Ох, ей же еще надо будет немецкий диплом признавать… Надо написать княжне Гедройц, она же первая через эти мытарства проходила, может, что-нибудь и подскажет.
Через неделю поисков я уж начал было думать – не построить ли быстренько щитовой домик в Марьиной Роще, как в контору Жилищного общества заскочил Гриша Щукин и, услышав о моей беде, воздел палец вверх и заявил, что у него, кажется, есть решение.
Решение оказалось лучше некуда – дальняя щукинская родня, семейство Аристовых, владело домом в Сокольниках, но на этот сезон ехали в Ялту. Сдавать дачу они не собирались, но «самому инженеру Скамову», да еще по Гришиной рекомендации, позволили пожить до октября за неожиданно умеренную цену, типа присмотреть за хозяйством.
– Ну вот, Миша, за тобой теперь должок, поехали!
– Куда это еще? – зная Гришу не первый день, стоило опасаться, ладно еще на премьеру какую попадешь, так ведь наутро можно оказаться черт знает где.
– Не бойся, – расхохотался Щукин, – на Даниловскую мануфактуру, мне твой совет нужен.
Всю дорогу за пустым разговором меня не покидало ощущение, что Гриша что-то хочет мне рассказать, но пока удерживает это в себе. А вокруг неслась ранняя весна с отменой санного пути (ага, с колес на полозья и обратно переходили по приказу градоначальника), с выстрелившей на две недели прежде срока зеленью, с холодным ветром с Москвы-реки, по которой нет-нет да и проплывала льдина с верховьев, где еще не сошел снег.
Фабрика стояла на берегу, почти напротив завода Бари, сразу за Камер-Коллежским валом. По моим прикидкам, это было самое начало Варшавского шоссе, вместо которого тут было шоссе Серпуховское – укатанная щебеночная дорога. Подскочившие было сторожа увидели Гришу, поклонились, и пролетка въехала в ворота с каменной полукруглой аркой над ними, оставив слева конторский дом.
– А ты тут кто?
– Пайщик и член совета директоров. А управляет всем Федор Львович Кноп, вон его квартира, на втором этаже. И скверик вот этот в честь него зовут «кноповским». А вон твоя работа, – Гриша махнул рукой в сторону цеха, перекрытого рядами железобетонных сводов.
Да, точно, рассчитывал его в прошлом, что ли, году. Правда, тогда не знал, где это будет построено, секретничали заказчики.
– Пошли, покажу, – мануфактурщика прям распирало от гордости.
В ткацком цеху грохот стоял такой, что кричи не кричи – в двух шагах ничего не слышно. Жара и плавающая в воздухе хлопковая взвесь, чисто лондонский смог, и вонь масла, локальный ад на земле. Так что выскочили мы из цеха как ошпаренные, подгоняемые недобрыми взглядами забитых работой и серых от пыли ткачей – чего хорошего можно ждать от начальства?
– Вот, хотим здесь станки ткацкие делать. Два цеха будем ставить, литейный и механический, хотим такое же перекрытие, как на ткацком…
– На механическом еще туда-сюда, а в литейку не пойдет. Другое производство, высокая температура, обязательно нужна мощная вентиляция. В ткацком, кстати, тоже – наверняка у вас же люди там мрут как мухи, легкие выхаркивают.
Щукин поморщился.
– И не надо кривиться. В литейку все равно воздуходувку ставить будете, ее и на ткацкий цех хватит, только короба проложить, расход невелик, а работа сразу облегчится.
Осмотр и прикидки мы завершили где-то через два часа и договорились, что проект будет делать контора Бари, а я, так сказать, курировать. Щукин выглядел довольным, и его наконец прорвало.
– Помнишь наш первый разговор, в поезде, после знакомства?
– Это когда ты за народное представительство ратовал?
– Да-да, так вот, намедни в Санкт-Петербурге состоялся нелегальный Земский съезд, – сообщил Гриша, понизив голос и несколько театрально продолжил: – Требуют конституции!
Вымолвив запретное слово, которое тщательно замалчивалось и цензурировалось в российской прессе, Щукин на всякий случай оглянулся.
– Что, прямо вот так и нелегальный? Под чужими именами собирались?
Земцы, то бишь люди, работавшие в куцем местном самоуправлении, были вполне благонамеренны, ну разве что малость либеральны и никакого криминала, разумеется, не хотели. Но вот вся кривая система власти в России, шарахаясь даже от тени парламентаризма, превратила заявленный легальный съезд в нелегальное «частное совещание» – доброжелательное отношение начальства тут же сменилось на «Никак невозможно!», стоило только упомянуть, что будет обсуждаться выборная система власти.
– Ну, не совсем, собрались частным порядком, на квартире…
Да-да, знаем, мне питерские «практики» уже все расклады сообщили. Причем и тут российский либерализм показал себя со своей лучшей стороны: пригласили только своих единомышленников, оставив за бортом делегатов съезда с более монархическими воззрениями. Список хотелок включал выборную законодательную власть, контроль за государственными финансами и деятельностью губернаторов и полное самоуправление на местах, короче, «партия, то есть царь, дай порулить!». Правда, четверть собравшихся испугалась собственной смелости и на всякий случай записала «особое мнение» в резолюцию, что надо бы парламент не законодательный, а законосовещательный. Впрочем, при таком составе неудивительно – сплошь князья и помещики, крупные юристы и так далее.
Но кое-что вышло неплохо, например, они не стали оговаривать, кого можно будет допускать к выборам, потому как даже подумать не могли, что избирательным правом можно наделить мужиков. Нет-нет-нет, что вы, имущественный ценз и все такое. И никаких электоральных прав женщинам.
О чем мне и рассказал Гриша полушепотом, страшно гордясь произошедшим.
– Ну, как и предполагалось, никакой свободы для всех, как ты говорил, а немножко свободы для князя Шаховского, князя Долгорукова и князя Львова, – сощурил я глаз на Щукина.
– С чего-то надо же начинать!
– С таким стартом вы к желаемому лет через тридцать только на порог подойдете.
Гриша вскинулся, хотел было что-то еще сказать, но сдержался и промолчал.
«Русское слово», апрель 1904:
«После продолжительного затишья японцы вчера вновь перешли в общее наступление из района восточного отряда, направившись по главной ляоянской дороге. Дивизия, шедшая за разведочными войсками, заняла вчера Ландяньсянь и принудила русские передовые посты отступить. Затем японцы начали наступать по всей линии. Идет жаркий артиллерийский бой.
В бюро о военнопленных поступили сведения о следующих офицерах, находящихся в плену у японцев: полковник Вакулин – ранен; капитан Иван Янчуковский – ранен; поручик Леонид Оглоблин – ранен.
На южном фронте наши передовые части и авангарды медленно отходили, задерживаясь, к укрепленным позициям у Аньшанчжана. На всем фронте происходили перестрелки. Японская артиллерия на разных участках обстреливала наши позиции. Продолжается наступление японцев на фронте между Аньшанчжаном и Ландяньсянем. В арьергардном бою при отступлении наших войск у нас убиты генерал-майор Рутковский и подполковник фон Раабен.
Число выбывших из строя пока не приведено в известность.
В ночь японцы выставили против всех наших позиций многочисленную артиллерию и начали атаку передовых позиций под Ляояном. Против нашего центра японцы ведут упорное наступление и в настоящее время в девять часов утра находятся в непосредственной близости от наших передовых позиций.
Бой продолжается. Сегодня орудийный огонь не так силен, как вчера. Японцы обходят русский левый фланг. С обеих сторон принимают участие в бое свыше полумиллиона людей и тысяча триста орудий.
Всеподданейшая телеграмма генерал-адъютанта Куропаткина на имя Его Императорского Величества:
„Ночью на сегодняшнее число противник перешел в наступление и овладел большей частью занятых нами у Сыквантуня, в шестнадцати верстах на восток от Ляояна, на правом берегу реки Тайцзыхе, позиций.
При таких условиях мною предписано очистить Ляоян и отходить на север“.
Вся деятельность японцев сосредоточена в Порт-Артуре. Сведения оттуда рисуют изумительный героизм доблестной осажденной, блокируемой, бомбардируемой ежедневно и многократно атакуемой армии, отбивающейся огнем, штыками, рукопашным боем.
Государь Император Всемилостивейше соизволил пожаловать орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия 3-й степени командиру 3-го сибирского армейского корпуса генерал-адъютанту генерал-лейтенанту Анатолию Стесселю в воздаяние мужеств и храбрости, оказанных при защите крепости Порт-Артура.
Военное министерство ходатайствовало о посылке для армии переводчиков, но оказалось, что ни в Лазаревском институте в Москве, ни в Петербургском университете на факультете восточных языков не имеется лиц, владеющих японским языком».
Сплошное расстройство, армия пятится при каждом удобном случае. Угар патриотизма, которого так опасались мои товарищи, таял так же стремительно, как весенний снег, только не от солнца, а стараниями наших доблестных генералов и адмиралов, и уже зазвучали обидные прозвища «самотопы» в адрес флота и «генерал Назад» в адрес Куропаткина.
Два дня в неделю уходило на подготовку конференции оппозиции. Вернее, собственно конференцию готовил Конни Циллиакус, за спиной которого с кошельком стоял японский атташе Мотодзиро Акаси и время от времени маячили неустановленные лица с английским акцентом. Мы же готовили «большевиков»-большевцев, чтобы принять на конференции нужные нам решения, но поскольку все наши потенциальные делегаты были кто где, на координацию и согласование позиций требовалось овердохрена времени. Тем более что наши господа эмигранты увлеченно играли в аппаратные игры – собирались, заседали, потом ссорились, писали протесты, апеллировали к партийным ЦК и уставам и вообще вели себя так, будто ничего важнее в жизни нет.
«Уважаемый товарищ! Я получил Ваше письмо во время путешествия, не имея под руками протоколов Совета. Во всяком случае, я считаю в принципе совершенно недопустимым и незаконным, чтобы члены Совета вне заседания Совета подавали свой голос или договаривались о каких бы то ни было делах, входящих в компетенцию Совета. Поэтому я не могу исполнить Ваше предложение о вотировании кандидатов. Если я не ошибаюсь, Совет решил, что все члены Совета представляют нашу партию на конференции. Значит, этот вопрос решен. Если кто-либо из членов Совета не может ехать, то, по-моему, он может заменить себя кем-либо. Не знаю, конечно, допустимо ли такое замещение по обычаям межпартийных конфе