– Но контакт с ним поддерживать надо, связи у него что надо, все-таки сын мэра… – Красин оперся на трость и снова «пролоббировал» свой контакт.
– Возможно, но только очень осторожно. Он-то привык в Финляндии и здесь к тому, что его не могут схватить за шкирку, а нам в России работать, – постарался я немного умерить энтузиазм Никитича.
Конни Циллиакус с его идеями объединения всех и вся в борьбе с самодержавием не мог не выйти на «большевиков»-большевцев и сразу же предложил транзит нелегальных грузов через Финляндию. В принципе, у нас уже были свои каналы, особенно хорошо работало окно через стоявшую прямо на границе усадьбу Кириасалы, принадлежавшей матери нашего «практика» по кличке Герман. Начальство таможенного поста, расположенного прямо на территории поместья, хорошо знало семью Германа и свободно пропускало их в Финляндию и обратно «на охоту».
Но каналы доставки такое дело – чем их больше, тем лучше.
– Полагаю, литературу через него возить можно, а вот оружие ни в коем случае.
– Наложит лапу? – повернул голову Красин.
– И это тоже. Но меня больше беспокоит то, что он здесь уже три года открыто выступает против царизма.
– Считаете, что охранка следит за ним?
– Наверняка, он ведь самый ярый среди финских националистов. Кстати, это еще одна причина не допускать его к оружию – все они сильно не любят русских, так что бог весть как все может повернуться, лучше пусть газеты возят, газетой не убьешь, – ответил я, разглядывая расписанный рекламой трамвайчик. Все эти националисты-сепаратисты очень себе на уме, из них союзников делать – как свинью стричь – визгу много, а шерсти мало. И неизвестно, в какой момент взбрыкнут.
– Да, он как-то ляпнул: «Жертв не бойтесь. Не убыток, если повалится сотен пять пролетариев, свободу добудут. Всем свободу!»
– Вот-вот. Ему-то что – пять сотен этих диких русских в отсталой, варварской и полуазиатской стране.
– Кстати, Сосед, а вы не думали, почему европейцы так не любят русских? Это ведь даже у Маркса с Энгельсом прорывается, а уж они-то вроде интернационалисты.
Я тяжело вздохнул и взглянул вверх, на крыши. Нет, стрекота моторчика не слышно, ты не в сказке.
Страх Запада перед Россией возник не на пустом месте – для начала Европу до икоты напугал Батый со своими ребятами, добравшись до Адриатики и попутно настучав по консервным банкам польским, чешским и немецким рыцарям. Впечатление он произвел настолько сильное, что эвакуация папского двора прямо-таки напрашивалась.
Какое отношение имеют татаро-монголы к россо-боязни Европы? А очень и очень простое – двести пятьдесят лет Московия была частью улуса Джучи, Золотой Орды. Да, автономной, да, своевольной, но до 1480 года и даже позже, до Симеона Бекбулатовича, с точки зрения европ что русские, что ордынцы – один черт. Тем паче что Москва охотно принимала их в службу, взять русские дворянские фамилии: сплошь Аксаковы, Кутузовы да Карамзины. А татары еще лет сто после явления европам колотили всех, кто подворачивался, вплоть до Тевтонского ордена через посредство Литвы. А из ордена рассказы о «восточных дикарях» расходилось дальше.
А тут и Московия поднялась. И состоялась Ливонская война, и Запад содрогнулся еще раз, и почему-то это стало малоприятной традицией. То украинцы в ходе «войны за независимость» поляков покрошат, а за украинцами стоят, ясное дело, русские, то Петр самолично в Прибалтике набедокурит, то, стыдно сказать, Суворов не сумеет своим казачкам да чудо-богатырям окорот дать при взятии варшавских предместий, и учудят российские воины такое, что визг уже третий век стоит.
Петр, по недоразумению прозванный Великим, и сам по себе мог произвести неизгладимое впечатление – при всей простоте тогдашних нравов не было принято у европейских потентатов хвататься за триста дел сразу, спьяну плясать на столе и самолично рубить бунтовщикам головы. Но особенно настораживали исступленные усилия царя по созданию военной промышленности, армии, флота. А уж когда рухнула Швеция – военный гегемон Северной Европы…
За следующий век русская армия протоптала себе дорожку на Запад, а потом вышла и на подступы к Востоку, вызывая каждым телодвижением в Средней Азии истерики в Лондоне и подозрения, что русский медведь собирается спереть индийский бриллиант у английского льва. И никого не волновало, что английский лев и сам этот бриллиант спер…
Вот примерно такой исторический экскурс я и выдал Красину.
– А еще дело в том, что европейцы сами себя воспринимают пупом мира, а все остальные окружающие их культуры – дикарями. Отсюда вытекает моральное обоснование экспансии и установления господства белого человека – кругом ведь дикари, сами распорядиться не могут, придется нам, бедненьким, колонии завоевывать… – судя по всему, мои слова попали на правильную почву. Видимо, Леонид и сам об этом думал. – И началось это с провозглашения себя Христианским миром, из которого на всякий случай выкинули все некатолические деноминации. И вот уже тысячу лет Европа живет в этом ощущении себя центром вселенной и единственным светочем цивилизации.
– То есть мы дважды изгои – и как православные, и как не-европейцы?
– Да. Ну вот, к примеру, Никитич, возьмем негра или китайца – белый человек сразу видит, что это совсем другие люди, реагировать и действовать они будут по-другому. А с нами у европейцев беда – выглядим-то мы точно так же, как шведы или там итальянцы, а вот культура и цивилизация у нас иная, а значит, и реакции и поведение тоже другие и предугадать их не получается, оттого и такая оторопь у них, а из нее и нелюбовь.
– То есть они, фигурально выражаясь, воспринимают нас как человека, нарушающего в обществе все правила?
– Где-то так, не все правила, но многие. Мы для них что-то вроде белых арапов.
– Даже если мы свалим самодержавие? – уточнил Леонид, пристукнув для убедительности тростью.
Господи, да какая, к черту, разница? Мы – не-Европа, и наше горе в том, что трудами Петра элита с ее европейской образованностью оторвалась от народа. Вплоть до того, что великий русский поэт до пяти лет русского языка не знал.
– Мы всегда будем чужими, – свел я свои мысли к этой краткой формуле. – Кстати, вы читали книгу Хью Чемберлена «Основы XIX века»?
– Слышал, но не читал.
– Пролистайте. Там полно чуши, но вот это ощущение себя пупом мира прописано в полной мере.
– Обязательно посмотрю, – кивнул Красин и почему-то поправил свою шляпу рукояткой трости.
А, понял – нас прикрывают два его человека, им-то он время от времени и подает сигналы.
– Ладно, давайте к нашим делам. Как у вас с боевиками?
– На сегодня подготовленных около трехсот человек, устроены ночными сторожами в Жилищном обществе по всей стране, часть в артелях. Стачечных дружинников около четырех тысяч, из них быстро можно обучить примерно тысячу.
– Маловато.
– Будут еще забастовки – станет больше.
– Что с пулеметчиками? – я остановился на углу и подставил лицо дующему между домов ветерку с протоки.
– Школа на Крите свое отработала, пулеметы ресурс исчерпали, на каждом меняли ствол по два-три раза, подготовили два десятка инструкторов.
– С артелями как взаимодействуете? – мы свернули направо и пошли в тени домов.
– В основном, когда возникают трения с кулаками. Созданы три летучих отряда, пока успевают везде.
– Жертвы есть?
– Нет, обычно предупреждения и демонстрации силы хватает, – Красин на автомате остановился у витрины, я вслед за ним внимательно осмотрел отражение в стекле. – Самым упертым могут и спалить чего-нибудь.
– Хорошо. Думаю, вскоре нам такие летучие отряды понадобятся для поддержки профсоюзов.
– Зачем? Там же кулаков нет. Или хозяев запугивать?
– Штрейкбрехеров. Хотя, может, и хозяев придется, – вспомнил я практику становления американских профсоюзов, поднявшихся на поддержке мафии. Только у нас вместо мафиозо будут революционеры.
Красин кивнул и спросил:
– Еще летучие отряды для артелей делать надо?
– Сейчас вроде поспокойней, дело встало на нужные рельсы, крестьяне могут и сами разобраться, при помощи «первоартельщиков». О, да мы же тут первую станцию сельхозтехники запустили! – чуть не забыл похвастаться я. – У нас в Можайском уезде под сотню артелей, там и маслобойки уже работают, и молочный заводик строится, а вот инвентаря не хватало. Собрались, прикинули, что нужно и как это использовать, если передавать от артели к артели, ну и начали прикупать жатки, конные грабли и все такое. На это дело назначены механик и два помощника, для ремонта и содержания в исправности, построили парк хранения.
– И власти вот просто так согласились? Они же собственной тени боятся.
– Фон Мекк помог, парк у него в имении встал. И мне так кажется, это даже поважней дружин будет, потому как крестьяне не только на себя работают, но и на весь уезд, взаимопомощь и коллективная собственность на средства производства. Это самые корневые вещи меняет, самый уклад жизни.
– Скажете тоже, революцию-то не артели делать будут, – скептически высказался Никитич.
– Скажу-скажу, как раз артели и сделают. Вот вы не думали, для чего мы революцию делаем?
– Как для чего? Свергнуть царя, устроить новую жизнь, – с удивлением взглянул на меня Красин.
– Так новую жизнь можно проще устроить – поезжай в Америку, Канаду или Аргентину и устраивайся. Так для чего нам новая жизнь в России? – я остановился и в упор посмотрел на собеседника.
Похоже, Леонид такими мыслями не задавался, он человек дела, действия и никогда не был в числе теоретиков. А вопрос важнейший, от него многое зависит.
– Есть идеал, социализм, – медленно начал Никитич, – есть препятствие на пути к нему, самодержавие, нужно препятствие смести, а социализм построить. Думаю, так.
– Вот тут и проблема, – вздохнул я. – Вы видите, что надо делать, но не задаетесь вопросом – зачем. А вся эта революция – свобода – новая жизнь нужны лишь для того, чтобы людям было лучше. И все, что мы делаем, – делаем для людей, а не для себя, и всегда должны держать это в голове. А социализм – придумка европейская, и во что она обернется в России, еще бог весть. Так что я бы поставил целью справедливое общество с высоким уровнем жизни, а не пытался перекроить крестьянскую страну по пролетарским лекалам немца Маркса.