отлично, отлично, очень рад за вас. Когда-нибудь мы повесим в нашем бюро табличку “Здесь работал великий ученый и лауреат Нобелевской премии”.
Альберт принял это за шутку, но я-то твердо знал, что так оно и будет.
***