и в Москве и о проработке варианта с Дмитровым, где была сильная потребительская кооперация. Одна беда, в Дмитрове не было достаточно большого зала. Хотя можно попробовать арендовать склад, но его черта с два протопишь, дело-то будет в холода, до начала сезона сельхозработ.
Очень порадовало отправленное еще летом из Цюриха письмо Лебедева. Аргон оказался весьма электропроводен и при подаче тока светился фиолетовым. Неугомонный Петр Николаевич проверил и другие газы: особенно круто, оранжево-красным светом, сияли трубки с неоном. А гелий светился в спектре от желтого до зеленого, в зависимости от давления. А еще Лебедев жаловался, что Эйнштейн не дал ему опубликовать результаты до получения патента – странная привычка нынешних людей науки, так сказать, не от мира сего, немедля знакомить всех вокруг со своим выдающимся достижением, Эдисона на них нет. Альберт просто молодец, не зря хлебнул лиха в голодные студенческие годы, знает что почем. В его письме, кроме истории с патентом на трубки с инертными газами, было и сообщение о поданной заявке на «Алка-Зельтцер».
Третья эпистола из Швейцарии была от доктора Амслера, он информировал, что в состоянии пациента достигнут значительный прогресс, но он считает необходимым как минимум на следующий год повторить курс. Кто бы сомневался, но повторим, повторим, нам живой нобелевский лауреат не помешает, тем более Лебедеву там уже все знакомо.
Письма, связанные с Жилищным обществом, я отложил на потом и вскрыл конверт от Гриши Щукина – ну да, премьера в МХТ, быть непременно, дежавю какое-то. Но следом была записочка от Маши Андреевой – да, быть непременно, ибо премьера «На дне» и будет присутствовать автор. Опачки, а вот это очень серьезно, Горький нам нужен. Да и к Морозову, а без него никак не обойдется, у меня разговор имеется.
Телеграмма от Собко извещала, что Ян Цзюнмин добрался до Харбина, произвел на Васю, вернее, на его спину, неизгладимое впечатление и готовится к следованию дальше, до Москвы. В провожатые ему выделен один из путейцев, коего переводят на Варшавскую дорогу.
Дальше шла конспиративная почта, короткие кодированные сообщения. Пулеметы доехали до места, на Крите все в пороховом дыму, типографский провал в целом ликвидирован, предприняты некоторые ходы, необходима встреча. Надо отбить Савинкову подтверждение и назначить место.
Остались строительные дела, когда из стопки выпал небольшой голубоватый конверт с немецкими марками. Я подхватил его на лету и замер, прочитав обратный адрес – Баден.
И мое сердце… Вдох… Выдох… Вдох… Выдох…
Я вскрыл письмо и развернул лист бумаги.
Приезжает на Рождество.
Утром я проснулся в радужном настроении, быстро привел себя в порядок и проследовал завтракать.
За столом уже сидел Митяй.
– Ну-с, молодой человек, поздравляю!
– С чем? – распахнул глаза Митька.
– Через месяц-другой на твое имя будет оформлен первый патент, – я показал письмо Эйнштейна. – Отличная работа! Полагаю, ты заслужил награду.
– Коньки! – выпалил Митяй и сразу смутился.
– Коньки? Хм… А почему? Нет, раз коньки – значит, будут коньки, но объясни, пожалуйста.
– Ну… это… в общем… – заерзал на стуле патентообладатель.
– Не мямли, докладывай коротко и по делу.
– Книжку прочитал. «Серебряные коньки» называется.
– Так, дай догадаюсь, барышня?
Митька обреченно кивнул.
– Ну и отлично, мы им всем утрем нос! Знаешь, кто лучший в мире катальщик на коньках? – я гордо повел бровью, Митяй прыснул. – После училища пойдем покупать коньки.
Магазинов спорттоваров в Москве еще не водилось, вместо них работали оружейные, они же охотничьи. К разнообразным стволам и патронташам прилагались также вещи «для господ спортсмэнов», среди которых я с удовольствием увидел «сборные гантели системы инж. Скамова». Дальше шли залежи седел, трензелей, шпор и прочего для верховой езды, куча крайне необходимых зимой удочек, всякие ракетки для лаун-теннисов, и только в углу торчали финские сани (эдакий снежный вариант рикши) и вожделенные коньки. Выглядели они странновато, почти как беговые гаги моей молодости, но с длинным завитком спереди. Было и нечто похожее на фигурные, но тоже с закруглением там, где я привык видеть зубья, да и каблук был низковат. Митяй, конечно, вцепился в них, особенно после моего обещания показать кое-какие фокусы на льду, и получил первые коньки.
Ладно, пока так, а дома надо набросать чертежик и заказать нам нормальные.
На заводе Бари меня каждый раз поражало сочетание суперпрогрессивных висячих перекрытий кузнечного и котельного цехов с целым городком традиционных бревенчатых домиков управления, конюшни, столовой, больнички и квартир для служащих. По хрусткому снежку я заскочил к кузнецам с эскизом коньков, получил заверения, что управятся дня за три, и двинулся дальше, в больничку.
В свежевыбеленных сенях скинул пальто и калоши, пошел по коридору налево и уже совсем было толкнул нужную мне дверь, как сзади мне на плечо легла тяжелая рука.
– Нельзя сюда, господин хорош… Инженер!!!
– Ваня? Федоров? Какими судьбами?
– Слесарем теперь здесь, а сегодня по болезни в сторожах.
– Ну молодец, давай, у меня сейчас дело, а потом поговорим, – и я снова повернулся к двери, но Иван заступил мне дорогу. А от входа к нему на помощь спешил Миша Николаев, рабочий с завода «Динамо», коего я знал по технической школе Бари, и тоже начал оттирать меня в сторону.
– Нельзя, Михал Дмитрич, больные там, зараза…
Какая, к черту, зараза, я же на встречу пришел, амбулатория, третья дверь по коридору налево, там ждет Савинков… Стоп, а что тут делает Николаев? Тьфу ты, вот я тупой, они же как раз Бориса охраняют!
– Мы с вами сегодня одинаково небрежны, ребята.
Пароль произвел нужное впечатление – Николаев замер, а Иван шумно выдохнул и, осклабившись, распахнул дверь:
– Инженер, так ты из наших, вот здорово!
– Из наших, из наших, только – тсс!
В палате было тихо и чисто, как и положено в больничке, и только из-за белой занавески в углу доносилось тихое похрапывание – там под легким одеялком спал Савинков. Я уж решил было подождать, но Борис как почуял, вскинулся и уставил на меня мутный глаз, держа руку под подушкой.
– Ф-ф-фух, Сосед, чуть не напугали…
– Привет. Я смотрю, вы себя совсем заездили, исхудали, глаза ввалились…
Савинков откинул одеяло и сел на кровати, как был, одетым, нашаривая ногами обувь.
– Да, тяжело. Охранка все время по следу, я уж думал совсем на нелегальное переходить, но вроде оторвался.
– Понимаю. Как вообще ситуация?
Борис энергично потер руками лицо, встал, дошел до умывальника и принялся плескать воду в лицо, разбрасывая брызги и рассказывая по ходу дела.
– Две типографии накрыли, обе слишком зарвались и начали, так сказать, брать заказы.
– У кого?
– Да у всех: у эсеров, у анархистов, ну и слишком многим стали известны, вот и погорели. Ух, хорошо, – он растер лицо полотенцем и вернулся ко мне, продолжая встряхивать руки. – Мы сами сдали еще одну типографию, причем подобрали место, оборудование и набор так, чтобы создать впечатление «близнецов», и теперь охранка считает, что накрыла все издание «Правды». А мы еще и старые экземпляры им время от времени подкидывали. Но больше всего помогли стачки – мы их ради отвлечения затеяли, но у нас куда ни ткнешь, везде есть ради чего бастовать. Тряхнули в двенадцати губерниях, особенно мощно получилось в Ростове – там две недели заводы стояли. Ну и авторитета прибавилось, рабочие сейчас прямо говорят, что если стачка – то чтобы «большевики» делали.
– Это с чего же такое доверие?
– Так у нас же все обстоятельно: листовки, юридически обоснованные требования, дружины за порядком следят, все честь по чести.
– Отлично, просто отлично. Знаете, Борис, я вот еще о чем подумал, надо, чтобы такие вот рабочие руководители брали себе в помощники фабричных пацанов.
– М-м-м… учить-натаскивать?
– Именно. Через года два-три они уже вполне готовыми агентами будут, а лет через пять-шесть – руководителями. Нам вообще надо как можно больше людей готовить.
– Ага, чтобы охранка сажать не успевала, – подхватил Савинков.
– Ну да, как-то так, на смену выбывшему встают двое. Ладно, с типографиями понял, что в целом за мое отсутствие случилось?
– Ну, во-первых, у эсдеков новый лидер «большевиков».
– И кто же это? – я поднял бровь.
– Ульянов.
Ах ты ж, почуял, куда ветер дует, и решил возглавить. Молодец, уважаю.
– И с чего это он вдруг?
– Я так понял, рассорился окончательно с Плехановым и перешел в редакцию «Правды», с женой. Андронов, кстати, не нахвалится – исключительных способностей женщина, все помнит, всех знает. И, подозреваю, Исай в нее втрескался.
Неудивительно, если Надя «держит себя высоко», то мужики вокруг должны в штабеля складываться. И Крупская большое подспорье для газеты – в реале-то она всю переписку тащила и держала в голове две тысячи корреспондентов, прямо-таки компьютер.
– Ну и попутно Старик с Миногой готовят съезд эсдеков на весну, скорее всего, в Брюсселе. По нашим прикидкам, за платформу Большева будет минимум половина, максимум три четверти делегатов. Примерно такие же расклады у эсдеков, съезд тоже весной. Кстати, Гоц после женевских событий уехал в Палестину, и часть боевиков увязалась за ним, так что у эсеров теперь верховодит Чернов, тоже «большевик», но мне кажется, он слабоват. Я вот думаю, может, мне за эсеров взяться?
Оп-па. Мало ему приключений, захотелось в партийные лидеры?
– Всему свое время, Борис. У нас впереди такие дела, что партийное руководство мелочью покажется.
– Да? Заинтриговали, Михал Дмитрич, заинтриговали…
– У анархистов что?
– Синдикалисты очень поддерживают артели и стачки, анархо-коммунисты ворчат, но следуют за Кропоткиным. Прочие же, сами знаете, кто в лес кто по дрова, самые дикие идеи… – Савинков махнул рукой.