Внутри все выглядело стандартно для газеты: в большом зале несколько островков из составленных по четыре стола, за которыми строчили репортеры и фельетонисты, бросая на меня заинтересованные взгляды, высоченные, в потолок, полки с множеством ячеек, шкафы-картотеки, парочка бюро, деревянные панели на стенах…
– Кто? Ко мне? – раздалось из неплотно прикрытой двери в кабинет и далее решительное: – Проси!
Действительный статский советник Грингмут выглядел солидным московским барином: в меру упитан, брит налысо, при непременной бородке, со складочкой между бровями над крупным носом. Под стать ему был и кабинет со здоровенным (и как его сюда вообще затащили) дубовым столом и тяжелыми креслами.
– Чем обязан? – не слишком приветливо начал Владимир Андреевич.
– Добрый день! Я бы хотел поговорить о совместном заявлении.
– О совместном? Вы же этот, конституционный демократ, – с отчетливой брезгливостью выговорил редактор.
– Гораздо, гораздо хуже. Я социалист, сионист и почти анархист. Но я считаю, что у нас хватает общего и мы вполне можем договориться.
– Что общего может быть у…
– Например, всеобщее начальное образование, – перебил я начавшего заводиться монархиста.
– Этого слишком мало. Вы желаете парламентаризма, а это означает власть безответственных говорунов и демагогов!
– Полностью согласен. И это наш второй общий пункт.
– Погодите, вы что же, против созыва Думы? – Помнится мне, была поговорка «удивил – значит победил!».
– Думу созовут, хотим мы того или нет. Но вот буржуазный парламент, где депутаты голосуют не по велению народа, а по решению партий, мне не нравится.
– А местное самоуправление? Как с ним?
– Целиком и полностью за него. И это уже три.
– Хм. Но вы же поддерживаете евреев, вы же сионист?
– Сионист. Только я поддерживаю не евреев, а их переселение в Палестину. Разве плохо будет, если евреи переедут в свое собственное государство и будут там жить по своим законам?
– Неожиданная точка зрения. Но вряд ли туда переедут еврейские банкиры, сосущие жизненные соки России.
– Ну так это и наши враги тоже. Только не потому, что евреи, а потому, что финансовые капиталисты.
– Ну да, вы же социалист, – саркастически проскрипел Грингмут, – вы за то, чтобы все имели одинаковую работу и одинаковый заработок.
– Чушь собачья, уж простите за резкость. Нет, наверняка есть какие-нибудь дураки и среди социалистов, считающие уравниловку благом…
– Как? Как вы сказали? Уравниловку?
– Да, когда всем одинаково плохо. А нужно, чтобы всем было хорошо.
– Я, с вашего позволения, использую это слово?
– Да бога ради! Я патентую изобретения, а не слова. Так вот, уравниловка экономически неэффективна.
Грингмут медленно кивнул.
– И в том, что Россия не должна зависеть от поддержки иноземных держав, мы тоже сходимся.
– Хорошо, так о чем же вы хотите заявление?
– Я думаю, Владимир Андреевич, вы согласитесь, что страна стоит на пороге больших потрясений.
– Да, внутренние и внешние враги России поднимают явный бунт против царя, и это может закончиться большой кровью.
– Вот именно крови и хотелось бы избежать. А в условиях, когда с одной стороны малообразованные рабочие, а с другой – невежественные охотнорядцы, любая искра может привести к столкновениям, как это недавно случилось на Триумфальной. Я знаю, что вы ратуете за мирные и законные средства борьбы, и если такое заявление спасет хотя бы нескольких человек, нам зачтется, – я ткнул пальцем вверх. – Вот, ознакомьтесь, это черновик.
– «…имея принципиально разные взгляды… сходимся на недопущении кровопролития… – начал читать вслух Грингмут, – всякий, кто борется за известную идею… не будет убивать… Да будет стыдно тому, кто подумает поднять братоубийственную руку против своего врага… Позорное пятно на свое дело…» Неплохо, но надо кое-что добавить. Например, что идущий на убийство тем самым расписывается в том, что не верит в торжество своей идеи. И еще, пожалуй, что действительно жизнеспособная идея может орошаться кровью только своих приверженцев.
– Конечно. Думаю, дня за три мы согласуем текст, а потом опубликуем его и в легальных, и в нелегальных газетах.
Москва встретила сахалинского героя патриотической толпой, а городская управа принялась сразу таскать Медведника по банкетам и митингам. Егор выступал с речами, особенно упирая на то, что партизанское движение было инициативой снизу, тонко намекая, что власти остров, мягко говоря, профукали.
После недельного вихря встретились и мы – Жилищное общество преподнесло «освободителю Сахалина» квартирку в Марьиной Роще, на которую москвичи собрали по подписке.
– Ну, с возвращением, все получилось! – поздравил я сильно повзрослевшего и посуровевшего Медведника.
– Да-с, господин прапорщик, позвольте вас обнять! – присоединился Красин, улыбаясь во все тридцать два зуба.
Тренькнул дверной звонок, в квартиру ввалился ночной сторож. В недавно введенной темно-синей форме с нашивкой десятника и буквами «М. Ж. О.» на спине, да еще с унтер-офицерскими усами Савинков был неузнаваем.
– Здорово, молодец! Орел! – похлопал он Медведника по спине.
Егор вяло отмахивался – и умаялся, и пережить ему на Дальнем Востоке пришлось много. Даже мне, повидавшему немало крови на экранах, видео с казнями заложников, было не по себе от привезенных фотографий со зверствами японцев, что уж говорить о нынешней публике. Ничего, ничего, встанет еще Порт-Артур кое-кому поперек глотки. Главное – Маньчжурию сохранили и дорога полноценно работает, хоть и до Владивостока.
– Что дальше делать думаешь?
– Пока не знаю. Меня вон, в Петербург тащат, чуть ли не сам император будет «Георгием» награждать.
Мы переглянулись – похоже, все может получиться даже лучше, чем планировалось.
– Удачно, Исполком хотел предложить тебе стать офицером.
– Зачем еще? Я и так навоевался, – поморщился Егор.
– Нам очень нужны люди с военным образованием, да еще с авторитетом в армии.
– Да кто меня в училище примет?
– Пусть только попробуют не принять! – ернически заявил Красин и вытащил составленную Муравским справку. – Вот, смотри: «Прапорщики, удостоившиеся получить орден Святого Георгия, одновременно с сим могут быть за боевые отличия производимы в подпоручики, корнеты или хорунжие, и в таком случае они получают право на дальнейшее производство в чины как в мирное, так и в военное время, не обязываясь держать офицерского экзамена».
– Попроси императора, когда он тебя награждать будет, – свернул бумагу Красин. – Так, мол, и так, с детства мечтал о стезе военного, желаю сдать экзамены за курс Алексеевского училища и положить живот за веру, царя и отечество.
– Почему Алексеевского?
– Ну, питерские училища слишком снобские, а тут, в Москве, поспокойнее.
– Не, не потяну, как я курс пройду?
– У тебя же гимназия? – спросил я.
Егор кивнул и добавил:
– И два курса университета.
– Ну вот, значит, больше половины предметов зачтут сразу. На остальные найдем тебе толковых учителей, через годик сдашь экзамен и вуаля – поручик! А так как ты Георгиевский кавалер, то после года службы можешь испросить повышения. То есть через два года ты – хоп! – и штабс-капитан.
– Угу, и законопатят меня служить в какойнибудь Нерчинск.
– Служить будешь в разведочном отделении Главного штаба, это я беру на себя. В общем, подумай, решение за тобой, согласишься – падай в ножки императору, мы всем, чем можем, пособим.
Егор только махнул рукой.
– Ладно, с этим закончили, теперь вот что. Никитич и Крамер меня прямо задергали, так в дело рвутся, вот время и пришло, – я вынул из принесенного с собой тубуса кусок трикотажа, кальку и положил на стол. – Для начала нужно нашить полсотни таких вот шапочек, вот выкройка.
– Э-э-э… – повертел в руках серенькую тряпочку Красин. – А зачем в ней три дырки?
– Смотрите, – я забрал у него балаклаву и одним движением натянул на голову, так что отверстия оказались против глаз и рта.
– Ух ты! Это ж никто опознать не сможет! – сразу сообразил Борис.
– Мы тут «зингеров» больше сотни продали, артели покупали по одной машинке на всех, самим обшиваться, – Леонид вернул мне маску. – Есть там на примете швея, за неделю управится.
– А как насчет конспирации?
– Так я откуда про нее знаю – муж как раз из наших артельных боевиков, все тихо будет.
– Отлично. Тогда дальше, вот план здания, – я вытащил из того же тубуса чертеж и, когда все склонились над ним, тыкнул в одну из комнат пальцем. – Вот из этого помещения надлежит изъять все содержимое шкафов.
– Банк? – радостно вскинулся Савинков и навис над схемой. – Отлично, вот здесь и здесь запираем входы, блокируем охрану, там вряд ли больше, чем два-три человека, загоняем кассиров в кладовую и спокойно грузим.
– Не торопитесь, – малость умерил я энтузиазм. – Вот в этих трех местах – вооруженные полицейские посты. Вот проход в соседнее здание, где тоже полно людей со стволами. И вот по этим улицам буквально через пять минут может явиться подмога, численностью до роты.
Савинков присвистнул.
– Я бы проход чем-нибудь завалил, сейф какой уронил, а вот с улицами… – подал голос Медведник, – вот тут и тут поставить пулеметы – и все, улицы перекрыты.
– Хороший вариант. Да, еще один плюс – мы можем заранее провести в здание человек двадцать под видом строительных рабочих. Но очень важно – содержимое нужно вывезти все целиком, ничего бросать нельзя.
– Хм… То есть это не деньги, – логично предположил Красин. – И что же там такое?
– Картотека Московского охранного отделения.
Лето 1905
Две строчки «Инженеру Майклу Д. Скаммо с благодарностью за помощь и поддержку» меня, скажем прямо, напрягли. Это же будущие биографы непременно начнут копать и вытащат всю мою подноготную на свет – еще бы, стоял у истоков. И бог весть что они накопают о моем происхождении и откуда я вообще взялся, еще не ровен час найдут, что никаких Скамовых в Русской Америке отродясь не было и что появился я со всеми изобретениями да предсказаниями из ниоткуда.