Вечная конспирация делает свое дело: у каждой витрины оглядываешься, каждого куста боишься. Ладно, чего уж сейчас, снявши голову по волосам не плачут, поздно теперь пугаться. Вон, Никола Тесла сейчас вовсю шурует и такие прорывы в будущее устраивает, что даже в мое время с ними толком не разобрались – и ничего, разве что придурочные конспирологи его то рептилоидом, то пришельцем числят, бог даст и на скромного изобретателя не позарятся.
Но надо было что-то говорить, и я поднял глаза от книжки Annalen der Physik со статьей «К электродинамике движущихся тел» на ее автора, написавшего это посвящение.
Альберт сиял.
И я, черт побери, его отлично понимал – с этого опуса в немецком научном журнале началась теория относительности. И хорошо оплачиваемая работа на мою контору никак не сбила Эйнштейна с его пути.
– Альберт, право слово, это лишнее!
– Герр Скаммо, нисколько. Вы сообщали мне об интересных статьях, вы подписали наше бюро на все крупные физические журналы Европы, вы познакомили меня с герром Лебедевым, благодаря чему в следующем номере выйдет еще одна статья, о природе света.
– Ого, да вы, я смотрю, решили перевернуть всю физику?
Эйнштейн скромно улыбнулся:
– Ну, так далеко я не заглядывал, просто кое-какие соображения.
Да, знал бы ты, сколько копий сломают вокруг этих «соображений». Я пролистал тридцать страниц с формулами и вернулся к началу.
– И много у вас еще такого?
– Я сейчас заканчиваю статью о броуновском движении.
– Потрясающе! Такое разнообразие интересов, на самом острие понимания природы… Вы отправляли статьи Лоренцу или Планку? – я вернул журнал уже не будущему, а вполне сегодняшнему гению физики.
– Да, мы обсуждали частности в переписке.
– Отлично, отлично, очень рад за вас. Когданибудь мы повесим в нашем бюро табличку «Здесь работал великий ученый и лауреат Нобелевской премии».
Альберт принял это за шутку, но я-то твердо знал, что так оно и будет.
Женева ты, Женева, чужая сторона…
Ехать пришлось в первую очередь из-за конфликта с Лениным по поводу статьи с призывами к восстанию, в которой он, сидя в Швейцарии, учил, как надо вооружаться палками и кастетами и добывать оружие, и требовал опубликовать ее в «Правде». Опыт уличных боев у Старика в лучшем случае был почерпнут из книжек, оттого советы русским пролетариям получились, мягко говоря, диковатыми. Исай сам не рискнул ее напечатать и переправил мне и слава богу – это была инкарнация небезызвестного творения «Задачи отрядов революционной армии».
Ильич тем временем начал давить на редакцию с помощью Крупской и, по своему обыкновению, забрасывать Совет, Исполком и газету полными юридической казуистики письмами, ссылаясь на уставы, организационные договоры, прежние решения и заявления. Ну а чего еще ожидать от юриста по образованию? И ведь несколько месяцев тому назад сам написал московским товарищам весьма нелицеприятное письмо об адвокатах (ага, то самое, про ежовые рукавицы), и вот теперь сам действует тем же образом.
Исай попросту выл, поскольку я, отлично зная его острый язык, упросил не реагировать во избежание большой склоки и ленинских обид. За это Андронов затребовал в Женеву меня, разгребать ситуацию, если уж не даю ему слово сказать.
Встретились мы со Стариком в пивной, выбранной и проверенной Никитой Вельяминовым и его ребятами.
– «Милостивые государи! Препровождаю вам при сем мое заявление, служащее ответом на ваш отказ в публикации моей статьи. Представителями моими в третейском разбирательстве являются Шварц и Воинов, мне остается только передать вам мой протест…» – пока Ленин зачитывал мне бумагу, я смотрел на него в упор.
– Значит, «милостивые государи». Не «товарищи», а «милостивые государи».
– Это общая форма подачи заявлений.
– Куда?
– В любые инстанции.
– В любые буржуазные или царские инстанции. А мы все-таки соратники, поэтому давайте определимся, «товарищи» или «милостивые государи», от этого будет зависеть подход к вопросу.
– Товарищи, товарищи, – сварливо согласился Ильич.
– Ну и прекрасно, – я вернул заявление, – тогда в чем, собственно, вопрос?
– Я, как член редакции, считаю необходимым опубликовать эту статью.
– Идущую вразрез с редакционной политикой. Вы же отлично знаете, что Союз Труда и Правды решил не форсировать восстание, а сосредоточиться на забастовочном движении.
– Обстановка меняется, должны измениться и цели.
– Скажите, вы в армии служили? Военный опыт у вас есть? – я чуть было не спросил, читал ли Старик «Учебник городского партизана», но Маригелла еще не родился, как и термин «городская герилья». – Вы призываете к прямому военному столкновению с властью в ситуации, когда у нас нет не то что оружия, но даже достаточного количества мало-мальски понимающих в военном деле людей.
– Их надо искать, налаживать связь, издавать брошюры об уличном бое!
– Все это делается, но пока ничем, в силу нашей малочисленности, кроме Кровавого воскресенья, кончиться не может.
– Так надо не ходить к царю с петициями, а создавать отряды, заниматься разведкой, строить баррикады!
– …которые легко и быстро разбивает артиллерия. А у нас пушек нет, – я встал из-за стола, дошел до стойки, где шепнул пару слов кельнеру, и вернулся назад.
– Оружие необходимо добыть, купить, захватить, в конце концов. В нынешних условиях, когда у нас нет никакой военной организации, ее необходимо создавать в деле!
– Ну так это приведет именно к тому, от чего вы предостерегаете – к беспорядочному и неподготовленному мелкому террору, к раздроблению и уничтожению наших сил.
Тем временем кельнер принес нам большой чайник с кипятком.
– Зачем это? Московское чаепитие хотите устроить? Мне пива вполне хватает.
– Это вам. Вы же рекомендовали «обливать правительственные войска кипятком» и «добывать оружие»? Вон, смотрите, там по улице ходит ажан, ошпарьте его и заберите револьвер.
– Вы с ума сошли! Мы же не в России! – возмутился Ленин. – В конце концов, я писал это полемически, в задоре, вы же знаете, даже если я ругаюсь, то, ей-богу, любя.
– Не все это понимают. Скажем, Рахметов, Никитич, Шварц или даже я – мы вас и вашу манеру высказываться знаем и видим, когда вы любя, а когда не очень. А наши товарищи в комитетах, особенно новички, бывало, сильно обижались. И больших трудов стоило их успокоить и объяснить, что это «полемический задор», а ведь среди них много таких, кто и грамоту недавно освоил, им и так трудно.
– Но восстание неминуемо, надо к нему готовиться.
Проговорили мы часа три. Я давил на то, что всяким делом должен заниматься специалист и что военные вопросы лучше оставить людям с военным опытом. А вот поле современной марксистской теории стоит непаханым – с появления «Манифеста коммунистической партии» прошло без малого шестьдесят лет, за это время и сам Маркс от него открестился, и капитализм радикально изменился, а мы все уповаем на древние наработки и ведем полемику внутри себя по мелким вопросам, а вокруг растет махизм, неокантианство и прочие буржуазные теории. Но убедить его удалось только после того, как я выдал ему расклады по столицам. Ленин рвался в Петербург, где, по его мнению, должно было произойти восстание, и то, что там после Кровавого воскресенья люди с большим трудом вставали на стачки, не говоря уж о боевке, стало для него неприятным сюрпризом. А я добавил, что в Москве промышленники сами создают боевые дружины на фабриках и сами же накачивают их оружием. И выложил наши цифры – четыре сотни подготовленных боевиков дал Сахалин, пару тысяч стачечные дружины (без всяких нападений с керосином и веревками, к которым звала эта самая статья), еще примерно столько же – пропаганда в японских лагерях военнопленных, куда по каналам Шиффа шла наша литература. И что после манифеста в Москве издается около полусотни бесцензурных газет, в отличие от двух десятков в Питере.
Последней каплей стало напоминание о падении Парижской коммуны в результате банального разгильдяйства и неопытности, когда были оставлены без охраны ворота крепости, а Ленин дисциплину весьма уважал. И весь разговор я напоминал, что у нас нет современной теории ни государства, ни революции, отчего к концу беседы мы все больше удалялись от восстания и приближались к философии и, наконец, добрались до «кризиса физики».
– Сейчас происходит грандиозное переосмысление концепций, которое радикально повлияет на наши представления о Вселенной, – гнул я свою линию.
– Да, философия, как это ни печально, отстает тут от физики.
– А уж марксистская теория, кажется, об этом вообще не задумывается, хотя там поле как раз для материалистической диалектики.
– Вот возьмите и напишите! Вы же инженер, в физике понимаете гораздо лучше меня, юриста.
– Да какой из меня философ, смех один. Давайте я лучше вас познакомлю с одним гениальным ученым, он только что опубликовал несколько статей, научный мир невероятно взбудоражен.
– Гениальным? – скептически переспросил Старик и отставил пустую кружку.
– Ручаюсь. Собирайтесь, съездим в Цюрих на пару дней.
А вот будет смешно, если предсовнаркома Ленину в будущем выкатят премию мира, да еще если Лебедев проживет лет на пять дольше, эдак я попаду в «крестные» сразу к трем нобелевским лауреатам…
Вот тогда мою подоплеку точно наружу вытащат, все бельишко наизнанку вывернут, все скелеты из шкафов вытрясут, или я зря пугаюсь? Люди ведь склонны находить объяснения самым невероятным вещам…
Так совпало, что в Женеве по делам журнала «Революционная Россия» был и Чернов, оставшийся после отъезда Гоца в Палестину единственным редактором.
Кораблик весело вез нас по Женевскому озеру, кругом были туристы, санаторные страдальцы и трое ребят Вельяминова, отвечавших за безопасность.
– Как ваши отношения с эсдеками, Виктор?
– На удивление спокойно, я отношу это на счет вашего облагораживающего влияния.